За исключением этой стажировки, Университет штата Монтана не дал мне ровным счетом ничего… ну, разве что навыки редактирования. Мой наставник по этому предмету, Роберт Макгифферт, настолько преуспел в нем, что в летние каникулы подрабатывал, редактируя статьи для «Вашингтон пост».
Некоторой части своей самонадеянности и провинциальной наивности я лишился в Университете Миссула. Я отрастил длинные волосы: в мире правили рок-н-ролл и «Битлз». Я даже поэкспериментировал немного с запрещенными законом веществами (эффект от них точнее всего описывается словами «окаменел»), но всего несколько раз, и я ни разу не отплясывал в толпе под Lucy in the Sky with Diamonds. По мере того как все больше моих друзей возвращалось из Вьетнама в цинковых гробах, а из Вашингтона не слышалось ничего кроме откровенного вранья, я присоединился к антивоенному протестному движению, хотя настаивал, чтобы оно удерживалось в рамках закона. Одну весну я провел с активистами негритянского движения в чикагском гетто, а еще руководил проектом Ральфа Нейдера в Монтане, который даже добился некоторого успеха, хотя – открою один секрет – единственным его членом кроме меня самого была моя однокурсница Ширли, по молодости лет полагавшая себя моей подружкой.
В общем, когда я вернулся в Шелби после вашингтонской стажировки, я так и не имел ни малейшего представления о том, как приблизиться к своей мечте. Единственное, чем мне хотелось заниматься, – ну, почти единственное – это писать. Планы родителей и школьных педагогов сделать из меня юриста я похоронил почти сразу, хотя некоторое время меня и соблазняла возможность отправлять нехороших парней в тюрьму, невиновных выпускать на свободу, а на вызовы демократии отвечать соблюдением Конституции и чтобы при этом у меня оставалось время заниматься творчеством по ночам. Осенью семьдесят первого года я приступил к преддипломной практике, дававшей мне – как я, во всяком случае, надеялся – законное прикрытие для занятий писательством…
И так все, в общем-то, и вышло, но лишь по счастливой случайности.
Монтана как раз переписывала свою устаревшую, составленную еще баронами-разбойниками Конституцию – Дэшил Хэммет, кстати, избрал местом действия своего первого романа «Красный урожай» ту самую, со старой еще Конституцией, Монтану. Команде, составлявшей новый текст, срочно требовался человек, умевший быстро писать и имевший резюме с упоминаниями правительства и политики (скажем, работавший на какого-либо сенатора). Один из друзей выдернул меня на эту работу из университетского кампуса; именно здесь я смог увидеть своими глазами то, как замечательно действует демократия в условиях, когда простые граждане работают на совесть и отказываются делать это за закрытыми дверями.
После того как весной семьдесят второго года новую Конституцию приняли, я на несколько месяцев исчез со сцены: поездил по стране, остался жив, вернулся в городок Хелена в Монтане и, поработав немного пожарным инспектором, устроился в непомерно разросшееся агентство по ювенальным правонарушениям, работавшее в штате на федеральные деньги. Меня вполне устраивала работа, занимавшая руки и голову, поскольку мои сердце и душа были заняты совсем другим – мечтой.
Я решил, что лучший способ написать роман – это взять и написать роман.
И что лучший способ стать писателем – это писать.
Редкий новичок в этом ремесле оказался настолько неподготовлен к последствиям такого решения.
Однако страсть к писательству жгла меня сильнее, чем героин, помноженный на секс.
Я жил тогда в крошечной квартирке на втором этаже симпатичного коттеджа неподалеку от капитолия штата – в Хелене. Некоторое время моим соседом был один из умнейших порождений беби-бума, мой давний друг по имени Рик Эпплгейт. Я до сих пор беззастенчиво краду имена для своих вымышленных героев из его исторических книг. Еще по соседству жила совершенно очаровательная семейная пара: он – талантливый и чертовски сообразительный адвокат, она – из тех темноволосых женщин, на которых мечтало жениться подавляющее большинство нас, шестидесятников. Я прожил там достаточно долго, так что застал рождение их первенца, девицы по имени Мэйли Мелой, которая впоследствии стала одной из самых заметных писательниц своего поколения. А вот рождения их второго, Колина Мелоя, ставшего руководителем и автором текстов знаменитой инди-рок-группы уже нового столетия, «Декабристов», я уже не дождался – съехал раньше. Днем я занимался обычной американской бюрократической ерундой, бегал трусцой, занимался дзюдо в спортзале Ассоциации молодых христиан, ходил на свидания, стал крестным отцом сыну моего кузена, слушал рок по радио и с пластинок, ходил в кино, экономил на чем мог, а в свободное время уплывал в фантастические миры, барабаня по клавишам тяжеленной, оставшейся у меня еще с университетских времен пишущей машинки «Ройял».
И вот тогда этот вопрос – «что, если?..» – ждавший своего часа с вашингтонских времен, начал подавать признаки жизни.
В те времена эталоном шпионского романа являлся суперагент 007 Джеймс Бонд. Ну да, имелись хорошие фильмы, поставленные по отличным книгам Джона Ле Карре («Шпион, пришедший с холода») и Лена Дейтона («Досье ИПКРЕСС»), но все они находились в тени Бонда. На библиотечных полках можно было найти издания Эрика Эмбера, Джозефа Конрада и Грэма Грина, но в книжных магазинах они терялись в сиянии глянцевых обложек «Доктора Нет», «Голдфингера», «Из России с любовью», с изображениями Шона Коннери, Урсулы Андерс, секса и пистолета «вальтер ППК».
И как бы мне ни нравилась реплика: «Бонд. Джеймс Бонд», писать про супергероя не хотелось. Супергерой побеждает всегда и везде, он не знает, что такое паранойя, даже опасности, которые ему угрожают, какие-то картонные. А главное, в жизни я таких не встречал. Выучившись… точнее, прикоснувшись к ремеслу журналиста, я хотел хоть одним боком соприкасаться с реальностью. Поэтому я знал: кем бы ни оказался мой герой и в какой бы из вашингтонских «что, если?» он ни попал, суперменом ему не бывать.
Но он обязательно будет работать на ЦРУ.
Центральное разведывательное управление – самый знаменитый в Америке магазин, продающий шпионов оптом и в розницу. В те времена, уже в постмаккартистскую эпоху, когда еще не павший жертвой покушения Джон Фицджеральд Кеннеди публично признавался в любви к Джеймсу Бонду, а тайно ввязывался в закулисные интриги вроде попытки убийства Фиделя Кастро руками мафии, ЦРУ представляло собой невидимую, окруженную легендами армию. В ту доинтернетную эпоху, когда еще не было электронных книг, поисковиков и сайтов разной степени достоверности, еще до того, как массовые акции против Вьетнамской войны и Уотергейт помогли раскрутить всякого рода шпионские скандалы, на полках среднего книжного магазина или библиотеки изданий ЦРУ не было вообще.
В поисках материалов для «Кондора» я обнаружил только три заслуживающие доверия работы про эту организацию: две, написанные Дэвидом Уайзом и Томасом Б. Россом («Невидимое правительство» и «Шпионский истеблишмент»), и еще одну – Эндрю Талли («ЦРУ, взгляд изнутри»). Также я основательно порылся в книге историка Альфреда В. Маккоя, который, не устрашившись гнева американского правительства, французских спецслужб, сицилийских и корсиканских мафиози, китайских Триад и наших союзников-чанкайшистов, написал свою «Политику героина в Юго-Восточной Азии» – анализ истории двадцатого столетия, глубина, точность и гениальность языка которого вполне заслуживали б Пулитцеровской премии, которую, однако, книга так и не получила. Маккой исходил горы Лаоса, коридоры правительственных учреждений Сайгона (ныне Хошимина) и злачные кварталы Бангкока – и все ради того, чтобы продемонстрировать, что американское правительство в лучшем случае просто закрывало глаза на криминальную сущность тех, кто называл себя нашими друзьями и союзниками.
Этими трудами в сочетании со статьями моего будущего босса и коллеги по раскапыванию всякого рода грязи Джека Андерсона, да еще редкими, полными туманных намеков рассказами моих друзей, вернувшихся из Вьетнама и повидавших там «кое-чего», и ограничились все мои познания о ЦРУ.
В общем, моему воображению повезло: его не сковывал избыток реальности.
Художественная литература того времени относилась к ЦРУ как к призраку, вокруг которого ходили на цыпочках, избегая соприкасаться с ним. При том, что агенты ЦРУ засветились в сотнях повестей и романов, как правило, всех их отличала моральная и физическая стойкость в сочетании с профессиональной непогрешимостью. То, чем они занимались, как и зачем, авторов не интересовало. Я нашел только четыре исключения из этого правила: Ричарда Кондона, чей «Маньчжурский кандидат» – и в виде книги, и в виде фильма – заметно содействовал моему взрослению; насквозь пронизанный нуаром и цинизмом роман Ноэля Бена и снятый по нему Джоном Хьюстоном фильм «Кремлевское письмо», заставившие меня обратить внимание на «неофициальные», не имевшие отношения к ЦРУ шпионские организации; Чарльза Маккерри, до 1967 года работавшего глубоко законспирированным цэрэушным агентом, чьи романы начали выходить примерно в то же время, когда я писал «Кондора», и, наконец, еще одного бывшего агента ЦРУ, Виктора Марчетти, который уже после выхода моей книги написал «ЦРУ и культ разведки», классическую книгу-разоблачение, которую бдительный Верховный суд США подверг практически построчной цензуре. В книге 1971 года «Канатоходец», которую я прочитал, уже закончив «Кондора», Марчетти прибег к вполне тогда привычной практике, какой бы абсурдной она ни казалось сейчас, а именно поменял название ЦРУ на НРУ, тем самым еще сильнее отдалившись от реальности. Голливуд относился к ЦРУ с трепетом, полным благоговейного ужаса, на кино– и телеэкранах это ведомство означало невероятные гаджеты и рыцарей в плащах, устремившихся в праведный поход за Святым Граалем.