Щеголи снова переглянулись, первый перестал шевелить усами, а второй проговорил несколько другим тоном:
– Маркиз, мы не хотим с вами мериться умением обращаться с оружием.
Усач поспешно добавил:
– По крайней мере, по такому пустяку. Но вы же сами понимаете, что с таким поведением навлечете на себя немилость света!
– Поведение адекватное, – заверил я, хотя внутри протестующе квакнуло, мол, дурак, они правы, – а перед светом я постараюсь себя реабилитировать. Мое почтение, господа!
Я коротко поклонился и, повернувшись спиной, пошел в здание.
Глава 5
О том, что я поступил неблагородно, стало известно всему двору герцога уже через пару минут. Все судачили, как я низко пал, а я уединился в своей комнате и раздумывал, что вообще-то это разделение на благородных и неблагородных не такое уж и ненужное, а существует для того, чтобы не дать благородным опускаться до простолюдина. Это постоянно усложняющийся кодекс поведения того, что человек должен делать и чему должен соответствовать.
Даже это вот бесцельное пребывание дворян при дворе – и то служит благой цели: потереться среди более знатных, знающих, умеющих – самому стать лучше. Ведь куда проще феодалу просто существовать в своем замке среди крепостных, наслаждаясь полной властью, ничему не обучаясь, ни в какие рамки себя не загоняя. И никто не скажет ему в селе среди простолюдинов, что у него вечно расстегнута ширинка. Хотя бы потому, что у самих так же.
А здесь даже криво завязанный бант на обшлаге способен уронить репутацию. Над этой дуростью можно бы погыгыкать вволю, наслаждаясь своей умностью и превосходством, если бы я не знавал страну, где точно так же криво завязанный галстук способен вызвать насмешки, а плохо начищенные туфли даже умнику не позволят занять при отборе на работу более высокое место.
И не надо ха-ха, все не зря: человек, способный в мелочах регламентировать свою одежду, поведение и слова, сможет и работать так же точно, безошибочно и без неряшливости. Так что эти требования – быть дворянином во всем и не допускать жестов, опускающих до черни, – не так уж и нелепы.
Я оглядел себя в зеркале, оно добросовестно отразило мою маску, а иначе не бывает, все зеркала отражают именно маски, расправил плечи, сделал лицо надменно-доброжелательным и покинул покои.
По главному залу прогуливаются повесы в составе старого козла, не слышал его имени, Эйсейбио, Гарроса, Водемона и прочих, а леди Элизабет водит их, как гусей, улыбаясь и щебеча, щебеча, щебеча. Я пытался проскользнуть незамеченным, но Эйсейбио заорал, махая рукой, я натянул на морду счастливую улыбку и подошел, отвешивая поклоны.
На меня посмотрели настороженно, но я старался выглядеть овечкой, и лорд Водемон, кивнув в ответ на мое приветствие, продолжал: -…леди Элизабет, этому вашему портретисту, как и прочим, суждено полное забвение. Они никогда не передают того, что видят. Передают то, что видит публика, а публика не видит ровным счетом ничего. С тем же успехом могу вас рисовать я, если согласитесь позировать… более откровенно.
– Почему вам?
– Мы же оба принадлежим к благородному обществу! Потому вы со мной можете быть более откровенны… в одеждах.
Она возразила живо:
– А мне отец говорил, что мы наиболее откровенны перед лекарями и портнихами! А они, согласитесь, из самого простого круга…
Старый козел, который похож на Бернарда Шоу, захлопал в ладоши.
– Браво, леди Элизабет, – сказал он козлиным голосом. – Лорд Водемон повержен.
Водемон поклонился и развел руками.
– Признаю, лорд Шуй, логика леди Элизабет неопровержима. Я даже начинаю побаиваться, а вдруг она… тьфу-тьфу!.. умна?
Леди Элизабет улыбнулась мне, а Водемону ответила с живостью:
– И вообще я устала позировать! Быть естественной очень трудная поза – долго не выдержишь! Я удивляюсь, как герцогиня Ценцелла выдержала, когда рисовали ее портрет!
Лорд Шуй проговорил еще более козлиным голосом:
– Говорят, она все еще любит своего мужа! И он, можете себе представить, все еще… ха-ха, любит ее и даже верен ей!
– Бред, – сказал Гаррос уверенно.
Водемон фыркнул:
– Человека, который всю жизнь любит одну женщину, следует отправить к врачу, а может, и на виселицу.
Лорд Шуй улыбнулся, как мог бы улыбнуться старый козел, что все еще оглядывается вслед молодым козочкам.
– Возможно, – произнес он совсем козлиным голосом, – это сам герцог Гендель и распространяет такие слухи. Я как раз слышал, что он весьма близок с Ксантой, женой герцога Маргуйского. Встречи их крайне тайные, так что вы уж не подвергайте сомнению его верность жене… ха-ха!
Эйсейбио спросил заинтересованно:
– Я слышал, они сейчас в Майенне?
– Вы слышали верно, – проблеял лорд Шуй и по-козлиному посмотрел на леди Элизабет.
– Значит… – произнес Эйсейбио задумчиво, – она сейчас скучает?.. Прекрасно! Ничто так не украшает женщину, как временное отсутствие мужа. У меня есть пара свежих анекдотов про любовников, я подкатился бы к ней с этими историями, а потом сразу про ее грудь, она ею явно гордится, раз так выставляет на обозрение…
– Постарайтесь расшевелить ее, – посоветовал лорд Шуй деловито. – Чем угодно. Там, где не подыгрывает любовь или ненависть, женщина играет посредственно, и с нею скоро становится скучно.
На меня посматривали, ожидая, когда же я раскрою рот, я подумал, что и в самом деле надо бы что-то вякнуть, поинтересовался:
– А какой смысл волочиться за леди Ксантой, если она замужем? Лучше уж за вот теми ледями, видите?.. Одна, судя по прическе, еще не замужем, другая – уже вдова…
Эйсейбио сказал мне наставительно:
– Если женщина принадлежит другому, она в пять раз желаннее, чем та, которую можно заполучить, – старинное правило.
Лорд Шуй скабрезно улыбнулся и сказал вполголоса:
– Знатоки говорят, что леди Ксанта весьма искусна. Ее имитация любви стоит больше, чем непритворная любовь многих женщин. Она очень-очень хороша!.. Все предпочитают жить со страстной женщиной, чем со скучной. Правда, страстных иногда душат, но редко бросают.
Я выглядел озадаченным, Эйсейбио пояснил мне с усмешкой:
– Маркиз, очень многие предпочитают репутацию прелюбодея репутации провинциала. Вы единственный оказались с настолько толстой кожей, что даже не стыдитесь своего провинциализма.
– А что стыдиться? – спросил я. – Человек не выбирает, где родиться. Родиться провинциалом, как и дураком, не стыдно, стыдно умирать дураком. Да и жить, гм… вообще-то…
Они помолчали, морды озадаченные, вроде бы мысль умная, но совсем не салонная, а если не салонная, то ерунда. Эйсейбио это понял первым, просветлел лицом и зашептал:
– Берегитесь, сэр Ричард! Сюда идет баронесса Генриэтта. Она в каждом мужчине ищет мужа, потому что в муже не нашла мужчины.
В зал вошла роскошно одетая и вообще роскошная женщина, ослепляя мир огромным полуоткрытым бюстом. Я еще издали прикипел к нему взглядом, хотя, как говорят правила этикета, женщине нужно смотреть в глаза и делать вид, что внимательно слушаешь ее восхитительный лепет.
Ее полушария буквально разрывают декольте, я сразу же представил, как было бы здорово, если бы это случилось, и она, перехватив мой взгляд, все поняла по моему лицу и победно улыбнулась. Демонстрация высокого бюста, такого налитого и просящегося в мужские ладони – результат умения портнихи и самой хозяйки расположить правильно и носить умело, так что мой взгляд – это как проголосовавший в пользу ее хозяйки один из спортивных судей.
Конечно же, женщина, которая носит вот так грудь, сама открыта миру, щедра, добра и распространяет вокруг себя приятную ауру, что поднимает всем мужчинам тонус.
Лорд Водемон прошептал мне на ухо:
– Он прав, баронесса идет в самом деле в нашу сторону…
– Чем она примечательна?
– Самая феерическая любовница, – пояснил Водемон. – После смерти барона ей достались владения в Шатле, Вигноре и Бюльневилле. А так как барон был бездетным, то и все триста тысяч гульденов теперь в ее полном распоряжении. За ее внимание сражаются все мужчины двора!
– Так куда же вы удираете?
Он сказал опасливо:
– У нее больно острый язычок…
Все наше общество поспешно сдвинулось в сторону. Я понял так, что леди Элизабет то ли не желает с нею делиться воздыхателями, то ли спасает их от острого язычка баронессы. А она в самом деле направлялась к нам, стройная, с высокой прической, укрытой прозрачным платком, что вроде бы и закрывает пристойно волосы, но в то же время рассмотреть их не составляет труда, ну, стринги некой неназываемой эпохи. Глаза ее блестели любопытством, а платье с низким вырезом едва держится на узких оголенных плечах.
– Маркиз! – вскрикнула она звонким щебечущим голосом. – Говорят, вы осадили самого Бульвилля…
Я пробормотал:
– Ах, леди…
– Леди Генриэтта, – прощебетала она и подвигала плечами, чтобы платье опустилось ниже. Мои глаза тут же скосились на выпирающую, как подходящее тесто, грудь. – Маркиз, вы обязательно расскажите, как вы это сделали…