С этими словами разбойник взял хлыст… Виолетта испустила отчаянный крик. Ее взгляд, взгляд загнанной лани, взгляд, выражавший больше, чем боль, больше, чем отчаяние, остановился на Саизуме.
Бельгодер с мрачной ухмылкой занес плетку над мертвой. Девушка бросилась к цыганке, схватила ее за руки и произнесла изменившимся голосом:
— Сударыня! Сударыня! Защитите ее! Заступитесь за нее! Вспомните, что она вас спасла! О! Она меня не слышит! И вы допустите, чтобы избивали мертвую?! Матушка!..
— Кто тут говорит о матери? — сурово сказала цыганка. — Матерей нет на свете, как нет и детей!
— Сжальтесь, сударыня! Этот человек вас слушается и даже боится! Одно слово! Скажите одно слово!
— Решайся! — заорал Бельгодер. — Быстро!
Виолетта заломила руки.
— О! — закричала она, обезумев. — У вас нет сердца, цыганка!
— Нет сердца! — глухо сказала Саизума. — Оно потеряно, мое сердце… Оно осталось там… в огромном храме… Послушай, девушка! Бойся епископа, который ворует сердца.
— Несчастная безумица! — рыдала девочка. — Ты не хочешь ничего сделать для моей матери! Хорошо, теперь слушай ты! Я, ее дочь, тебя проклинаю! Слышишь! Ты проклята мной!
Саизума расхохоталась и медленно надела свою красную маску… Виолетта, вздрогнув, повернулась к цыгану.
— Хорошо, Бельгодер! Я подчиняюсь тебе… я пойду петь!
— В добрый час! — холодно произнес мерзавец и протянул девочке гитару.
Она медленно взяла ее, отерла слезы и прошептала:
— Петь! Рядом с телом моей матери!.. О моя бедная матушка! Прости мне это святотатство… Повиноваться!.. Петь перед этой толпой, чтобы заработать несколько монет… немного денег! Денег! — прибавила она, резко выпрямившись, и лицо ее осветила внезапная мысль. — Но ведь с деньгами я смогу… О! Матушка!.. Да, я пойду петь, лишь бы купить тебе букет… лишь бы украсить цветами твой бедный гроб!
Она быстро наклонилась, поцеловала покойницу в лоб и вышла наружу. Бельгодер бросил ей вслед торжествующий взгляд и процедил сквозь зубы:
— Иди, дочь палача! Беги в силки, которые я тебе расставил! Гиз ждет тебя! Завтра ты будешь обесчещена! И о твоем позоре, развратница, брошенная мною на ложе солдафона, твоему отцу расскажу я! О господин Клод! О палач! Теперь я стану твоим палачом! У каждого свой черед!
После этого он спустился по шатким ступеням лестницы, восклицая:
— Господа, вот певица! Посторонись, деревенщина! Дорогу прославленной певице Виолетте! Господин Пикуик! И вы, господин Кроасс! Бездельники! Заставьте этих людей расступиться!
Два силача, которые вместе с гадалкой Саизумой и певицей Виолеттой составляли труппу Бельгодера, принялись раздавать тумаки налево и направо, и вскоре образовался большой круг, в центре которого бедная девочка перебирала струны гитары, роняя редкие слезинки.
В двух шагах от маленькой певицы расположилась группа дворян, приближенных де Гиза; впереди стоял сам герцог, бледный, взволнованный, со взглядом, прикованным к Виолетте. Слева — принц Фарнезе, мрачный и безмолвный; рядом с повозкой — герцог Карл Ангулемский, который нервничал даже больше Генриха Гиза… И высоко над ними, в окне, наполовину скрытая шторой, — она, — злая фея, озирающая всю эту сцену… принцесса Фауста!
Виолетта ничего не видела: ее душа осталась рядом с умершей. Она опустила глаза, ее тонкие, удивительно изящные пальцы перебирали струны. Над цветочным рынком в благоуханном воздухе разливалась нежная меланхолическая мелодия чужой страны.