По возвращении из Италии Генрих IV нанес поражение саксонским феодалам и вынудил многих влиятельных епископов-папистов бежать в Данию. В апреле—мае 1085 г. в Майнце состоялся синод, главной целью которого было смещение немецких епископов, сторонников Григория VII. Но кроме того, новоиспеченный император продемонстрировал на нем свое возвращение к активной внешней политике. Его верный союзник, чешский князь Брячислав II, был провозглашен на Майнцском синоде «королем Чехии и Польши», а в следующем, 1086 г. торжественно коронован в Праге «под троекратный возглас духовенства и всей знати: «Да живет, благоденствует и побеждает Брячислав, король чешский и польский, великий миротворец, Богом венчанный» (Хроника Козьмы Пражского){71}.
Этот антипольский выпад Генриха IV создал благоприятные условия для германо-киевского союза, чем немедленно воспользовался Всеволод. В том же 1085 г. его дочь от второго брака[141]по имени Евпраксия была сосватана, вероятно при посредничестве германского императора, за юного маркграфа северной Саксонской марки Генриха II Длинного и, по свидетельству «Хроники Розенфельденского монастыря», «прибыла в эту страну с большой пышностью, с верблюдами, нагруженными драгоценными одеждами и каменьями, а также с бесчисленным богатством».
В этой враждебной Польше политической комбинации нашлось место и для воинственных Ростиславичей, которые именно с этого времени начинают терзать польское пограничье, — по всей видимости, не без ведома и согласия Всеволода{72}. Позже один из них, теребовльский князь Василько, вспомнит: «…Аз бо ляхом много зла творих».
Видя беспомощность Владислава I, обложенного со всех сторон, как медведь в берлоге, Ярополк решил пойти на мировую с киевским князем. По сообщению летописи, в 1086 г. «приде Ярополк из ляхов и сотвори мир с Володимером [Мономахом]». Как ни странно, беглец был не только прощен, но и получил обратно владимиро-волынский стол. Возможно, здесь сыграло роль дружеское отношение Владимира Мономаха к Ярополку, с которым черниговского князя связывали узы боевого братства (см. с. 77, 88).
Но вслед за возвращением Ярополка во Владимир-Волынский с ним приключилось трагическое происшествие, подобное тем, что так часто расчищали Всеволоду дорогу к чужим волостям. Примирение Изяславича с киевским князем нисколько не повлияло на поведение Ростиславичей, добивавшихся закрепления за собой галицких областей, формально находившихся во владении владимиро-волынского князя. Ярополку снова пришлось вынуть меч из ножен. Однако предпринятый им зимой 1086 г.{73} поход на Звенигород[142] закончился катастрофой. 22 ноября, на подступах к городу, Ярополк, ехавший за войском лежа в санях, получил смертельный удар саблей от некоего Нерадца — очевидно, лица, принадлежавшего к княжеской свите. Ярополковы отроки привезли тело своего князя во Владимир, а оттуда в Киев, где погибшему Изяславичу были устроены пышные похороны. Повесть временных лет сильно стилизовала образ Ярополка (по всей видимости, в период киевского княжения его брата, Святополка), придав ему черты блаженного страстотерпца и мученика: этот князь, говорит летописец в похвальном слове Ярополку, «много беды приим, без вины изгоним от братья своея, обидим, разграблен… и смерть горькую приять, но вечней жизни и покою сподобися», ибо «бяше блаженный сей князь тих, кроток, смирен и братолюбив, десятину дая [церкви] святей Богородици от всего своего именья по вся лета, и моляше Бога всегда, глаголя: «Господи Боже мой! Приими молитву мою, и дажь ми смерть, якоже двема братома моима, Борису и Глебу, от чюжу руку, да омыю грехы вся своею кровью…».
Распространившись столь подробно о добродетелях убиенного князя, летописец, однако, очень невнятно затронул причину его гибели. По его словам, Нерадец действовал «от дьяволя наученья и от злых человек». Молва возлагала всю вину на Ростиславичей, и летописец присоединился к общему мнению: первый раз косвенным образом, указав, что «треклятый» Нерадец после совершенного им убийства бежал в Перемышль к Рюрику Ростиславичу, а вторично — уже открытым текстом — в статье под 1097 г., где Давыд Игоревич подбивает Святополка Изяславича выступить против Василька Ростиславича, призывая его вспомнить, «кто есть убил брата твоего Ярополка». Разночтения в имени конкретного виновника злодеяния говорят о том, что неопровержимых улик против Ростиславичей у современников, во всяком случае, не было. При этом примечательно, что имя Всеволода в связи со случившимся даже не упоминается. В том же 1086 г. великий князь ходил к Перемышлю, возможно для того, чтобы снять с себя неприятные подозрения, но не слишком преуспел в этом походе: дошел до Звенигорода, после чего послал за Ростиславичами и помирился с ними{74}. Владимир-Волынский отошел к Давыду Игоревичу. Княжеские распри в этом углу Русской земли временно затихли.
Похоже, однако, что в непричастность Всеволода к убийству Ярополка поверили не все. На крайнюю болезненность этого вопроса для его репутации указывает, между прочим, то характерное обстоятельство, что Владимир Мономах в своем «Поучении» охотно перечислил все совместные с Ярополком походы, предпринятые по приказанию своего отца, и в то же время не проронил ни слова о событиях 1084—1085 гг.: изгнании Ярополка с владимиро-волынского стола, захвате в Луцке его жены и матери и т. д. Еще более показательно поведение Святополка Изяславича. После смерти брата он выдвинул претензии на освободившийся стол в Турове и, по соглашению со Всеволодом, присоединил Туровское княжество к своим новгородским владениям. Уступчивость великого князя, очевидно, должна была подчеркнуть отсутствие всякого недоброжелательства с его стороны по отношению к Изяславичам. Несмотря на это, Святополк демонстративно повел дело к полному разрыву с дядей. На рубеже 80—90-х гг. XI в. он совершил ряд шагов, значительно отдаливших его от Киева. Первым из них стал переезд княжьего двора Святополка из Новгорода в Туров{75}. То был недвусмысленный знак более тесного сближения с Польшей. И действительно, не довольствуясь уже имеющимися у Изяславичей родственными связями с польским княжеским домом, Святополк в 1088 г. выдал свою дочь за племянника Владислава I, Мечислава (Мешко)[143]. Непосредственным поводом к оживлению интереса польского князя к русским делам послужила, вероятно, внезапная смерть годом ранее саксонского зятя Всеволода, Генриха Длинного, что, по расчетам Владислава, должно было поколебать германокиевский союз. Затем последовал еще один династический брак, и снова едва ли пришедшийся по вкусу Всеволоду: около 1090 г. сын Святополка Ярослав женился на дочери венгерского короля Ласло I, в то время союзника польского князя{76}.
Все это слишком походило на военные приготовления, и Всеволод нанес упреждающий удар. Уверенности ему придали добрые вести из Германии. Надежды его врагов на то, что со смертью Генриха Длинного дружеские связи между германским и киевским дворами ослабнут, не оправдались. Генрих IV подтвердил свое желание видеть киевского князя в числе самых близких союзников. Овдовевшая Евпраксия Всеволодовна не только не была отослана в Киев, под родительский кров, но летом 1089 г. сочеталась новым браком — на этот раз с самим германским императором[144] и была коронована под именем императрицы Адельгейды.
Приобретя в тылу у Польши такого могучего союзника, Всеволод приступил к активным действиям. В 1091—1092 гг. Святополк был сведен с новгородского стола, на котором сел шестнадцатилетний сын Мономаха Мстислав[145]. А чтобы пресечь возможные попытки со стороны польского и венгерского государей оказать военную помощь Изяславичу, Всеволод попросил Ростиславичей и, вероятно, Давыда Игоревича организовать половецкие набеги на их земли, что и было исполнено. По данным «Венгерской хроники», в 1091 г. Венгрия подверглась нападению половцев, наведенных кем-то из русских князей. Повесть временных лет, в свою очередь, сообщает под 1092 г.: «Воеваша половци ляхы с Васильком Ростиславичем».
Терпение — эта специфическая политика Всеволода — принесло свои плоды, превратив большинство племянников великого князя в его послушных подручников.
III
Междоусобицы, которыми изобиловало пятнадцатилетнее княжение Всеволода в Киеве, чередовались с пограничными войнами на южных и восточных рубежах Русской земли. Больше всего беспокойства причиняли половцы, установившие к тому времени безраздельное господство над степными пространствами от Яика до Днепра, надолго ставшими для русских людей «половецким полем». В 1091 г. ханы Боняк и Тугоркан, явившиеся на Балканы по приглашению византийского императора Алексея I Комнина, разгромили придунайских печенегов в долине реки Марицы. С печенежским господством на Балканах и в Подунавье было покончено в один день. Масштабы постигшей печенегов военной катастрофы изумили современников. «В тот день произошло нечто необычайное: погиб целый народ вместе с женщинами и детьми, народ, численность которого составляла не десять тысяч человек, а выражалась в огромных цифрах, — писала дочь Алексея Комнина Анна. — Это было 29 апреля, в третий день недели»[146]. По этому поводу византийцы стали распевать насмешливую песенку: «Из-за одного дня не пришлось скифам увидеть мая»[147]. После гибели придунайской печенежской орды западноднепровские степи до самого Дуная также вошли в зону половецких кочевий.