Алексин Анатолий Письма и телеграммы
Анатолий Георгиевич Алексин
ПИСЬМА И ТЕЛЕГРАММЫ
Письмо первое
Удивляюсь твоему спокойствию! Просто удивляюсь!..
Ведь здесь, в санатории, полно бравых молодых людей.
Слышишь: полно! И все начинают со знакомства со мной: первый визит - к врачу. Я им толкую про хвойные ванны, а они мне в ответ: "Что вы делаете сегодня вечером?"
Не все, конечно, но многие.
Есть тут один летчик, могучий, как ТУ-104. А каждый день на прием ходит и все жалуется: то бессонница - дай ему порошок, то аппетит пропал - дай таблетку...
А уборщица Анна Леонтьевна, такая наблюдательная, ехидная старушка, вчера приходит и ругается: летчик за дверью кабинета таблетки выбросил, их растоптали и, как мел, разнесли по всему коридору, наследили...
Мне надоели, пойми, ежевечерние шуточки: "А вот, наша соломенная вдова. Давайте-ка накажем вашего жениха: чтото он не больно торопится". А ты и в самом деле не торопишься. Уверен, что я буду ждать? Да, я жду тебя - держу свое слово. Но почему же ты не держишь свое? Ведь, помнишь, в Москве, когда я добивалась назначения в этот южный санаторий (добивалась ради тебя!), ты говорил: "Вот слетаю в Сибирь за материалом для очерка - и сразу к тебе, в Крым. О пихтах и елях буду писать под пальмами и кипарисами..." Помнишь эту фразу? Но уж, наверно, собран материал для целой книги очерков, а ты все не едешь.
Достань-ка из своей коричневой папки конверт с документами и отыщи там маленькую медицинскую справку.
Это ведь не просто справка, Алексей, - это истина: у тебя плохие, слабые легкие. И тебе нужен юг, сухой воздух
Крыма. Антон Павлович не стеснялся жить здесь, на берегу моря. Так чего же стыдишься ты?
Тут ведь не только отдыхать можно - здесь и "Вишневый сад" был написан.
Жду телеграмму. Не письмо, а именно телеграмму: номер поезда, вагон... Жду!
М.
P. S. Если бы видел, какую комнату отвели мне при санатории: солнце, гроздья винограда прямо на подоконнике!..
Письмо второе
Мариша, родная! А если бы ты видела!..
Еще три месяца назад здесь было роскошное и, казалось, недоступное для человека царство тайги. Но вот бессмысленный рев медведей был заглушен сосредоточенным, деловым гудением тракторов; стук упрямого единоличника-дятла - стуком молотков, а ленивый шум сосен потонул в торопливом жужжании пил, в пулеметном стрекотании электродвижков...
Но тайга отступила недалеко: прошлой ночью захмелевший от меда великан Мишка обознался адресом и улегся в неглубоком котловане. Видно, принял его за то уютное логово, в котором он постоянно прописан со всем своим нестриженым семейством.
Тайга совсем рядом, и, может быть, еще поэтому все, что происходит здесь, приобретает какое-то богатырское, сказочное звучание. Чудеса техники в окружении чудес природы - разве это не здорово?!
Люди работают зверски! Они поражены этим краем, но еще не называют его родным домом: ведь для этого нужно время. И как счастливы были бы люди, если б можно было перенести сюда, в необжитый лесной мир, те далекие переулки и улицы, на которых они родились, где впервые ссорились и мирились, гоняли на коньках и самокатах, а по утрам бегали в школу!.. И вот огромную поляну, где строится сейчас заводоуправление, назвали (представь себе!) Арбатской площадью. А холмистую улицу, посреди которой еще растет трава, нарекли не как-нибудь, а Невским проспектом!..
Полмесяца назад стала издаваться газета. Обычно многотиражки выходят раз или два в неделю, а наша - ежедневнал. Ведь скоро здесь будет город, и многотиражка станет тогда солидным городским органом.
Редакцию пока запихнули в проходную десятиметровую комнатенку. Штат невелик: редактор, ответственный секретарь, то есть я, да один литературный сотрудник. Должна быть и машинистка, но мы ее не можем найти. Представляешь, какая тут нужда в людях, если меня, журналиста, только что окончившего институт, назначили ответственным секретарем! И если не могут найти машинистку... Редактор наш - ярый газетчик. Каждый номер обнюхивает со всех сторон: наслаждается типографской краской. "Это, - говорит, - для меня приятнее всякой хвои и даже самых нежнейших цветов!"
Почти в каждом номере, на первой странице, мы печатаем "Письма родным". И поверь, ни в одном письме не добавили мы от себя ни единой, даже самой коротенькой строчки. Даем прямо так, со всеми "стилевыми ухабами и колдобинами", как говорил наш институтский профессор. Только, может быть, запятым возвращаем их законные места.
Маришка, родная! У меня ведь, поверь, не было никакого заранее обдуманного плана -обмануть тебя. Я и правда думал собрать материл для очерка, а потом махнуть в Крым, на солнышко. Но очерк мой очень растянулся, каждый день рождает новую страницу или главу. Я и сейчас думаю приехать к тебе, как только закончу свой очерк. Но когда-то я напишу последний абзац? Да и будет ли такой?!
Звать тебя сюда из твоего уютного гнездышка с гроздьями винограда на подоконнике просто не решаюсь. А целую попрежнему крепко-крепко!
Твой Алексей.
Письмо третье
Так ты, значит, стал ответственным секретарем? Ну, знаешь, большую безответственность трудно себе представить! По отношению ко мне, к своему здоровью и вообще ко всему, ко всему! У тебя сейчас есть лишь один способ сохранить все, что когда-то было дорого нам обоим: немедленно уволиться и прилететь (ты слышишь: не приехать, а прилететь!)
Меня совершенно не интересуют дела вашей ежедневной стенгазеты. Хотя должна сказать, что "Письма родным" не слишком оригинальная форма: ее уже не раз использовали по радио. Для начала могли бы выдумать что-нибудь поинтересней.
И еще. Если бы там, в тайге, очутился какой-нибудь человек с такими легкими, как у тебя, я бы посоветовала ему не углубляться в утренний и вечерний лес, побольше быть на открытых, сухих местах. Больные легкие не терпят сырости. Но тебе я этого не посоветую! Мне совершенно безразлично теперь твое здоровье, раз ты мог (посмел!) так бесцеремонно разрушить все наши планы и вообще все, все!..
М.
P. S. Летчик-богатырь, который каждый день приходит ко мне за пилюлями, совершил сегодня во время мертвого часа самую, как он выразился, "отчаянную мертвую петлю в своей жизни": сделал мне предложение. Ему осталось отдыхать ровно двадцать дней. Раскаяние свое посылай авиапочтой, а то я могу не получить его вовремя, и тогда дела летчика окажутся не такими уж "мертвыми". Ты еще не знаешь, на что способна девушка в ярости и отчаянии!
Письмо четвертое
Дорогая Маринка! Представь себе: мы до сих пор не нашли машинистку. Я срочно учусь печатать на машинке.
Одним пальцем уже умею! Но такой способ пригоден для обычных многотиражек, которые выходят один раз в неделю. А для нашей ежедневной, да еще на фоне здешней строительной техники, столь отсталые методы труда просто недопустимы! Поэтому пока мы решили сдавать материалы в типографию в рукописном виде. Это, правда, дело нелегкое, ибо у всех троих ужасающие почерки - верный признак гениальности нашего редакционного коллектива!
Директор типографии (она находится в двенадцати километрах отсюда, в районном центре Каменищи) сказал, что пока в виде редчайшего исключения он будет принимать статьи и заметки, аккуратно переписанные от руки. Но только при одном непременном условии: если мы, как он выразился, "раздолбаем" заместителя начальника строительства по быту и транспорту Езерского. "Долбать" замов по быту - дело весьма банальное. Но за что все же его так люто возненавидел наш тихий и мирный директор?
Ты, Маришка, я вижу, кое в чем сильно смахиваешь на нашего неспокойного редактора: подавай тебе хлесткие заголовки! А "Письма родным" - банальная форма? Да знаешь ли ты, что значат письма для людей, недавно только расставшихся с домом, с родными своими и близкими? Я-то уж знаю! И видела бы ты, какие здесь выстраиваются очереди перед окошком "До востребования"! Бегут на почту усталые, не успев даже поужинать. И ждут, и волнуются, и чуть не плачут, услышав из окошка виноватую шутку:
"А вам еще пишут..."
И почитала бы ты эти письма! У каждого свой почерк - и на бумаге и в жизни. Про тайгу пишут и про любовь; и о том, как применили кладку дешевого бутового камня взамен кирпича; и про то, что здесь нельзя достать бигуди, а волосы приходится накручивать на бумагу (пригодилась-таки наша газета!).
Иногда пишут и нам - прямо в редакцию. Правда, пока еще не очень часто. Но вот вчера на второй полосе мы поместили "обоюдоострое", как выразился наш редактор, письмо каменщика Васи Ястребкова "Я против своего рекорда!".
Вася Ястребков со злостью рассказывает о том, как дал он сотни процентов нормы. Да, со злостью: "Это была не работа, а черт его знает что! Все ребята, здоровенные мужики, обслуживали меня, как няньки: подносили кирпич и раствор, подготовляли фронт работы... Вся бригада плясала вокруг меня! Я поставил рекорд, а они все и одной нормы не вытянули. Что же это такое?"