Та еще семейка - Алексей Макеев

Алексей Макеев Та еще семейка

Часть первая

Всеволод Васильевич Слепаков, немолодой, но вполне дееспособный человек, всерьез подумывал просидеть за служебным столом оставшуюся жизнь. Конечно, общие обстоятельства к этому не располагали. И все-таки он надеялся. Однако тут его вызвали в кадры.

Старшим кадровиком был давний знакомый Слепакова с забавной фамилией Валетный.

— Вот чего… Всеволод Васильич, — вкрадчиво произнес кадровик. — Надо бы тебе… э… отправиться на заслуженный отдых…

— Почему?! — огорчился и возмутился Слепаков. — Мне еще лет восемь до…

— Ну и что же, что до… — прервал его Валетный. — Такая сложилась ситуация. Нет, ты не совсем уйдешь. Мы тебя оставим внештатным инструктором. И не без материальной поддержки.

— Я к директору пойду…

— Он в курсе. Хотя директора теперь нет, а есть совет директоров. И вообще, чего ты на меня обижаешься? При чем тут я? — надулся кадровик. — Не шебуршись, Всеволод Васильич, уладим.

— Что значит «уладим»? А пенсия?

— А пенсию получишь сейчас, по выслуге лет. «Ра-адуйся, приятель! Забыл, что после светлых дней гроза бывает?..» — Валетный слыл любителем оперы и, заканчивая разговор, пропел скрипучим козлетоном что-то из «Пиковой дамы».

Так Слепаков превратился в пенсионера, а раз в месяц заезжал на прежнее место работы проводить некие инструкции, в которых он сам ничегошеньки не понимал. Денежки за это все-таки капали (мизерные, конечно), пенсия шелестела еле терпимая, и жена Слепакова, Зинаида Гавриловна, второй год игравшая на аккордеоне в Салоне аргентинских танцев, сказала:

— Наплюй, Сева, дыши, гуляй. Воздух у нас экспортного качества. Недаром на месте Троице-Лыковского церковного комплекса французы хотели казино отгрохать. Не выгорело у них, батюшки отбились.

Зинаида Гавриловна, несмотря на несколько ленивую сдобную полноту, на самом деле отличалась активным характером. А уж хозяйка была великолепная: все в их однокомнатной квартирке блестело и сверкало. Слепаков к жене относился снисходительно, а проще говоря, любил пенсионер по выслуге лет свою миловидную фигуристую жену.

Иногда по выходным Зинаида Гавриловна уезжала с ночевкой куда-то под Барыбино к двоюродной сестре. Всеволод Васильевич с нею никогда не ездил. Он в одиночестве гулял вдоль Москвы-реки, опасливо сторонился пробегавших по прогулочным маршрутам бультерьеров и кавказских овчарок, а на их хозяев бросал взгляды, полные откровенной злости.

«Раньше всякий алкаш с утра делом занимался. Бутылки собирал, контейнеры мусорные обыскивал, — раздраженно думал Слепаков. — А теперь, ишь ты! Рожа перекошена, руки дрожмя дрожат, в горле ни росинки, а он собачку выгуливает. Ничего не поделаешь: и у бомжей, и у собак права человека. Даже убийцам… права дали».

Тут Слепаков ощутил что-то крайне неприятное, словно внезапный укол в предсердие. Стало ему почему-то нехорошо, и показалось, будто из темного угла мелькнули глаза, закатившиеся под лоб и безжизненные… После выхода на преждевременную пенсию Всеволод Васильевич чувствовал опустошение и болезненную тоску. Навязанная праздность, вместо привычных добросовестно исполняемых обязанностей, будто погружала его в состояние душевной дремоты, в какое-то пустоцветное прозябание.

Утром, спустившись на первый этаж, Слепаков обычно здоровался с дежурной по подъезду (консьержкой) пенсионного возраста Тоней. Опухшая и оплывшая, будто после длительного запоя, Тоня тискала у себя на груди кота, черного, желтоглазого. Кот безуспешно вырывался, жалобно мяукал и противно бурчал.

— Ах ты, красавец мой, любименький мой, сыночек! — темпераментно восклицала консьержка, продолжая тискать животное. — Чем ты недоволен? Нажрался рыбы с блинами, паразит, да теперь и царапаешься? К кошкам, к невестам своим, рвешься? Я те задам, бабник! Я те задам, паскудник! Все убежать хочет, — с оживленным лицом весело сообщала Тоня Слепакову, проявляя профессиональную приветливость, хотя на зарплату ей Всеволод Васильевич денег не давал из принципа. А на вывешиваемый Тоней лист «неплательщиков» не обращал внимания.

— Тоже мне, дежурная… — саркастически фыркая, говорил бескомпромиссный пенсионер жене. — То с котярой возится, то с бабками на скамейке языком чешет. То ее часа по два вообще нету. Обедает, видите ли, со своим хрычом… А по ночам вместо нее в кабинке какой-то эсэнгэвец дежурит.

— Кто-кто? — не поняла Зинаида Гавриловна.

— Да незаконный мигрант. Может, душман или моджахед. Вот взорвет нас тут в один прекрасный день…

— В ночь, — поправила жена.

— Ну, в ночь. Тебе от этого легче? — сердился бывший сотрудник спецпредприятия.

— Избави боже и помилуй! — замахала на мужа ручкой Зинаида Гавриловна.

Как-то Слепаков спросил у консьержки Тони про ее ночного дежурного.

— Они тута везде дворниками работают, — объяснила Тоня Слепакову. — А энтот спит себе ночью в дежурке, не просыпается.

— Ну да, польза большая. Узбек, что ли?

— Тажди… кистанец, — сморщила в напряжении лоб консьержка. — Как кинотеатр у нас назывался «Таждикистан», так и его, значит, зовут.

— И ничего? Честно трудится?

— Плохого не скажешь, укуратный.

Слепаков плюнул себе под ноги (это проявление недовольства стало его привычкой) и зашагал по своим делам. Хотя, собственно, дел у него почти не было.

Кроме Званцовых и консьержки Тони, проживавшей этажом выше, Слепаков замечал еще одного жильца в своем подъезде. Этот тип бегал трусцой в любую погоду и независимо от времени года в полинявшей футболке, тренировочных штанах и вязаной лыжной шапочке. Изредка сталкиваясь с Всеволодом Васильевичем, пропотевший в жару, вымокший под дождем или задубелый от мороза спортсмен-любитель вежливо произносил «добрый день», на что Слепаков отвечал осторожным «здрасьте». Он вообще недолюбливал всяких эксцентричных граждан, и к тому же не нравилась ему кривая ухмылочка, которой сопровождалось приветствие бегуна.

Жил этот тип прямо под ними, тоже в однокомнатной квартире и совершенно один. Ни жены, ни приходящей дамы, ни каких-либо сторонних посетителей у него не наблюдалось. Когда Слепаковы укладывались спать, из находившейся под ними квартиры доносился звонкий металлический звук. Длился звук несколько секунд и передавался явно по трубе центрального отопления. Особого беспокойства он не вызывал (хотя Всеволод Васильевич успевал поворчать: «Опять брякает чем-то, черт бы его взял!»), но было все-таки любопытно.

Разъяснил это явление прилетавший на новогодний роздых профессор Званцов. Случайное упоминание Всеволода Васильевича о соседе снизу вызвало у научного гастролера ехидный смех:

— Охранник он из нашего бывшего КБ. Забыл фамилию. На пенсии по выслуге лет, вроде тебя. Он для поддержания здоровья и продолжительности жизни сил не щадит. Устойчивый психоз приобрел. Бегает, ест овес с кефиром, фарш мясной трескает в сыром виде. А бряцанье по ночам… Это он подсоединяется к отопительной системе.

— Для чего? — удивился Слепаков.

— Не вникаешь? Заземляется! Человеческое тело со знаком плюс, а Земля-матушка со знаком минус. Вот и получается: плюс на минус — полезно для выживания. А если плюс без минуса…

— То что?

— То сто лет не протянешь ни в коем случае. А так — гарантия. — Остроумный доктор наук дружески похлопал Слепакова по спине. Затем предложил выпить французского коньяку, благо имел возможность его употреблять, а через два дня улетел на «Боинге» куда-то в Бельгию, что ли… Слепаков, погогатывая, рассказал о заземляющемся бегуне супруге. Зинаида Гавриловна всплеснула руками и расширила и так большие красивые глаза. Жизнь их текла относительно спокойно, изредка усложняясь из-за реформаторских нововведений, дефолтов, терактов, инфляции, скачков цен на картошку и колбасу и бесконечных сообщений по телеэкрану о кровавых преступлениях криминального мира, с которым безуспешно боролась полиция. Всеволод Васильевич теперь еженедельно покупал оппозиционную газету и прочитывал ее от корки до корки, одобрительно мыча.

И вот произошел случай, нарушивший размеренное течение его жизни. Слепаков отправился на почту получать свою пенсию. У киоска «Роспечать», достав пачечку купюр разного достоинства, выбрал одну из них и приобрел газету. Предвкушая умственное и эмоциональное раздражение, Слепаков торопливо зашагал к дому. И среди суматошной деловитости московской улицы ему показалось, что кто-то очень пристально на него посмотрел. Ну с какой стати будет кто бы то ни было пристально смотреть на мрачноватого пожилого мужчину, покупающего в киоске газету?

Слепаков приближался к дому тесным проулочком. В этом-то узком и безлюдном проходе пенсионер услышал позади себя странное сипение. Он удивился и повернул в ту сторону голову.