— Дело моё богоугодное, — тороплюсь я поскорее внести ясность. — Только это положение требует доказательств, — снова я спешу предвосхитить неизбежные в таких случаях вопросы. — Через шесть лет немец на нас нападёт, — окончательно раскрываю я свои карты. — И столько случится горя, что многие поколения будут помнить об этом нашествии. Людей погибнет страсть…
Пока я перевожу дух, мой собеседник успевает вставить словечко:
— А ты знаешь, как этому делу помочь, но без поддержки никак не справляешься? — и смотрит пытливо.
— Ага, — говорю. — Вроде того. Только со всей бедой мне не совладать — лишь с малой её частью справлюсь. Это сохранит несколько тысяч человеческих жизней.
Священник отложил очки и глядит на меня, словно на экзотическую букашку… экзотический фрукт, появившийся неведомо откуда. А мне пока добавить к сказанному нечего — надо посмотреть на реакцию собеседника и только потом гнать зайца дальше. Только вот не видно пока отклика на мой посыл — человек думает, как бы повежливей отшить малолетнего идиота — вот и всё.
— От врагов страну и её население защищает армия, — наконец изрекает он банальность. — Тебе отроче, нужно не в храм Божий обращаться, а к большому военному начальнику.
Ух ты! Реакция не совпала с ожидаемой. Нормальный человек принял меня за тихого помешанного и пытается избавиться от хлопот по общению с тронутым. А я-то думал, что именно такими ребятами святые отцы должны интересоваться, как своими наилучшими клиентами. Наставить, так сказать, утешить, приголубить и втянуть прямиком в лоно. Чтобы или юродивого организовать, или верного последователя к делу приставить.
В общем, рухнул приготовленный план беседы. Буду импровизировать.
— Военные мне, скорее всего, поверят. Насчёт угрозы их оценки моим познаниям не противоречат. А вот план противодействия нападению у них совсем другой. Не нужен командирам отдельно взятый богатырь одним махом семерых побивахом. Им требуется много бойцов в едином строю под руководством Коммунистической партии давящих гидру мирового империализма прямо в её логове.
С другой стороны, коли они даже возьмутся помогать мне изо всех сил, то и руководить этим делом примутся на свой манер, чем всё окончательно и бесповоротно испортят. Информация о замысле сразу поползёт вверх по вертикали власти и останется тайной только от собственного народа, но не от противника — никакой неожиданности для немцев не выйдет и ничего из затеи не получится, кроме напрасной траты сил.
А потом они ведь, руководители, то есть, станут отдавать команды что когда и где делать, и будут требовать неукоснительного подчинения прямиком по воинскому уставу. Сразу всё дело загубят.
Пока я нёс эту скорострелку, мой собеседник поглядывал на меня оценивающе. «Сейчас наладит куда подальше», — появилась в душе скорбная мысль. Но не тут-то было:
— Сколь годков тебе, отрок, — спросил священник.
— Двенадцать полных, — ответил я не задумываясь.
— И ты уже успел разувериться в Советской власти? — продолжил он свою мысль с наигранным изумлением на лице.
— Не во власти дело, — принялся я отбиваться. — В людях проблема. В тех, которые принимают решения. Они ведь не с Луны свалились — как и любые миряне хлопочут о том, чтобы не наделать ошибок. Поэтому изберут консервативный путь, связанный с минимальным личным риском. А немец — вояка серьёзный, он эти варианты тоже продумывает. Оттого поначалу будет раз за разом одерживать верх. Мой же способ рисковый и с виду вообще ни на что не годный, поэтому мало того, что откажут, так еще и присматривать станут, чтобы поперёк ихнего решения я ничего делать не посмел. Если про свой замысел хоть заикнусь — обязательно найдется, кому позаботиться, чтобы у меня ничего не вышло.
— Уж не зависти ли людской ты опасаешься, сын мой?
— Не в зависти дело, — помчался я срочно объяснять прописную истину. — Загвоздка в служебном положении руководящего работника. Ему же надо следить за тем, чтобы не «подпёрли» снизу и не вытеснили с занимаемой позиции. Поэтому, как только закопошится в его епархии кто-то предлагающий какую-то неожиданную затею, он сразу старается её загнобить. Но не прямым приказом, а задержками, вопросами, дополнительными никому не нужными требованиями — поверьте мне, арсенал приёмов такого рода отработан веками и чрезвычайно богат на уловки, — в этом месте я сдулся, сообразив, что нить беседы как-то странно вильнула. Во всяком случае, не имел ни малейшего представления, о чем говорить дальше.
— Значит, лет тебе двенадцать, а ты и аттестат о завершении десятилетки получил, когда сверстникам твоим ещё учиться и учиться, и мотористом наравне со взрослыми мужчинами работаешь, и самолёт выстроил, быстрый, как ветер, — рассудительно произнёс священник. — И ещё знаешь нечто о будущем такое, о чём другим неведомо, — и поглядел на меня с прищуром.
Тут я и захлопнулся, чтобы не зашла речь о чудесном прозрении или снизошедшей на меня благодати. Ясно ведь, что ветер подул куда-то в эту эфемерную сторону.
— Не по годам мысли твои, Александр. Уж не открылись ли тебе видения грядущего?
— Не знаю, как правильно это назвать, — ответил я торопливо. — Только память во мне возникла. И не чужая, а моя собственная, однако сведения в ней собраны из будущего, из времени, когда я стал сбиваться, подсчитывая правнуков.
— Вот оно как, стало быть, — пробормотал отец Николай. — Значит на бумажке, кою ты мнёшь в шуйце, записаны события, что свершатся в ближайшее время. Это чтобы я поверил, будто ты видишь то, чего ещё не случилось. Ну, давай уж, чего труду пропадать, — протянул он руку и принял от меня изрядно пожамканный в нервном напряжении конверт. — Ладно, ступай пока. Не ты один в затруднении, мне тоже следует поразмыслить над услышанным.
Так и не понял я, то ли раскусил меня духовный наставник здешнего селянства, то ли послал в пешее путешествие по ни кем так и не хоженому маршруту?
Глава 6 Созидательная
Между тем, группу пионеров-энтузиастов авиастроения я сколотил. Поэтому мотопланер мы строили сразу двухместный — я обещал, что каждого прокачу и дам порулить, как только закончим. Комсомол нас активно поддержал, а работе с древесиной крестьянских детей особо учить не нужно — они сызмальства с этим знакомы. Фюзеляж мы сделали из реек и обтянули тканью — жирно было бы расходовать на подобный примитив драгоценный бакелит.
Самая большая возня была с пропеллером. Я его установил позади кабины — так называемый толкающий винт. Почему так? Есть небольшой выигрыш за счет того, что не нужно обдувать фюзеляж. Крохи, конечно, но при нашем слабом движке и никуда не годной аэродинамике, получалась очень нужная добавка. Кроме того, сам пропеллер я сделал нетрадиционным для этой эпохи — четырёхлопастным.
Выклеил целиком из волокон и ткани на каркасе из проволоки от троса. Зачем такая возня, спросите? Из-за низких оборотов двигателя. Даже когда я поменял местами звёздочки, поставив большую ведущей, а маленькую ведомой, и то не хватало тягового усилия. Откуда звёздочки? Так с того же мотоцикла, что и мотор. Говорил же, что всю жизнь посвятил исключительно поршневым машинам. А для них качество винта — важнейший момент. Скорость вращения, шаг, диаметр — все эти факторы тесно связаны с мощностью двигателя, его оборотами и скоростью полёта. И примерно прикинуть их я в состоянии, хотя это для меня и не было основной специальностью.
В результате наш мотопланер оказался похожим на самолёты «Вуазен» — их показывали в фильмах «Новые приключения неуловимых» и «Служили два товарища». Только там штуковина была здоровенная — биплан с кучей расчалок. А у нас свободнонесущий моноплан с верхним расположением крыла. Того самого крыла, что я собрал ещё зимой. Его сняли с предыдущей модели — моноплана, у которого вконец износился старый изработавшийся в хлам мотор «Рон» с вращающимися цилиндрами. Вот под этими плоскостями и подвешен двигатель, перед которым расположена открытая кабина. Винт дует назад прямо на хвост, который прикреплен не к корпусу аппарата, а к его крыльям. Это, чтобы вышла хорошая управляемость. Прикреплён хвост через две балки, отчего самолёт напоминает немецкого корректировщика «Рама», которого мы в войну ужасно не любили.
Развивать особо больших скоростей на этой конструкции никто не собирался, поэтому чересчур её не вылизывали. Заботились исключительно о лёгкости и прочности. Полетела наша ласточка нормально. Несколько небольших исправлений внесли в перерывах между испытаниями, да и всё. Потом я много времени потратил на обучение всех пятерых энтузиастов, на то, чтобы дать им слиться в воздухе с машиной, а там и в самостоятельные полёты стал отпускать. Спросите, кто мне это позволил? А я никого и не спрашивал. Мы вообще с просёлка взлетали и в зону полётов не совались, а ребята толковые. Ну и управление весьма простое. К тому же скорость вообще смешная — мы эту каракатицу даже до шестидесяти километров в час разогнать не могли — сороковка у неё крейсерская скорость. Она же — и посадочная, и взлетная. Ну и планирует наше создание средненько — долго на нём без мотора не продержишься, хотя садится легко и даже приятно.