Пресс-конференция «модного современного писателя Глеба Корсака» проходила в Центральном доме книги. Сам Глеб Корсак восседал за столом. Его каштановые, с серебрящейся прядкой, волосы были аккуратно причесаны, а глаза надежно упрятаны за темные стекла солнцезащитных очков.
Руку подняла журналистка из дамского журнальчика.
— Да, — кивнул Глеб.
Девушка поднялась с места и спросила немного свысока:
— Говорят, что у вас — как у писателя — наступил творческий кризис? Это правда?
— Спросите это у тех, кто говорит, — небрежно обронил Корсак.
— Значит, вы уже пишете новую книгу?
— Возможно.
— А нельзя ли поточнее?
Глеб хмыкнул:
— Вы хотите, чтобы я произнес монолог?
— А вы можете? — едко улыбнулась журналистка.
— Пожалуйста. — Корсак снял темные очки и положил их на стол. Взглянул на журналистку и сказал: — На свете все меньше вещей, которые могут выбить меня из колеи или заставить смутиться. Я научился без потерь переживать депрессии, душить в себе приступы меланхолии. Сдержанность и спокойное бесстрашие — вот что должно стать привычкой мужчины, переступившего сорокалетний порог. Я давно понял, что, например, давать нищему мелочь нужно не из жалости, а единственно потому, что так надо. Точно так же, как надо придерживать за собой дверь в метро, чтобы она не разбила лицо тому, кто идет следом. Этого требует закон необходимого приличия.
В первые секунды монолога журналисты замерли в удивлении. Теперь по их рядам пробежал недоуменный ропот.
— Я дожил, наконец, до такого возраста, — продолжил Корсак, не обращая внимания на недовольные лица, — когда в человеке начинаешь больше всего ценить не какие-то особенные таланты, обостренную чувственность или неординарные душевные качества, а элементарную порядочность. Порядочность в виде приобретенной с годами привычки. При этом, увы, не особенно надеясь встретить ее в каждом новом знакомом.
Глеб замолчал. Несколько секунд в помещении царила тишина, затем один из журналистов, корреспондент «желтого» издания, весело проговорил:
— Думаю, нас всех впечатлил ваш пафосный монолог. Но я хотел бы спросить вот что…
— Пресс-конференция окончена, — сказал Глеб, надел темные очки и поднялся со стула.
Журналисты снова недовольно зароптали. Представитель издательства вскочил вслед за Корсаком и тихо проговорил:
— Глеб Олегович, так нельзя. Они же черт знает что понапишут в своих газетах.
— Пусть пишут, — сухо обронил Корсак.
Он выбрался из-за стола и пошел к выходу. Открыл дверь, вышел к коридор, закрыл за собой дверь, чувствуя облегчение, словно оставил журналистов не просто за дверью, а где-то за границами собственного существования. Сунув руку в карман, Глеб направился к месту для курения, но, ощутив пустоту в кармане, с досадой вспомнил, что оставил сигареты в пресс-зале, на столе.
Глеб остановился.
«Ну? — с усмешкой спросил он сам себя. — И какая еще неприятность произойдет сегодня?»
И, словно отозвавшись на вопрос, в кармане у него зазвонил мобильник.
— Лучше бы я оставил там телефон, — проворчал Корсак, доставая трубку. Затем прижал мобильник к уху и недовольно проговорил: — Слушаю.
— Глеб Олегович Корсак? — уточнил незнакомый голос.
Глеб отнял телефон от уха и глянул на дисплей. Отобразившийся номер был ему не знаком. Глеб снова прижал мобильник к уху:
— Он самый.
— Ваш дядя, Борис Алексеевич Корсак, умер.
— Что?.. Как умер?
— Сгорел, — отозвался скорбный голос. — Вместе с районным музеем, которым руководил.
Глеб перевел дух.
— Ясно.
— Похороны и поминки назначены на послезавтра. Всего доброго!
И незнакомый собеседник положил трубку. Опустив телефон, Глеб несколько секунд стоял неподвижно, потом вздохнул, сунул трубку в карман и зашагал к лифту.
3Директор издательства «Русмир» Илья Игоревич Полонский просматривал деловые бумаги, когда в дверь постучали. Полонский оторвался от бумаг и громко сказал:
— Войдите!
Дверь открылась, и на пороге появился Глеб Корсак.
— А, Глеб Олегович! — На толстом лице Полонского появилась улыбка. — Проходи, садись!
Глеб вошел в кабинет и сел на стул.
— Ну? — спросил он. — Зачем звал?
— Как дела? — спросил Полонский, придавая своему румяному одутловатому лицу выражение отеческой заботы.
— Все в порядке, — ответил Глеб и потянулся за сигаретами в карман. — У тебя можно курить?
— Нет, — ответил Полонский. — Я бросил, и тебе не советую. Курить вредно.
Глеб нахмурился и убрал руку из кармана.
— Не нравится мне твой вид, — заметил Полонский после паузы. — Ходишь бледный, осунувшийся… Ты, часом, не того… — Директор издательства легонько щелкнул себя пальцем по шее. — Не злоупотребляешь?
— Только кефир, — сказал Глеб. — Да и то по большим праздникам.
— Смотри, — насмешливо погрозил ему пальцем Полонский. — Для некоторых вся жизнь — один сплошной праздник.
— Твоими бы устами, — усмехнулся Глеб.
Полонский согнал улыбку с губ — забота была проявлена, теперь можно было переходить к делу.
— Глеб, я слышал, скончался твой дядя в Калининграде, — не столько спросил, сколько констатировал Полонский.
— У тебя отличные источники информации, — сказал Глеб. — Только не в Калининграде, а в Полесске. Это маленький город.
— Поедешь? — напряженно глядя на Глеба, осведомился директор издательства.
— Нет.
— Зря.
Глеб в ответ лишь вяло пожал плечами.
— Глеб, ты понимаешь, что ситуация критическая?
— Ты о чем?
Полонский посмотрел Корсаку в глаза.
— Читатели ждут новый роман, Глеб. Продажи твоих книг только-только хорошо пошли, и в этой ситуации долгое отсутствие новинок губительно. В этом не заинтересовано ни издательство, вложившее в продвижение твоих книг значительные средства, ни ты как автор. Ведь от продаж напрямую зависят твои гонорары.
— Илья, чего ты от меня хочешь? — устало спросил Корсак.
— Я хочу, чтобы ты поехал на похороны дяди, — твердо произнес Полонский.
— Зачем тебе это?
Упитанное лицо директора чуть покраснело.
— Повторяю: это нужно не мне, это нужно тебе! — с легким раздражением ответил он.
— Что мне нужно? — уточнил Глеб.
— Новые впечатления! Толчок! Импульс! Все, что угодно, лишь бы ты приступил к написанию новой книги!
Глеб закинул ногу на ногу, посмотрел на носок своего ботинка и спокойно произнес:
— Я не хочу туда ехать.
Лицо директора побагровело еще больше.
— Тебе придется это сделать, — с нажимом сказал он.
Глеб перевел взгляд с ботинка на красное лицо Полонского и спокойно уточнил:
— Что это значит?
— Это значит, что в противном случае я разорву с тобой договор и потребую обратно аванс! — прорычал директор.
Глеб пожал плечами и небрежно обронил:
— Я не зарабатываю на личных трагедиях. В том числе и на своих. Это против моих принципов.
— А я не прошу тебя написать статью или заметку в газету! Это другое!
Глеб молчал. Полонский вынул из стаканчика карандаш и принялся вертеть его в пальцах. Пальцы у директора были короткие и толстые, под стать всей фигуре.
— Слушай, Глеб, не в службу, а в дружбу — съезди. Хотя бы на пару дней.
Глеб еще немного помолчал. Потом вздохнул и небрежно проговорил:
— Хорошо. Только из уважения к тебе и твоему издательству. Считай, что я уже выехал.
— Отлично! — хлопнул ладонью по столу Полонский, откинулся на спинку кожаного кресла и добавил с радостной улыбкой: — Если начнешь писать книгу — все расходы за счет издательства.
4Дорога лежала перед ним широкой серой лентой. Машин было мало, и Глеб с удовольствием выжимал из взятой напрокат в областном центре «бэхи» сто двадцать в час. Из приемника доносились негромкие звуки осовремененного джаза.
Корсак не был в Полесске лет двадцать пять. Он давно уже выбросил этот городок и все, что с ним связано, из головы, но сейчас, возвращаясь на «малую родину»…
Идиотское словосочетание. И кто только его придумал?
…не мог не испытывать некоторого волнения.
Миновав знак «Полесск, 8 км», Глеб свернул со скоростного шоссе на бетонку, ведущую к Полесску. Как бы Корсак ни старался убедить себя в том, что Полесск ничего больше не значит в его жизни, волнение нарастало тем сильнее, чем ближе он подъезжал к городу. В голову полезли воспоминания, заставив Глеба нахмуриться.
— Ерунда, — сказал себе Корсак. — Все это было давно и практически не со мной.
Он мотнул головой, словно попытался выбросить нежелательные воспоминания из головы, протянул руку к приемнику и сделал музыку погромче. Это была знаменитая композиция «Тэйк файв», но в довольно странной аранжировке — переработку сделала группа «Радиохэд», и звучала известная мелодия довольно нервно, что, впрочем, совершенно соответствовало настроению Глеба.