Он опять скорчился, теперь уже лежа. Не удержавшись на ногах от внезапной сильной дрожи в коленках, я уселась рядом.
Внимание постепенно возвращалось в нормальный режим восприятия окружающего, и я опять услышала собачий визг, перемежающийся злобным брехом. Взбудоражили мы животное своей возней, заставили нервничать.
Мой партнер по драке, похоже, начал приходить в себя. Расслабился, глубоко задышал и тут же обдал меня алкогольным перегаром. Ах, тварь ты этакая!
— Послушай, мерзавец, — обратилась я к нему с праведным негодованием, — даже забравшегося в дом воришку нормальные люди не кидаются душить, не спросив хотя бы о целях визита.
Мерзавец посопел, подумал о своем и выдал коротко, но ясно:
— Пош-шла ты!..
— И пошла бы, если б ты меня в дверях не встретил. А сейчас прими в знак признательности за обхождение!..
Я сидела на подходящей от него дистанции, и пощечина — нет, это была оплеуха — получилась весомой и классически звонкой. Мерзавец охнул и, взмахнув рукой, попытался меня достать. Пришлось со всей серьезностью посоветовать перестать наконец резвиться и взяться за ум. В противном случае я обещала не удержаться и повторно применить меры воздействия… С некоторыми добавлениями…
Пока я упражнялась в красноречии, не забывая, кстати, о ненормативной лексике — чтоб до него легче доходила родная речь, — он оправился настолько, что сел и внимал мне, разинув рот.
— Так ты — не она? — удивился он, едва я смолкла.
— Ну, это еще вопрос! — возразила я, поднимаясь. — Вот что я — не он, так это без сомнений.
Юмора он не понял, но, кажется, даже обрадовался чему-то. Я пнула его, как колесо, носком кроссовки и велела подняться и провести меня в помещение, более подходящее для объяснений, чем это. Но наглости его не было предела.
— Каких еще объяснений?.. — начал он, но я не дала ему договорить.
— Ты что, свинья, — заорала, как ненормальная, — думаешь, что я вот так просто оставлю тебя в покое после всего, что ты со мной сделал?
— А что, платить мне тебе нечем, — пробурчал он, вставая.
Слегка прихрамывая, он повел меня обратно в прихожую и, не дойдя до нее, открыл не замеченную мной ранее дверь. Мы оказались в гостиной, обставленной старой, послевоенной поры, мебелью. Снаружи окна были закрыты ставнями, изнутри — занавесками, под потолком тускло горела лампа в синем матерчатом абажуре с бахромой.
В обычной ситуации я с удовольствием обошла бы эту комнату, рассмотрела и потрогала бы комод, покрытый лаком буфет и шифоньер. Тут даже был сундук, размером с односпальную кровать. Но все это я едва заметила, потому что меня колотила нервная дрожь и мне было не до интерьеров.
«Мерзавец» подошел к столу, заставленному тарелками с остатками еды, и осторожно опустился на стул с круглой спинкой и гнутыми ножками, после чего обратил ко мне свой лик.
Ничего особенного: худощавое вытянутое лицо, морщинистый лоб, мутноватые глаза, острый нос, толстые, синюшные губы и большие залысины. На вид лет под пятьдесят. Ничем не приметен и обычен, как эмалированная кружка.
Я бросила гаротту прямо на тарелки с объедками, с грохотом придвинула стул и упала на него, почувствовав внезапную навалившуюся слабость. Он смотрел на меня снизу вверх, и от этого взгляд его казался виноватым.
— Ты, хам, опусти глаза!
Он спрятал лицо в ладони, и его «Угу!» прозвучало глухо и гнусаво.
— Как ты здесь оказалась?
— Пешком пришла!
Самым разумным было бы сейчас послать этого идиота куда подальше и поскорее выбираться на воздух. Но шея ныла, да и любопытно было выяснить, за что же здесь, вот так, запросто, людей проволокой душат? Причем выяснять хотелось поподробнее.
— Выпить хочешь?
Откуда-то снизу он достал початую бутылку водки и поставил ее на стол.
— Дай сигарету! — потребовала я и, прикурив, приступила к допросу: — Выкладывай, — предложила я для начала вполне миролюбиво, сдержав мгновенный порыв шарахнуть его бутылкой по башке.
— Зачем?
После всего случившегося я расценила этот вопрос как издевку.
— Может, ты с белой горячки на людей кидаешься?
— Нет, не страдал никогда!
Он плеснул себе в стакан водки и, выпив ее одним глотком, поднял на меня сразу заслезившиеся глаза.
— Я тебя в темноте за другую принял, перепутал. Извини, пожалуйста!
От этого «пожалуйста» меня разобрал такой смех, что даже губы затряслись, но я сдержалась. Справившись с накатывающейся истерикой, я глубоко затянулась, а «мерзавец» налил себе еще водки. Выпитое укрепило в нем дух, и он заговорил вполне членораздельно:
— Да повадились тут ездить к нам на мотоциклах… Молодежь. Требуют, понимаешь, от нас не знаю чего. Несуразицу какую-то несут, о справедливости толкуют, о правах что-то доказывают. Ну, достали они нас, дальше некуда. Да еще грозят! Сожжем вас, говорят, если не отдадите по-хорошему! А чего отдавать-то! — Он глотнул, сморщился и, ткнув вилкой в объеденный огурец, захрустел, а потом, со свистом выдохнув, продолжил: — Эта Катька Лозовая сама не знает, чего хочет. И ведь договорились, что за дом деньгами отдадим, и согласилась она, зараза, взять, а теперь черт-те что требует, ну уму непостижимо! С-су-уки!
Он пьянел буквально на глазах.
— Что за Катька?
— Лозовая! — ответил он возмущенно и махнул вилкой в мою сторону. — Ты же не знаешь… На мотоциклах они из другого города приехали. У нее там дед помер, сволочь старая! А этот дом его, по праву его, только мы в нем живем и документы на нас сделаны. Ну не я, у меня квартира в городе, но это — ладно… А она наследница этого деда, который помер, ты понимаешь? Он дом ей оставил. И не только его, но это — ладно! За дом мы с ней сговорились деньгами отдать, а теперь она орет — остальное давай. Зараза! И дружки ее, которые тоже на мотоциклах, кричат, спалим, мол, вас завтра, а если и тогда не отдадите, поубиваем к чертовой матери! И ведь поубивают!
Последние слова он произнес тонким, плаксивым голосом.
— И ты решил Катьку убить? А вместо нее на меня набросился?
— Что? Да-а! — протянул он со свирепой решимостью. — Потому что сказали мы ей, чтобы здесь больше не появлялась!
Еще немного, и он, похоже, буянить начнет. Вот уже и кулаком по коленке стукнул.
— А этой Лозовой сколько лет-то?
— Хватает! — он махнул рукой. — А сколько, к примеру, тебе?
— Двадцать семь, — ответила я откровенно.
— Вот и ей столько же, наверное. И вообще, вы с ней по-хо-жи.
Как все пьяные, он довольно быстро перешел из стадии «закипания» в полублаженное состояние. Он перестал злиться и откровенно пялился на меня мутными глазами, масляно улыбаясь. Зараза!
— А что еще, кроме дома-то, Катька требует? За что спалить обещает?..
Он не дал мне договорить.
— Да за «капли» же! — проорал возмущенно.
— А ну заткнись! — тихо, но грозно прозвучало за моей спиной.
«Мерзавец» мгновенно заткнулся, будто выключили и воздух из него выпустили. Он весь сжался и даже как-то уменьшился в размерах, привалившись грудью к краю стола.
А вот и долгожданный «второй» появился. Добро пожаловать. Здра-авствуйте!
Меня чуть не передернуло от отвращения. Вот это образина! Из-под шапки седых, курчавых, как у старого негра, волос в меня вперились маленькие, близко посаженные глазки.
— Заткнись и убери эту дрянь со стола, — скомандовал он.
Вовремя он появился — стоило лишь «мерзавцу» заикнуться о каких-то каплях. Должно быть, за дверью стоял и подслушивал.
Тот, что сидел за столом, послушно взял со стола гаротту, но, зацепив ею какую-то посуду, со стуком опрокинул ее. Старик взглянул на него злыми глазами, а я решила поподробнее рассмотреть его.
А посмотреть было на что. Старый, но слово «дряхлый» к нему было абсолютно неприменимо, столько энергии чувствовалось в его худом, прямом, без признаков старческой сутулости теле. Если б не морщины и седые волосы, он казался бы не старше «мерзавца». Лицо же его было ужасно! Нерадостные прожитые годы отразились на нем в полной мере. Кожа на лбу была изрезана глубокими морщинами, между которыми бесформенными кустами торчали клочки седых бровей. От скул к подбородку по щекам пролегали вертикальные складки. Нос, в незапамятные времена свернутый набок безжалостным ударом, казалось, имел только одну ноздрю. Четко очерченные кривые губы сжаты в тонкую, неровную линию. Дополняли эту вурдалачью внешность усы. Длинные и седые, они начинались у уголков рта и свисали, как у монгола, вертикально вниз до самого подбородка. Довершали портрет спортивные штаны, темная фланелевая рубаха (это в такую-то теплынь!) и босые ноги.
Проследив за исполнением своего распоряжения, старик взглянул на меня.
— Ты кто такая? — Пили они наверняка вместе, хотя дед казался совершенно трезвым. — Ты откуда взялась, фря?