Водочистка - Карина Шаинян

Карина Шаинян Водочистка

Трава втоптана в липкую грязь, невидимые под глиной корни норовят зацепить за ноги. Даже в детстве Катя не умудрялась так перепачкаться – это другие дети, и земляне, и тху, могли извозиться, как поросята, но не она. А теперь даже в волосах грязь, брюки порваны на коленках. Пахнет гарью, листвой и железом, капли дождя оставляют во рту металлический привкус. Болит голова, и страшно саднит висок.

Холодный ствол бластера содрал кожу. Зачем так давить – неужели Тами боится, что Катя убежит? Куда она денется с корабля? Кусок металла несется через пустоту, скорчились в мягких креслах пассажиры, и страшно, страшно. В кают-компании тху с лицами, похожими на лезвия кинжалов, держат под прицелом землян. Сталь подрагивает в руках, – как будто дикари ждут сопротивления от кучки студентов.

Тами вталкивает Катю в рубку, рычит капитану:

– Корабль заминирован. Лети на Тхукан. Сейчас.

Белые от ужаса глаза второго пилота; Тами коротким тычком отбрасывает его в сторону и сильнее вжимает ствол в Катин висок.

– Пересчитывай маршрут. Быстро!

Тами говорит с сильным хакающим акцентом, как будто у него першит в горле. Катя улыбается сквозь слезы.

– В детстве ты говорил чище…

Тами смотрит бешено и недоуменно, отбрасывает девушку в сторону. Она съеживается на полу, в спину врезается твердое и холодное. Мокрое. Грязное.

Катя отодвигается от валуна, машинально тянется отряхнуть спину. Трет зудящую ссадину, под пальцами глина сбивается в катышки, и Катя испуганно отдергивает руку. Если грязь попадет на ранку – она загноится, превратится в язву. Как у тех людей, которые хлынули на Байкал во время Кризиса.

Страшная старуха с лицом в струпьях хватает пятилетнюю Катю за руку: «Доченька, нашлась, нашлась!» От нее шибает больным немытым телом, и Катя молча вырывается, еле сдерживая тошноту. Дома она старательно моет руку там, где в нее впились грязные цепкие пальцы. Льет на ладони чистую, прозрачную воду, а потом пьет – долго, через силу, с торжествующей жадностью. У них есть вода! У них много чистой воды. Папа говорит, что люди сами виноваты в Кризисе: расслабились, научившись строить звездолеты, увидев, сколько в космосе хороших планет. «Каждый думал – успею улететь, если что, – говорил папа. – Перестали заботиться о Земле. А ведь предупреждали…» Папа тоже предупреждал. Папа – ученый, а ученые хорошие.

Вокруг биостанции – палатки, шалаши, грязные куски полиэтилена, душная кислая вонь. Все эти люди, которых предупреждали, прибежали в их чистый поселок, кричат, ругаются с деревенскими. Даже дерутся – Катя видела разбитое в кровь лицо егеря. Он прокрался на станцию в сумерках. Долго говорил, размахивая руками и дергая разбитой бровью, а отец все качал головой, и наконец егерь плюнул под ноги и ушел. Отец долго смотрел на палатки, и лицо у него было тоскливое и растерянное, совсем незнакомое.

Ночной ветер с озера не может разогнать мерзкий запах лагеря. Катя забралась в родительскую постель – если придет страшная старуха, папа с мамой защитят. За окнами гудит людской муравейник, а потом вдруг взрывается криками. Мама подскакивает с кровати, лицо у нее белое. «Не смей, Марина», – говорит отец. «Они перебьют друг друга, Андрей, мы должны что-то сделать, тебя послушают…» – «Не смей выходить. Если вмешаемся – вовек не отмоемся… Там нет правых и виноватых». «Что же дальше будет…», – шепчет мама, ломая пальцы, и отец обнимает ее, отводит от окна: «Улетим на Тхукан. Мне недавно предложили место… И теперь, пожалуй, имеет смысл согласиться». А потом раздается громкий треск, мелькают огни, и отец дергает Катю за руку, бросая на пол.

Тами выталкивает Катю на середину поляны, и она безнадежно опускается на землю. Корабль приземлился недалеко от берега Хата, в знакомых с детства местах. Тху рассыпались цепью вокруг выгнанных под дождь людей.

– На Земле не верят, что мы настроены серьезно, – говорит Тами. – Что же, тем хуже для вас, – он поднимает бластер, грохот заглушает шелест дождя, ошметки грязи летят в лицо. В наступившей тишине слышно, как за деревьями густо всхлипывает Хат, и Катя инстинктивно ползет на звук. Сквозь зелень уже мелькает красная, лаково блестящая вода – в верховьях ливни смывают почву, вода мешается с илом. Катя ползет изо всех сил, в ушах гудит от напряжения – нет, это гудит насос, работает на пределе, очищая воду…

Катя подходит к реке, стараясь не ступать в грязь, – на ней новенькие ботиночки, белые с розовым, папа только вчера привез из командировки. На мостках сидит Тами, его худое носатое лицо сияет, а в руках…

– Ой, какая прелесть! – говорит Катя, и Тами загадочно ухмыляется. Он щекочет зверьку брюшко, и тот, сверкая глазками-бусинками, переворачивается на спину, хлопает широким плоским хвостом. Катя заворожено гладит шелковую шкурку, мех переливается всеми оттенками красного. Зверек ростом с котенка, но такой пушистый, что кажется больше. Тами пересаживает его на колени подружки и зачерпывает густую красную воду. Берет зверька и сажает в ведро, – Катя не успевает даже вскрикнуть. Она с ужасом смотрит, как намокает и пачкается прекрасный мех, а потом зверек начинает звонко шлепать хвостом, вертеться, фыркать, – и вода в ведре светлеет. Тами стоит рядом, довольный и гордый.

– Это тхак. Смотри, смотри!

Катя смотрит. Вода в ведре стала прозрачной, лишь на стенках осталась тонкая корка спрессованного ила. Зверек пьет, с хлюпаньем втягивая воду, а потом повисает на краю ведра, смотрит на детей блестящими глазами, и Кате кажется, что он смеется.

– Водочистка, – тянет потрясенная Катя.

– Ага, – соглашается Тами. – Только не говори никому!

– Почему? – удивляется Катя.

– Меня отец убьет, если узнает. Тхаков нельзя ловить, и тем более показывать чужакам. Раньше воды не было, только ил, людям нечего было пить. Тогда Создатель отрезал волосы и бросил на землю – так появились тхаки. Вот, – Тами слегка смущается, отворачивается к реке. – Я тебе показал, потому что ты мой лучший друг. Так что поклянись, что никому не скажешь.

– Клянусь, – говорит Катя, – можно, я его еще поглажу?

Мягкая, густая шерстка, такая красивая, такая гладкая. Водочистка фыркает, и ее мех вдруг становится мокрым и грязным, липнет к пальцам. Катя брезгливо отдергивает руку, и что-то больно ударяет ее в бок.

Катя уворачивается от ноги, занесенной для нового удара, и оказывается лицом к лицу с Полем. Он лежит на спине, его волосы перепачканы красным. Катя отшатывается, кровь отливает от лица. Голубые глаза Поля открыты, и Кате кажется, что он смотрит на нее насмешливо и нежно.

Катя поплотнее запахивает халатик.

– Не смотри на меня, – улыбается она, – я еще не умылась даже – Амико заняла душ.

Поль развалился в кресле, солнечные зайчики прыгают по волосам, смешливо сморщенному носу, светлым стенам холла. Катя с наслаждением подставляет руки под блики земного солнца: завтра они летят на Сайву, и целых два месяца им будет светить чужая звезда.

– Ну, раз нельзя смотреть на тебя, посмотрю новости, – говорит Поль и щелкает пультом.

Экран оживает, и Катя, присмотревшись, вскрикивает: камера плывет над знакомой биостанцией, зависает у разбитого окна – за ним бывшая папина лаборатория, столы перевернуты, на полу блестят осколки стекла, ветер шевелит обрывки бумаги и пленки. Диктор тревожно бубнит: «новые нападения на тхакофермы… есть жертвы…» На дорожке между пустыми вольерами, уткнувшись лицом в красную глину, лежит человек в синем халате – и рядом мертвый тху. Крупный мужчина в форме гневно кривит лицо: «Земляне не допустят разграбления тхакоферм. Мы не завоевываем Тхукан, мы боремся за выживание. Земле нужны водочистки, и горстка религиозных фанатиков-дикарей нас не остановит».

Катя отводит глаза, теребит пояс халата.

– Он ведь не разбирают даже, где фанатики, а где мирные, убивают всех…

– Да они ведь все фанатики, Катя.

– Да, наверное… Я понимаю, что другого выхода нет, наверное, но так же нельзя… Я не могу… – Катя вскидывает глаза на экран, и ей кажется, что щека военного измазана кровью. – Поль, выключи, пожалуйста.

Поль хмыкает, но послушно щелкает пультом.

– Ты говоришь прямо как наши чокнутые гуманисты. Они готовы угробить Землю, лишь бы дикари не пострадали… Катя, это же не люди! Они убивают землян, всех подряд, всегда и везде! Или мы, или они – понимаешь? Раз они не захотели договориться…

– Я понимаю. Но не все же такие! Я уверена, есть те, которые пытаются договориться! Просто не могут справиться… Я не знаю… Понимаешь, Поль, какую сторону не считай правой – все равно потом будет стыдно.

Поль моргает светлыми ресницами, пожимает плечами. Тишина давит, и Катя, зажмурившись, мотает головой, отгоняя мучительную картинку: взрослый Тами, грубый, сильно и плохо пахнущий, со злобной ухмылкой стреляет в землянина.