Роман грыз себя за то, что развлекал сельчан песнями, вместо того чтобы по душам поговорить, пока было время. Предавался самоедству в своей хате и почти не слушавший женины укоры войт. Догадайся он, Рыгор, перекинуться с либером парой слов прежде, чем Проклятый принес «синяков», тот наверняка бы помог, а так вышла сплошная дурь. Застигнутый врасплох бард признал, что ничего не знает, а значит, не может быть свидетелем в пользу Белого Моста. И еще этот клятый Гонза… Ясно-понятно, кто озаботился донести. Выкрутимся — найдем на паршивца управу. Если, конечно, выкрутимся.
Надо было или сразу казнить Лупе и слать гонца к барону, или… или отправить дуреху с Зенеком куда подальше и руками развести: мол, ведать не ведаем, куда ведьма делась. А теперь Гонза с сестрицей сделают все, чтобы и Лупе, и его, Рыгора, признали виновными. Со всем селом. Войт со злой тоской посмотрел на стражников, якобы охраняющих хату от нечисти. Теперь остается только ждать.
4Роман не удивился, когда в дверь к нему кто-то поскребся, — бард ждал чего-то подобного. По всему выходило, что или войт, или Красотка Гвенда должны его проведать, но на пороге молча стоял долговязый паренек лет семнадцати. Роман припомнил, что видел его днем — парнишка был родичем хозяйки и таскал ей воду. На лестнице послышалось характерное звяканье — фискал задел своим снаряжением какой-то угол. Бард втащил гостя в комнату и закрыл дверь.
— Как тебя зовут?
— Зенек, проше дана. Я племянник хозяйкин.
— Я так и думал. Ты хотел со мной поговорить. О чем?
— О Лупе. Она не виновата, и мы никто не виноваты. Это, проше дана, або волк, або еще кто… А она Панку пальцем не тронула, та сама была дура!
— Постой, кто такие Лупе, Панка, при чем тут волк, кто в чем виноват? А ну говори по порядку.
— Так я ж и говорю, эта светлой памяти стерва сама во всем виновата. А Лупе, она добрая, она даже курицы не обидит, не то что человека. Та сама…
— Остановись, Зенек. Я никогда не бывал у вас и ничего не пойму. Кто такая Лупе?
— Знахарка.
— Откуда она взялась?
— Пришла.
— Давно? Да не заставляй из тебя клещами слова тянуть, я ж не «синяк». Какая она, эта твоя Лупе, где раньше жила, как к вам попала?
— Красивая она, худая только… Совсем не как наши, а вроде как из ясновельможных. Я малым был, она у тетки остановилась, а тут Катре рожать… У Катри до того двое мертвых родилось, и свекруха ейная говорит, или помирай, или чтоб сын был…
— Значит, Лупе помогла Катре, потом кому-то еще, потом еще, а потом у вас осталась?
— А откуда дан знает? — изумленно выдохнул Зенек.
— В мире мало нового. Про что болтали «синяки»?
— Ночью якась зверюга на мелкие шматочки разодрала тую Панку.
— Что за Панка?
— Та Аглая она была, по правде… Дочка Килины. Ну, тощей такой, кричит еще вечно.
— Видел таких. И что Килина?
— Та ее брат Гонза «синяков» и приволок.
— Тот мелкий, что на мышь похож?
— Вот-вот, на мышу! Он помоганец эконома у его ясновельможности барона Кузерга. Так Килина сбегала до братца, а той сгоняв до Розева и привел «синяков».
— А Лупе при чем?
— Так они ж Лупе ненавидят, Панка с Килиной всем кричала, что то Лупе Панку спортила, что никто с парней на нее и через порог смотреть не хотел.
— А она спортила?
— Да чего ее портить, сама уродилась такой. И маманька ее такая ж была, когда б не деньги, Тодор никогда б на ней не женился, а Панка еще худьша за мамашу.
— Значит, Панку кто-то убил, а свалили на Лупе?
— Не просто убили, говорю же, на шматочки разорвал! А Лупе ей вчера ввечеру и скажи, чтоб в пущу не ходила, а то, мол, плохо будет.
— Какая пуща?
— Ласкава. За Белым Мостом. Мы туда все ходим, особливо молодые… Ну если на ночь… То есть зимой нет, но сейчас ходим уже…
— С кем Панка туда собралась?
— С одним из Замостья, хилый такой…
— А он вернулся?
— Та откуда ж нам знать? Панку вранци нашли. Я зверье тутешнее добре знаю. Никто такого б не сотворил. Даже взимку, а уж по весне…
— А люди?
— Люди не смогут, тут чудище какое-то.
— А сам говорил, волк… И тебе еще ведьму жалко?
— Да не виновата она. И мы все не виноваты. А теперь через ту Панку и ее семью змеиную нас всех разогнать могут, а то в крепостные, если не признаем, что Лупе все по злобе наколдовала… Панка та…
— Помолчи…
Роман задумался. Парнишка покорно заткнулся, вжавшись в стену, одни лишь голубые глаза безотрывно следили за либером. А паренек очень даже славный и не по-крестьянски шустрый. Из него выйдет толк, только больно уж курносый, засмеют. Ерунда, чуток Недозволенного, и никто не заметит…
Нет, славный парень, надо же, не боится — то ли любовь свою первую защищает, то ли за справедливость борется. И то и другое почетно и среди крестьянского сословия редкость. Зенек сто́ит того, чтоб его приручить, но что ж это за людоед тут завелся? Или людодёр?
Что бы ни говорили умники из Академии[16], разодрать человека в клочья при помощи магии очень-очень сложно, а для деревенской колдуньи и вовсе невероятно. Если только Лупе деревенская колдунья, а не одна из Преступивших[17], что нет-нет да попадаются на земных тропах, вопреки стараниям всех «синяков» Благодатных земель.
Чушь! Поймать Преступившую не по силам ни испуганным сельчанам, ни фискальным стражникам. Может, она сама решила попасть в Тайную канцелярию? Тогда его долг — досмотреть представление до конца. Если же Лупе простая знахарка, не миновать разбираться со шляющейся по окрестным лесам нечистью. Куда ни кинь, везде клин, а эландцы ждать не станут.
Конечно, Топаз не подведет, если нужно, он догонит герцога и на таянской границе, но «случайностью» такое уже не представишь. Тракт тут один, по заболоченным лесам и горным тропам вперед не забежать. Положеньице…
— Положеньице, — вслух повторил Роман, и Зенек тут же встрепенулся:
— Проше дана либера, вы поможете Лупе, а я…
— Что «ты»?
— Я могу к вам за это слугой забесплатно, ряд[18] подпишу на десять лет…
— Да на что мне слуга, без него спокойнее. Ладно, что-нибудь придумаем.
Но думать им не дали. В дверь опять постучали, на сей раз настойчиво. «Синяки» не могли позволить некстати взявшемуся либеру вмешаться в их дела. Они будут вежливы, но без присмотра чужака не оставят до тех пор, пока судьба колдуньи не будет решена. Если гость захочет уехать, удерживать не станут, но пяток провожатых навяжут. Отделаться от них легче легкого, но это значит раскрыть себя, не говоря о том, что оплошавшие стражники наплетут невесть чего, лишь бы выгородить себя в глазах начальства. Шум же в планы Романа сейчас никаким боком не вписывался. Стук повторился, и бард раздраженно крикнул:
— Не заперто.
«Синяки» явились в полном составе, не забыв прихватить мышевидного Гонзу. Роман, не глядя на поздних визитеров, с пренебрежением, которому позавидовал бы самый гоноровый нобиль, кинул оторопевшему Зенеку:
— И чтобы было готово… А теперь убирайся. И не вздумай подслушивать… под дверью.
— Проше дана либера, не стоит беспокоиться. На лестнице дежурит стражник, — заметил высокий «синяк» и, обернувшись к Зенеку, рявкнул противным начальственным голосом: — Пшел вон!
Парнишка, испуганно вжав голову в плечи, исчез.
— Садитесь, данове. — Роман сел, небрежным жестом указав на два оставшихся стула. Мышевидный остался стоять, но «синяки» с готовностью уселись. Кругломордый упивался собственной значимостью. Его лысоватый спутник с интересом рассматривал небрежно развалившегося на стуле синеокого красавца.
— Если не ошибаюсь, перед нами непревзойденный Роман Ясный?
— Не ошибаетесь, — улыбнулся Роман, — это я, только не называйте меня непревзойденным. Я лишь слабая тень собственного отца, который, в свою очередь, уступал своему. Что поделать, все вырождается, мы, барды, не исключение. Однако чем обязан?
— Мы представляем закон и право Арцийской империи.
— Я догадался.
— В селе совершено убийство с помощью Недозволенной магии. Преступница — местная ведьма. До конца расследования никто из крестьян не смеет покидать Белый Мост. К вам это, разумеется, не относится, но, как мы поняли, вы не намерены уезжать немедленно.
— Не намерен. Я уже говорил, что хочу спать.
— По закону, если до окончания следствия хотя бы один конь, или же мул, или же осел, — терпеливо продолжал лысоватый, — принадлежащий жителю Белого Моста, переступит границу селения, тот, кто был верхом или в повозке, а также хозяин животного со всеми домочадцами и иждивенцами объявляются пособниками преступницы.
— Ну и? — Бард зевнул, показав самые здоровые и красивые в Благодатных землях зубы.