«Хм-м...»
Джордан натянул тонкие резиновые перчатки и поднял один из осколков.
— Похоже на какой-то кристалл.
Он поднял осколок повыше. Свет фонаря и лампы отражался от изломов крошечными радугами. Сержант изучил сколотый край, затем положил этот осколок рядом со вторым. Оба куска выглядели так, словно некогда составляли цельный камень размером с гусиное яйцо. Но ныне он был разбит надвое. Джордан приложил осколки друг к другу, отметив, что камень, похоже, был выдолблен изнутри — действительно, как яйцо...
Баако оглянулся через плечо.
— Ты видел это раньше? Быть может, во время боя?
— Насколько я помню, нет, но тогда произошло слишком много всего. — Джордан перевернул загадочный предмет, чтобы осмотреть его с другой стороны. — Взгляните на это.
Затянутым в перчатку пальцем он указал на линии, выгравированные на поверхности кристалла. Они образовывали символ.
Джордан оглянулся на Софию:
— Ты когда-нибудь видела что-то подобное?
— Никогда.
Баако просто пожал плечами.
— С виду чем-то похоже на кубок.
Джордан осознал, что сангвинист прав, однако скорее всего здесь был изображен не совсем кубок.
— Возможно, это потир.
София взглянула на него, скептически приподняв брови.
— Как в строках о Чаше Люцифера?
Теперь уже Стоун пожал плечами.
— По крайней мере это следует изучить.
И я знаю кое-кого, кто будет этим весьма заинтригован.
Джордан сделал на свой мобильный телефон несколько снимков камня и символа, намереваясь переслать их Эрин, как только окажется в зоне приема.
— Мне нужно вылезти наружу и отправить это...
Громкий шорох вновь привлек их внимание к устью лаза.
Из мрака на свет появилась какая-то темная фигура. Джордан едва успел заметить клыки — прежде, чем незваный пришелец бросился на него...
Глава 3
17 марта, 11 часов 05 минут
по восточноевропейскому времени
Сива, Египет
Боль сожаления кольнула немое сердце Руна Корцы. Онсидел, поджав ноги, у основания высокого бархана и слушал тихий шорох песчинок, скользящих вниз по склону. Его душа наполнялась ощущением глубокого покоя от того, что он пребывал здесь, выполняя труд во имя Господа.
Но даже эта чистота была омрачена тьмой, маячившей на грани восприятия. Рун медленно повернулся в ее сторону, ведомый компасом, таившимся глубоко в его бессмертной крови. Когда он наклонился, ища источник этой тьмы, солнце сверкнуло на серебряном кресте, висящем у него на груди. Черная ткань одеяния скользнула по песку, сметая крошечные его частицы, когда Рун провел ладонью по горячей поверхности пустынной почвы. Его ищущие пальцы ощущали под этой поверхностью семя зла.
Точно ворона, которая охотится за зарывшимся в землю червем, он склонил голову набок, сосредоточив взгляд на одной точке, внешне ничем не отличимой от остального песка. Удостоверившись, что нашел нужное место, достал из своего багажа маленькую лопатку и начал копать.
Несколько недель назад Корца прибыл сюда с отрядом сангвинистов, которому было поручено исполнить эту самую миссию. Но частицы зла, погребенные здесь, грозили взять власть над остальными и полностью поглотить их. В конце концов, Рун заставил свою команду покинуть место раскопок и вернуться в Рим.
Похоже, только он мог выстоять против зла, сокрытого здесь.
Но что это говорит о моей собственной душе?
Он просеивал каждую горсть горячего песка сквозь сито, словно ребенок, играющий на берегу моря. Но это был недетский труд. Сито улавливало не камешки и не ракушки. Вместо этого в нем задерживались каплеобразные осколки камня, черного, точно обсидиан.
Кровь Люцифера.
Более двух тысячелетий назад в этих песках разыгралась битва между Люцифером и архангелом Михаилом за юного Христа. Люцифер был ранен, и его кровь капала на песок. Каждая капля пылала нечестивым пламенем, плавя крошечные песчинки и образуя эти отвратительные кусочки стекла. За долгое время, прошедшее с тех пор, они оказались погребены под поверхностью пустыни, и теперь задачей Руна было вновь вынести их на свет.
Из песка показалась единственная черная капля, недвижно лежащая на дне сита. Рун взял эту каплю и несколько мгновений держал в сложенной чашечкой горсти. Она жгла его кожу, но не пыталась совратить его, как это было с другими сангвинистами. В отличие от них Руну не являлись видения, полные кровопролития и ужаса или похоти и соблазнов. Вместо этого разум его был наполнен словами молитв.
Открыв кожаный мешочек, висящий у него на боку, Рун бросил туда черный камешек. Тот ударился о два других — это было все, что удалось добыть за день. Чем дальше, тем мельче были капли, а найти их становилось все труднее. Его работа близилась к завершению.
Рун вздохнул, глядя в необъятный песчаный простор.
«Я мог бы остаться здесь... эта пустыня могла бы стать мне домом».
В лагере его ждала фляга с освященным вином. Больше ему ничего не требовалось. Бернард сообщил, что Руну следует ускорить работу, потому что он нужен в Риме. Так что ему волей-неволей пришлось поторапливаться, хотя он вовсе не желал куда-либо уезжать отсюда.
Впервые за долгие столетия Корца ощущал покой. Несколько месяцев назад он искупил свой тяжелейший грех, когда спас погубленную душу своей былой возлюбленной, превратив женщину из стригоя обратно в человека. Конечно, Элисабета — или Элизабет, как она предпочитала зваться теперь — не поблагодарила его за это, напротив, прокляла за то, что он возвратил ей смертность. Но ему и не нужна была ее благодарность. Он искал лишь искупление — и нашел его столетия спустя после того, как оставил всякую надежду...
Рун выпрямился, прервав поиски, и тут его слуха достигло отдаленное мяуканье. Пытаясь не обращать на это внимания, он осторожно завязал кожаный мешочек и стал упаковывать инструменты. Но звук не прекращался — жалобный, полный боли.
Просто какое-то существо, обитатель пустыни...
Корца лез вверх по склону, направляясь в лагерь, но звук преследовал его, царапал слух, разрушал чувство уединения. Он был высоким, словно крик домашней кошки. В душе Руна нарастало раздражение — но к нему примешивалась нотка любопытства.
Что случилось с этим зверем?
Он добрался до своего маленького лагеря и начал прикидывать, как свернуть палатку и убрать оборудование так, чтобы не оставить никаких следов своего пребывания здесь.
Но эти мысли не могли утишить боль, которую причинял его ушам этот крик. Это все равно что слышать царапанье сухой ветки в окно спальни. Чем сильнее пытаешься игнорировать этот скрип и вернуться в сонное забвение, тем громче он становится.
Ему оставалась в лучшем случае одна ночь наедине с пустыней. Если он не сделает что-либо с этим мяуканьем, то не сможет насладиться последними мгновениями покоя.
Корца бросил взгляд туда, откуда доносился плач, сделал один шаг в том направлении, затем другой. И, не успев еще осознать этого, Рун уже бежал по залитому солнцем песку, почти перелета я через барханы. Чем ближе он подбегал, тем громче становился звук, необъяснимым образом влекший его вперед. Какая-то часть рассудка Руна понимала, что есть нечто неестественное в этой погоне и в том, как он ею увлекся, но он все ускорял и ускорял бег.
Наконец вдали он увидел цель. Мяуканье исходило от куста акации, отбрасывавшего длинную тень. Должно быть, пустынное дерево нашло подземный источник воды, и его крепкие корни помогали ему бороться за выживание в этой засушливой земле. Шипастый ствол клонился в одну сторону, подчиняясь неустанно дувшим ветрам.
Задолго до того как Рун оказался вблизи дерева, его обоняния коснулся страшный запах. Даже против ветра он смог распознать этот смрад, свидетельствовавший о присутствии зверя, превращенного посредством крови стригоя в нечто чудовищное.
Бласфемаре. Беспощадный зверь.
Неужели это зов проклятой крови так неотвратимо гнал его через пустыню? Неужели это зло взывало к его и так обостренным чувствам — чувствам, усиленным многими неделями поисков оскверненных камней среди песка? Рун замедлил шаг и извлек ножи из ножен, пристегнутых к предплечьям Солнце сверкнуло на серебряных клинках древних карамбитов, изогнутых, словно когти леопарда. Ему понадобятся эти когти, чтобы сразиться с тем, что ждет его впереди. К этому мгновению Рун уже распознал запах своего противника: анафемский лев.
Корца обогнул дерево по широкой дуге. Он внимательно всматривался в тень, пока не заметил покрытый желтовато-коричневым мехом холм, полускрытый под навесом ветвей. В своем естественном виде львица, должно быть, была великолепна. Но даже теперь, после искажения, ее величие нельзя было не узреть. Под мехом, ставшим плотным, точно бархат, бугрились неестественно сильные мышцы. Массивная голова покоилась между лапами, и Рун мог видеть морду львицы, красивую и умную.