— Как ты меня нашел? — спросил он Уилла, заперев дверь на три задвижки.
— Мне рассказала о тебе одна женщина на Маврикии.
— Хочешь чем-нибудь согреться?
— Нет.
— Что за женщина?
— Не думаю, что ты ее помнишь. Сестра Рут Бьюканан.
— Рут? Боже мой! Ты видел Рут. Ну-ну. У этой бабы язык что помело. — Он налил немного виски в побитую эмалированную кружку и осушил ее одним глотком. — Все монахини — болтуньи. Не замечал?
— Думаю, для этого и придумали обет молчания.
Гутри ответ понравился. Он издал короткий лающий смешок и залил его еще одной порцией виски.
— Ну, так что она про меня наговорила? — спросил он, разглядывая бутылку, словно прикидывая, сколько утешения в ней осталось.
— Говорила, что ты рассказывал об исчезновении животного мира. О том, что своими глазами видел последних представителей некоторых видов.
— Я ей ни слова не сказал о Розе и Джекобе.
— Не сказал. Просто я подумал, что если ты видел одного, то вполне мог видеть и другую.
— Так-так.
Гутри обдумывал услышанное, и лицо его сморщилось. Уилл не хотел, чтобы Гутри заметил его косые взгляды: старик был из тех людей, которым не нравится, когда их изучают, и поэтому подошел к столу посмотреть, что за книги на него навалены. Из-под стола раздалось предостерегающее рычание.
— Люси, фу! — прикрикнул на собаку Гутри, и та, умолкнув, вышла из укрытия, чтобы загладить вину.
Это была крупная дворняга с примесью немецкой овчарки и чау-чау, ухоженная и откормленная получше хозяина. В пасти она держала кость, которую подобострастно положила у ног Гутри.
— Ты англичанин? — спросил Гутри, по-прежнему не глядя на Уилла.
— Родился в Манчестере. А вырос в Йоркширском Дейлсе.[1]
— Англия всегда казалась мне слишком уютной.
— Ну, я бы не назвал вересковые пустоши уютными, — заметил Уилл, — Конечно, там нет такой дикой природы, как здесь, но когда туман застает тебя где-нибудь в холмах…
— Так вот где ты их встретил.
— Да, там я с ними и повстречался.
— Английский мерзавец, — сказал Гутри и наконец поднял на Уилла взгляд. — Не ты. Стип. Хладнокровный английский мерзавец.
Он произнес эти три слова как проклятие, посылаемое человеку, где бы тот ни находился.
— Знаешь, как он себя называл?
Уилл знал, но подумал, что будет лучше, если об этом расскажет Гутри.
— Убийца исчезающих видов, — сказал Гутри. — И он этим гордился. Клянусь тебе.
Он выплеснул остатки виски в кружку, но пить пока не стал.
— Значит, ты видел Рут на Маврикии? И что ты там делал?
— Фотографировал. Там обитает пустельга, и она, похоже, скоро исчезнет.
— Эта пустельга наверняка была благодарна тебе за внимание, — заметил Гутри с иронией. — Так чего тебе надо от меня? Ни о Стипе, ни о Макги я тебе ничего сказать не могу. Я ничего не знаю, а если и знал когда, то давно выкинул это из головы. Старый я, не нужна мне эта боль.
Он посмотрел на Уилла.
— А тебе сколько? Сорок?
— Почти угадал. Сорок один.
— Женат?
— Нет.
— И не женись. Это ловушка.
— Моя женитьба маловероятна, можешь мне поверить.
— Ты что — голубой? — спросил Гутри, слегка наклонив голову.
— Если откровенно, то да.
— Голубой англичанин. Ну дела. Неудивительно, что ты сошелся с сестрой Рут. Она — та, к кому нельзя прикасаться. И ты приперся в такую даль, чтобы встретиться со мной?
— И да и нет. Я здесь, чтобы фотографировать медведей.
— Ну конечно. Эти долбаные медведи.
Юмор и теплота, которые только что слышались в его голосе, вдруг исчезли.
— Большинство стремится в Черчилль. Туда вроде бы и туры есть, чтобы можно было посмотреть, что эти твари там вытворяют? — Он покачал головой. — Они вырождаются.
— Они идут туда, где легче найти еду, — сказал Уилл.
Гутри посмотрел на собаку, которая после его окрика не отходила от хозяина. Кость она по-прежнему держала в пасти.
— И ты делаешь то же самое?
Собака, счастливая оттого, что стала объектом внимания, неважно, по какому поводу, застучала хвостом по голому полу.
— Ах ты, подлиза.
Гутри протянул руку, словно собираясь забрать кость. Черные собачьи губы натянулись, обнажив клыки.
— Она слишком умна, чтобы укусить меня, но слишком глупа, чтобы не ворчать. Ну-ка отдай, псина.
Гутри потащил кость из собачьей пасти. Та разжала зубы. Гутри почесал ей за ухом и бросил кость на пол перед носом собаки.
— Их породе свойственна лесть, — сказал он. — Мы сделали их такими. Но медведи… Господи Иисусе, не положено медведям рыться в нашем мусоре. Они должны быть там, — он сделал неопределенный жест рукой в сторону залива, — там, где могут оставаться такими, какими их создал Господь.
— Ты поэтому здесь?
— Чтобы любоваться дикой природой? Упаси господи. Я здесь потому, что в обществе людей меня тошнит. Я их не люблю. И никогда не любил.
— Даже Стипа?
Гутри смерил его презрительным взглядом.
— Что за дурацкий вопрос? — пробормотал он и, немного смягчившись, добавил: — Смотреть на них было приятно — хорошая парочка, спору нет. Я что хочу сказать: Роза — она была красавица. Я терпел все эти разговоры со Стипом, только чтобы найти подход к ней. Но он как-то раз сказал, что я для нее слишком стар.
— А сколько тебе было? — спросил Уилл, подумав, что это новый поворот.
Гутри ведь только что сказал, что знал одного Стипа, а теперь выясняется, что обоих.
— Мне было тридцать. Слишком стар для Розы. Она любила молоденьких. И конечно, любила Стипа. То есть я хочу сказать, они были как муж и жена. Или как брат и сестра. Ну, в общем, хрен его знает… как два пальца на одной руке. У меня не было шанса.
Он оставил эту тему и взялся за другую.
— Ты хочешь сделать какое-нибудь доброе дело для этих медведей? — спросил он. — Тогда иди на свалку и отрави их. Проучи хорошенько, чтобы не возвращались. Может, на это уйдет пять сезонов и погибнет много медведей, но рано или поздно они поймут.
Он наконец допил остатки виски. Алкоголь еще обжигал его горло, когда он снова заговорил:
— Я стараюсь не думать о них, но не получается…
Теперь он имел в виду не медведей, Уилл сразу это понял.
— Я вижу перед собой их обоих, словно это было вчера. — Гутри тряхнул головой. — Оба такие красивые, такие… чистые.
Губы его скривились, когда он произносил последнее слово, будто речь шла о совершенно противоположном.
— Наверно, им приходилось нелегко.
— О чем ты?
— В этом грязном мире.
Гутри посмотрел на Уилла.
— Для меня хуже этого ничего нет, — сказал он. — То есть чем старше я становлюсь, тем лучше их понимаю.
Уилл не мог понять: то ли глаза Гутри увлажнились, то ли просто слезятся, как бывает у стариков.
— И уж как я себя за это ненавижу! — Он поставил пустой стакан и вдруг заявил: — Больше ты от меня ничего не узнаешь.
Гутри подошел к двери и отодвинул засовы.
— Так что можешь убираться отсюда к чертовой матери.
— Ну, спасибо, что уделил мне время, — сказал Уилл, проходя мимо старика на морозный воздух.
Гутри отмахнулся.
— Если увидишь сестру Рут…
— Не увижу, — сказал Уилл. — Она умерла в прошлом феврале.
— Отчего?
— Рак яичника.
— Вот оно как. Так и бывает, если не пользуешься тем, что дал тебе Господь, — заметил Гутри.
На порог выбежала собака и громко зарычала. Но не на Уилла, а на то, что скрывалось в ночи. Гутри не стал ее успокаивать — вперился взглядом куда-то в темноту.
— Чует медведей. Ты тут не очень-то разгуливай.
— Не буду, — сказал Уилл, протягивая Гутри руку.
Тот несколько секунд недоуменно смотрел на нее, словно забыл, зачем люди подают руку, а потом пожал.
— Подумай о том, что я тебе сказал, — напомнил он. — Насчет того, чтобы потравить медведей. Окажешь им услугу.
— Не хочу делать за Джекоба его работу, — ответил Уилл. — Я не для того родился на свет.
— Мы все делаем за него эту работу уже только тем, что живем, — возразил Гутри. — Тем, что увеличиваем мусорную кучу.
— Ну, я хотя бы не увеличу народонаселение, — сказал Уилл и двинулся от крыльца к своему джипу.
— Ни ты, ни сестра Рут, — крикнул ему вслед Гутри.
Собака вдруг захлебнулась лаем — Уилл хорошо знал эти визгливые, отчаянные нотки. Так лаяли собаки в лагере, почуяв льва. В этом лае было предупреждение, и Уилл принял его к сведению. Поглядывая в темноту направо и налево, он за несколько коротких секунд, слыша стук своего сердца, преодолел расстояние до джипа.
На крыльце у него за спиной что-то кричал Гутри: то ли звал гостя назад, то ли советовал ускорить шаг — этого Уилл не разобрал, потому что собака лаяла слишком громко. Он отключил слух и сосредоточился на том, чтобы совершить простое действие — вставить ключ в замок. Пальцы плохо слушались. Неловкое движение — и ключ упал в снег. Он присел на корточки, чтобы его поднять, и услышал, что собачий лай стал еще неистовей. Краем глаза он заметил какое-то движение, оглянулся, а пальцы тем временем пытались нащупать ключ. Увидел он только скалы, но это было слабое утешение. Может быть, сейчас зверь прячется, а через пять секунд набросится на него. Он видел, как атакуют эти зверюги — если нужно, летят, как паровоз, преследуя жертву. Он знал, как нужно себя вести, если медведь попытается напасть: опуститься на колени, закрыть руками голову, лицом прижаться к земле. Сгруппироваться и ни в коем случае не встречаться со зверем глазами. Не кричать. Не двигаться. Чем мертвее ты кажешься, тем больше у тебя шансов остаться в живых. Вероятно, эта наука далась опытом, пусть и горьким. Стань камнем, и смерть, может быть, тебя обойдет.