Это был сигнал, что пора начинать прикорм. Иггельд так и сделал, но слабенького Черныша продолжал прикладывать к задним соскам. Остальные жадно глотали коровье молоко, потом молоко с куриными яйцами, затем уже пережеванное мясо, только Черныш еще целую неделю питался материнским молоком, но затем прорезались зубки, мать стала отпихивать кусачего, и Черныш поневоле перешел на мясо.
* * *Детеныши сильно мерзли, от холода погибает почти треть, Иггельд своего любимца брал на руки и даже совал за пазуху, где тот отогревался и засыпал. Во сне крохотные лапки потешно дергались, а губы плямкали и вытягивались трубочкой: продолжал сосать материнское молоко.
Дракониха не обратила внимания, когда ушел с Чернышом за пазухой к корзине, покрутил колесо и поднялся наверх. Весеннее солнце греет уже сильно, хотя воздух холодный, Иггельд сел на край каменного заборчика, потихоньку приоткрыл рубашку, чтобы дракончик увидел солнце. Он в самом деле увидел, фыркнул, зажмурился, потом попробовал ухватить зубами, а когда не получилось, вытянул переднюю лапку.
Иггельд засмеялся:
– Не достанешь!.. До него даже Ратша не дотянется. Лучше грейся, солнышко – это хорошо…
Сбоку раздался негромкий голос:
– Это с кем разговариваешь?
Апоница подошел, редкие брови удивленно всползли на лоб. Был он худой, сгорбленный, костлявый, уже немолодой, но семьи у него, говорят, так и не было, из-за драконов, по слухам, так и не успел связаться с достойной женщиной, а недостойные сами не стремились связывать себя прочной веревкой брака.
– Я его на солнышко, – пролепетал Иггельд испуганно. – Я сейчас обратно, это на чуть-чуть… Она видит, что я ничего, что я только на солнышко…
Дракончик с любопытством смотрел на Апоницу, но пахнуло свежим ветерком, мордочка недовольно сморщилась, он юркнул обратно, видно по вздувающейся рубашке, как топчется, устраивается поудобнее.
– Приручаешь? – спросил Апоница. К удивлению Иггельда, сел рядом на прогретый солнцем камень, с удовольствием запрокинул голову, подставляя белое изрытое морщинами лицо уже жарким лучам. – Это бесполезно…
– Я его просто люблю, – возразил Иггельд.
– Это другое дело, – проговорил Апоница. Глаза закрыл, прямое солнце убрало тени от морщин, лицо казалось почти молодым. – А приручать – бесполезно..
– Почему?
– Драконы все еще звери дикие, – разъяснил Апоница. Повернул голову, приоткрыл один глаз. Увидев непонимание в глазах Иггельда, с улыбкой добавил: – Как и кошки.
– Кошки? – переспросил Иггельд. Оглянулся, совсем недавно через дорогу перебежала тощая кошка с мышью в зубах, переспросил: – Разве кошки… дикие?
Апоница снова опустил веки, тяжелые и набрякшие, как кожистые шторы на выпуклых глазах дракона, сказал мягко, наслаждаясь теплым солнышком, весной, чистым воздухом, пока ветерок относит вонь из котлованов в другую сторону:
– А ты сам подумай… Возьми для примера свинью. Как зовется свин?.. Правильно, кабан. А их детеныш?.. Верно, поросенок. А если взять кобылу?
Иггельд ответил послушно, еще не понимая, к чему клонит старый смотритель:
– Кобыла, конь, жеребенок.
– Корова?
– Корова, бык, теленок!
– Видишь, как у всех свои названия. А у собаки?
– Кобель, сука, щенок. Еще можно – пес… Понимаю, овца, баран, ягненок, а у кошки только: кошка, кот, котенок?
Апоница кивнул, голос ласковый, он жмурился и нежился, как кот на солнце.
– Видишь, сам разобрался. Для домашних у нас есть названия для всех, а для диких – одно. Вот если волк, то как ни крути, а есть только волк, волчица и волчонок. Так и дракон: нет своего названия для самки, для детеныша.
Иггельд возразил:
– Но ведь кошка не дикий зверь!
– Дикий, – ответил Апоница просто. – Слишком мала, чтобы охотиться на людей, но ей хватило ума, чтобы жить среди людей, раз уж не охотятся на нее. Мышей в людских поселениях больше, чем в лесу или степи, там нет таких складов с зерном, вот кошки и прижились, приспособились. А были бы с крупных собак или же с телят, то вполне охотились бы на людей. Нет кошки, что выскакивала бы навстречу хозяину, как выбегает пес, ни одна кошка еще не визжала от радости, не прыгала ему на грудь, не тосковала о его гибели, не пыталась защитить! Точно так же и дракон на человека не очень-то обращает внимание. Подчиняется, как подчиняются нам кошки, когда уступают дорогу, опасаясь пинка.
Иггельд вытащил из-за пазухи и поднял черненькую жабу ближе к лицу. Тотчас же выметнулся розовый язычок, и, как ни быстро Иггельд отодвинул дракончика, тот успел лизнуть в нос. Все четыре короткие лапки протестующе махали, стараясь зацепиться за воздух. Дракончик извивался всем телом, но Иггельд держал крепко, начал почесывать горбатую спинку, и дракончик сразу разнежился, лапки повисли, пасть приоткрылась, а выпуклые глаза смотрели на огромного человека с обожанием.
– Не знаю, – ответил он слабо, – но я его люблю Очень люблю!.. И он меня… тоже.
Апоница сказал грустно:
– Пока что чувствует от тебя тепло и ласку. Ладно, неси обратно. Это плохо, что привыкаешь.
– Плохо? Почему?
Апоница нахмурился, голос прозвучал глухо:
– Плохо.
Глава 2
Он самозабвенно возился в котловане с этими быстро растущими ящерицами, когда высоко над головой зазвучали незнакомые голоса. У барьера появились богато одетые люди, дородные, в теплых одеждах из дорогого и редкого меха. Апоница склонился над каменным барьером, указывал вниз, что-то говорил быстро и заискивающе.
Иггельд ощутил недоброе, рядом с Апоницей появился Якун, тоже взволнованный, лицо побледнело, покрылось красными пятнами, будто переел лисьих ягод. Иггельд уловил быстрый взгляд, что бросил на него Якун, уловил незаметный взмах руки, но не понял, что надо делать, на всякий случай перестал играть с детенышами и пошел менять воду.
Апоница крикнул:
– Иггельд, раз уж ты там, возьми дракончиков и отнеси по одному вон к тому краю!
Иггельд, гордясь силой, ухватил сразу двух, отнес, пыхтя, в указанное место. Один из богато одетых сказал, смеясь:
– Крепкий мальчишка!.. Уж его точно выбраковывать не стоит.
Другие тоже смеялись, кто искренне, кто угодливо, но все внимательно следили, как детеныши, разлученные с матерью, с жалобным визгом поползли обратно Их задние лапы волочились, как перебитые, оба скулили, дракониха вскинула голову и смотрела внимательно. Апоница прикрикивал повелительно, удерживая ее на месте. Малыши совсем выбились из сил, один полз все медленнее, другой распластался и жалобно скулил.
Иггельд хотел подбежать и отнести, но Апоница сказал незнакомым голосом:
– Стоять!.. Не мешай.
Первый дракончик кое-как дополз до материнского брюха, ткнулся мордой в теплое вымя, но так измучился, что сразу заснул. Второй начал ползти, снова остановился, опять прополз пару шагов…
Иггельд услышал голоса:
– Я полагаю, со вторым ясно…
– Да, конечно.
– Погодите, – возразил третий голос, – может быть, остальные будут такими, что и второй покажется бегуном.
– Да, вы правы, сперва пересмотрим всех…
– Запомнили, у этого хвост почти белый?..
Апоница кивком позволил Иггельду отнести к матери и второго, сказал:
– Донесешь еще двух?
– Легко, – ответил Иггельд, деваться некуда, хотя в тот раз думал, что глаза лопнут от натуги, драконники прибавляют в весе с каждым днем. – Туда же?
– Да.
Он отнес и остановился, приходя в себя, а дракончики резво поползли обратно. На этот раз добрались к матери без передышек и остановок, почти вровень. Апоница кивнул удовлетворенно, но лицо оставалось все еще встревоженным.
Третья пара тоже оказалась резвой, хотя второй отстал, и намного, но просто первый не полз, а почти бежал. Иггельд видел, что этого взяли на заметку особо, указывали Апонице, он кивал и улыбался. Четвертая пара была последней, которую Иггельд донес, да и то дважды ронял по дороге, потом, к его стыду, пришлось носить дракончиков по одному. Правда, оставалось всего четверо.
Сердце его похолодело; наконец-то дошло, что эти нарядные и празднично одетые люди и есть те безжалостные убийцы, что всякий раз обрекают на смерть половину, если не больше, любого потомства вот так в первый же отбор. А потом, через два месяца, и второй, когда снова половину на смерть, останется только трое, а потом и вовсе один…
В глазах закипели слезы. Последние два ползли вяло, хотя выглядят крепкими и здоровенькими, то ли переели, то ли хотят спать, но ползут едва-едва, два таких толстеньких комочка, по дороге тычутся мордочками во все выпуклости, отыскивая теплый бок матери.
Голоса над головой раздавались недолго. Когда Иггельд всех детенышей расположил у матери под брюхом и поднял взгляд, над барьером оставался только Апоница. Иггельд потащился, донельзя усталый, к корзине. Апоница сам взялся за ручку, начал вертеть, а Иггельд вертел вторую, внизу, так поднялся вдвое быстрее.