Слезкин Юрий Новеллы (-)
Юрий Львович Слёзкин
(1885-1947)
НОВЕЛЛЫ
Должное
Негр из летнего сада
Мальчик и его мама
Полина-печальная
Астры
ДОЛЖНОЕ
L'homme n'est pas libre, - pas meme
libre de mourir. - II s'imagine obeir a sa
volonte, mais il obeit a sa destinee.
Bossuet*
Есть воспоминания, никогда не забываемые; есть случаи в жизни, тайный смысл которых для нас непостижим; есть непроизвольные поступки, становящиеся необходимыми и роковыми.
Слушайте.
Как-то вечером мы собрались у нашего общего приятеля Олянского. Нас было пятеро. За окном спустилась ранняя осенняя ночь, иногда доносился шум ветра, и видно было, как уныло никли голые ветви деревьев. Бледное электричество, строгая мебель черного дерева, полки с книгами, покрывающие все стены, отсутствие каких-либо украшений в той комнате, где мы сидели, всё усугубляло наше почти постоянное ощущение тупой скуки.
Скука - ужаснее тоски и горше печали; она опутала нас давно и никак не хотела покинуть. Говорят, скука приходит от безделья - такая скука не что иное, как лень, сон мысли, - нашу скуку не могли прогнать самые глубокие мысли и занятия, самые утонченные наслаждения. Жизнь казалась исчерпанной, не было больше тайн, ничто ничего не сулило - всё казалось разгаданным.
Мы курили папиросу за папиросой, чтобы скрадывать часто наступавшее молчание. И, несмотря на это, не расходились по домам, боясь одиночества и томительной бессонницы.
* Человек не свободен, не свободен даже умереть. Он воображает, что подчиняется своей собственной воле, но подчиняется своей судьбе. Боссюэ (фр.).
(Боссюэ Жан Бенинь (1627-1704) - французский писатель. Рассматривал историю как осуществление воли провидения.)
- Однако, господа, нужно что-нибудь придумать, - сказал Забелин, совсем еще юный поэт, - так нельзя - наши собрания похожи на тайные сборища тихих идиотов. Право, я готов предложить вам одно развлечение, довольно острое, чтобы расшевелить вас...
Мы улыбнулись его забавному сравнению, а Кашенцев со своею всегдашнею недоверчивою гримасою на красивом лице спросил:
- Что же ты нам предложишь? Помни, что ты будешь жестоко избит, если твоя затея окажется пустою.
- Отлично! - подхватил Забелин,- принимаю условия. Итак, господа, вот что я хочу вам предложить: пусть Олянский прикажет нам принести пять чашек с черным кофе, мы поставим их все рядом и в одну из них опустим какой-нибудь маленький предмет - ну, хоть зернышко неразмолотого кофе. Потом слуга перемешает эти чашки и каждый из нас возьмет по одной.
- Это старо, мой друг, - перебил Кашенцев, - я вижу, что мне придется исполнить свое обещание!
- Нет, нет, - замахали мы на него руками, - молчи, скептик, дай окончить юному...
Забелин продолжал:
- Тот, кому достанется зернышко, должен вызвать на дуэль любого из нас и драться сейчас же, ночью...
Мы недолго обсуждали предложенное нам испытание нервов, хотя многие и находили его несколько наивно драматическим, не идущим серьезным людям, но никто не хотел показаться робким, и все согласились исполнить его. Решено было, что дуэль произойдет сегодня же в Павловске; что на головы противникам прикрепят электрические фонарики для приблизительного указания цели; что поранение или смерть кого-либо нужно будет объяснить случайностью на охоте, и для этого придется надеть охотничьи костюмы и взять ружья.
Тогда нам принесли кофе, и каждый взял свою чашку. Зернышко оказалось у Кашенцева. Он улыбнулся, показывая нам его:
- Это удивительно - я отрицал оригинальность этого предприятия, и сам же волею судьбы становлюсь главным действующим лицом.
Он оглядывал нас, всё так же продолжая улыбаться. Я внимательно смотрел на него.
Лицо его всегда привлекало меня. В его глазах жила вечная тоска и насмешка, рот был тонок и плотно сжат, подбородок упрямо выдавался вперед, крупный тонкий нос ширил беспрестанно ноздри. Он напоминал мне сухую арабскую лошадь.
- Но кого же мне выбрать в противники? - продолжал Кашенцев, - всех вас я одинаково люблю - право, выбор труден...
Он помолчал немного, потом, взглянув на Рунича, добавил:
- Уж не тебя ли?
Рунич, высокий и плотный, с полным бритым лицом и уверенными движениями, только недавно приехавший из орловской глуши, располагал к себе всех своим добродушием и общительностью; больше же всех полюбил его Кашенцев. Рунич ежедневно обедал у Кашенцева, и сегодня они пришли к Олянскому вместе.
- Что же, я согласен, - ответил Рунич, не меняя своей ленивой позы.
Но я заметил, что на лбу его налилась синяя жила и углы губ на мгновение опустились вниз.
Олянский был страстным охотником - он раздал нам всё необходимое, и мы, так необычно наряженные, вышли на улицу. Не были забыты и бутылки шампанского. Уже наряжаясь в охотничьи доспехи, мы невольно оживились, когда же нас обняла беззвездная черная ночь и ударил в лицо резкий осенний ветер, мы сразу же почувствовали увлекательную необычность затеянного нами. Разговор стал интереснее, взвинченнее; мы смеялись, сочиняя надгробные эпитафии умершему и послания родителям, так были уверены, что шутка окончится шуткой. Только Рунич не проронил ни слова... Приехав на царскосельский вокзал, мы взяли билеты до Павловска и сели в вагон.
Я всё время наблюдал за обоими случайными противниками. Мне любопытно было узнать, что переживают они, мне хотелось самому поволноваться вместе с ними, пережить душевную встряску. Но как я ни старался уловить хоть тень беспокойства на лице Кашенцева, мне это не удавалось. Он много говорил, много смеялся, много пил.
- В конце концов это, действительно, не так плохо,- говорил он, все-таки мы ожили, мы оставили свои кресла, нарядились в эти нелепые костюмы и едем в глухую ночь в Павловск. Я благодарен тебе, Забелин!
Рунич сидел молча, нехотя отвечая на предлагаемые вопросы. Но он и всегда не отличался большой подвижностью и разговорчивостью.
Мне казалось, что он всё время о чем-то напряженно думает. Он смотрел в окно, за которым мелькали черные поля и золотые бабочки-искры.
Иногда он потирал рукою лоб, иногда прижимался лицом к стеклу, иногда улыбался, точно посмеиваясь над собою, и сейчас же опять сдвигал свои густые брови. Потом неожиданно быстро поднялся с диванчика, сказал: "Сейчас" - и скрылся за дверью.
- А нашему бедному Руничу, видно, не по себе, - заметил Струйский, артиллерийский офицер, участник последней кампании, - характерное, кстати, явление, у многих у наших перед боем расстраивался желудок - от волнения, что ли?
- Нет, что ты! - перебил его Кашенцев, - я убежден, что Рунич совершенно покоен, и вообще он не трус. Да, между нами говоря, он же должен быть уверен, что я не имею ни малейшего намерения его прикокошить!
Но Рунич еще долго не возвращался, и я решил пойти посмотреть, что с ним.
Выйдя за дверь, я увидел его стоящим на площадке спиною ко мне. Он читал какое-то письмо. Услышав мои шаги, он обернулся и смущенно и быстро засунул, скомкав, свое письмо в карман.
- Ах, это ты? - произнес Рунич. - А я тут читал одно деловое послание, которое не успел просмотреть раньше. Представь себе, цены на пшеницу поднялись на семь с половиною копеек!..
Я сделал вид, что не вижу его смущения, и заговорил с ним о том, как мне нравится деревня и как хорошо было бы, если бы можно было поехать на лето к нему в Борки. Он когда-то звал меня туда.
Поезд замедлил ход, а потом совсем остановился, - мы подъехали к Царскому, а через десять минут были уже в Павловске.
Холодный ветер сразу же подхватил нас, как только мы сошли с крытой вокзальной галереи и пошли, скользя по размытой площадке, к парку.
Быстро плыли совсем низко над нами серые тучи, надрывно стонали старые липы, потом мы скрылись под черной сенью сосен. Олянский, лучше нас знавший места, шел впереди.
Кашенцев взял под руку Рунича, и до меня изредка долетали обрывки их тихого разговора.
Но теперь я мало интересовался ими, я весь был под впечатлением окружившей меня со всех сторон осенней гудящей ночи. Из темноты наплывали на нас гигантские туловища деревьев с их смутным шумом вверху, иногда осыпали они лицо холодными брызгами, вот-вот готовые сомкнуться и придавить. Потом, когда мы взобрались на откос, где шла линия железной дороги, гул леса сразу оборвался, сменившись унылым стоном телеграфных проводов. Далеко горел рубиновый глаз семафора, еще дальше всплывали и гасли темные огни поселка. Несся густой запах промокшей земли, навоза и гари.
С низин тянуло туманом. Медленно взбираясь тяжелыми клубами над дорогой, он распластался и замер, густой и непроницаемый. Это был осенний туман, пришедший вместе с залетными птицами, пронизывающий до костей, насыщенный запахом дыма, подхваченным с вырубленных лесных дач, где день и ночь тлеют старые пни. Он, казалось, дышал огромными жабрами, как гигантская неведомая рыба моря, проглатывая поля с поблекшими травами, вздыхающую землю, одинокие березы, заброшенные деревья. Он наполнял душу ноющей тоской, заставлял вздрагивать от пронизывающей сырости. Ноги плохо слушались, попадая в размытые рытвины, скользя и расползаясь.