– Действительно, ты можешь так поступить, – согласился Видаль-Пеликорн. – Это не повлечет за собой тяжелых последствий. А еще можно расспросить портье. Если он дважды за один вечер видел мальчика, то наверняка запомнил его и, может быть, знает, откуда тот взялся?
Но портье, как выяснилось, никогда прежде не видел мальчика и ничего не мог о нем сказать.
– Такие люди, как он, воспринимают наш отель как место греха и погибели, – сказал портье с явным презрением, – и у парнишки должны были быть очень веские причины для того, чтобы два раза подряд явиться сюда. Но если его сиятельство пожелает, мы могли бы известить полицию...
– Нет-нет, благодарю вас, – поспешил отказаться от предложенной помощи Морозини. – По-моему, нет никакого смысла впутывать полицию в подобное дело... в общем, не имеющее большого значения...
Похищение Лизы – дело, «не имеющее большого значения»! Произнеся эту святотатственную для него фразу, Альдо почувствовал стыд, но разве он мог из-за каких-то неосторожных слов позволить подвергнуть даже малейшим страданиям ту, которую он любил всей душой?..
Весь остаток ночи он просидел на кровати, прикуривая одну сигарету от другой и комкая в руках батистовую ночную сорочку в кружевах, которую горничная положила на одеяло, стеля постели на ночь. Никогда в жизни он так за нее не боялся, никогда еще у него не было так тяжело на сердце...
Однако никому бы не пришло в голову это заподозрить, когда на следующее утро Альдо, по обыкновению элегантно одетый, с беспечным видом направился к зданию главной синагоги и спросил там, нельзя ли ему повидаться с рабби Абнером Гольбергом. Нет, сказали ему там, это невозможно, господин Гольберг еще на рассвете отправился в Хайфу, сопровождая Великого Раввина, который отплывает сегодня в Геную, чтобы сесть там на пакетбот, идущий в Нью-Йорк. Святой человек вознамерился исполнить обещание, уже давно данное им евреям огромной диаспоры, обитающей в Соединенных Штатах Америки. Ничего другого князь и не надеялся услышать, но все-таки он уточнил:
– Господин Гольберг тоже отплывает в Америку?
Левит, принимавший Морозини, видимо, решил, что незваный гость задает слишком много вопросов, потому что ответил уклончиво:
– Возможно... Но я в этом не уверен... Может быть, вам угодно встретиться с рабби Левенштейном, он остался сейчас главным в синагоге.
Поначалу князь отклонил предложение: нет, он хотел видеть только господина Гольберга лично и никого другого... Разве что юный Эзекиель находится где-то поблизости? Брови удивленного новым вопросом левита подскочили над очками.
– Эзекиель?! Какой еще Эзекиель?
– Только не говорите, что не знаете, о ком идет речь. Когда рабби Гольберг совсем недавно представлял мне его, то сказал, что он – дитя его души... За неимением, быть может, дитя его тела?
Левит, казалось, очень огорчился.
– Вполне возможно, но, поверьте, я ничего от вас не скрываю, сударь, я приехал из Наблуса... И я тут прожил совсем мало времени... И я ничего... или почти ничего не знаю о рабби Гольберге...
– Но вы думаете, что рабби Левенштейн знает больше?
– Может быть... Может быть... Надо спросить его самого.
Альдо только зря потерял время! Рабби Левенштейн, у которого был такой длинный нос и полностью отсутствовал подбородок, так что при виде его нельзя было не вспомнить зеленого дятла, от которого он отличался разве лишь цветом, вовсе не интересовался своим собратом, считал Гольберга высокомерным и чересчур резким и старался держаться от него подальше. Еще меньше, естественно, его занимало какое-то «дитя души» этого собрата, более того, князю показалось, что «дятел» явно рад, что хоть на время избавился от Гольберга.
– Вполне возможно, что его какое-то время вообще не будет в Иерусалиме! – ликующим тоном поведал он Морозини. – Я уверен, рабби Гольберг приложит все усилия к тому, чтобы получить возможность сопровождать Великого Раввина и в Америку...
Выложив все это, он внезапно покинул своего гостя и отправился возносить хвалу Господу, который милостиво снизошел до исполнения самых тайных помыслов своего верного слуги. Для очистки совести Альдо, выйдя из Старого города, отправился в квартал Меа-Шарим, слывший цитаделью иудаизма, где селились в основном выходцы из Польши и Литвы, и построенный примерно в 1874 году неким Конрадом Шиком. Князю удалось узнать, что Гольберг живет именно в этом квартале. Довольно долго Морозини простоял перед суровым на вид зданием из серого камня, созерцая забранные решетками окна, потом, сделав вид, что просто прогуливается, принялся бродить по узким улочкам, наводненным хасидами, казалось скроенными по единой модели и отличавшимися друг от друга лишь незначительными деталями одежды, напоминавшей о том, откуда они родом. Ему попадались на глаза дети и подростки, но ни у одного из них не было мрачного взгляда Эзекиеля, взгляда, который, как был уверен Альдо, он узнает из тысячи. А может быть, он тоже уехал вместе с Великим Раввином?