Ира решила возобновить отношения с Лешей плавно, невзначай, предложив ему пожить у себя. Родители были не против. В их доме часто кто-нибудь гостил ― неделями, а то и месяцами. Сейчас диван в большой проходной комнате оказался свободен, и наезда родственников в ближайшее время не предвиделось. Мать с отцом вслух не говорили, но между собой шепотом делились предположением, что этот самый Леша вполне может задержаться в их доме навсегда ― ну и слава богу, и плевать, что разведенный. Их старшая дочь в таком возрасте, что выбирать не приходится Алексей с радостью принял Иринино предложение и как-то быстро пришелся ко двору. Он отдавал на питание большую часть зарплаты, ездил на дачу с Семеном Ивановичем, Ириным отцом, там они вместе строили баню, выпивали понемногу. Когда нужно было купить лекарство для Анны Викторовны, Леша сам вызывался ехать в аптеку, хоть на другой конец города. Незаметно он стал полноправным членом семьи.
Довольно скоро все привыкли, что по вечерам он что-то паяет в углу у окна, а по выходным ходит на рынок и готовит на всех обед. Привыкли и к тому, что Ира перебралась из «девичьей» спать в гостиную.
Это совпало с тем, что ее младшая сестра Юля, оказавшаяся на пятом месяце, неожиданно выскочила замуж. Новый зять, поселившийся в их квартире, родителям не нравился. Как-то за рюмочкой Семен Иванович не выдержал и напрямик спросил у Леши:
– Вы-то с Иркой жениться собираетесь? Хоть бы у одной дочери муж нормальный, а то ― он махнул рукой, ― бармен какой-то! Это что, для мужика работа?
Леша его успокоил, сообщив, что заявление в ЗАГС уже подано.
Но Семену Ивановичу не довелось дожить до этой свадьбы. Сердце прихватило, когда он один был на даче.
Свадьбу откладывать не стали, ее просто не праздновали.
Вскоре у Юли родился сын, еще через год у Иры. Конечно, более неподходящего времени для рождения детей нельзя было себе представить. Сначала продукты по талонам, почти голод и гуманитарная помощь с детским питанием за счастье… Потом отпуск цен в девяносто втором…
Денег катастрофически не хватало. Уже через полгода после рождения Олега Ира пошла подрабатывать уборщицей в парикмахерскую и с тех пор так и не расстается со шваброй. После трехлетнего отпуска по уходу за ребенком она не смогла вернуться на прежнюю работу, там все переделалось и акционировалось. Перед увольнением Ирине выделили несколько акций на ваучеры и тут же предложили их продать. Деньги показались довольно большими, и она согласилась. Их с Лешей доли национального достояния хватило на три куртки и велосипед для сына.
Вскоре муж тоже попал под сокращение. Какое-то время он перебивался частным извозом на приобретенных после свадьбы стареньких «жигулях». Потом машина сломалась, а чинить было не на что. Ирина устроилась уборщицей во второе место, да еще торговала через день яйцами на улице. Лешин заработок состоял из «гонораров» за починку телевизоров знакомым, но, к сожалению, многие считали, что с мастером лучше расплачиваться водкой. Так продолжалось до девяносто пятого года, когда муж все-таки устроился на работу. Но тут у мамы случился инсульт ― в тяжелом состоянии ее увезли на «скорой».
Ирина крутилась, как белка в колесе: больница, аптека, одна работа, другая. Юле помогать не могла, окончив вечерний институт, она теперь училась на маникюршу.
Не успели оправиться после инсульта, новая напасть ― у мамы развилась гангрена, результат пожизненного диабета. Мучились целый год ― мази, перевязки, лекарства ― но ногу не спасли.
Только-только зажила мамина ампутация и она опять смогла хоть немного присматривать за внуками, как у Леши обнаружили рак кожи. Ирина потом ругала себя, что вовремя не обратила внимания на постоянно перевязанную руку мужа, слишком привыкла к бинтам… Алексея прооперировали, но время было упущено и врачи предупредили, что больше года он не протянет.
Ира не любила вспоминать этот тяжелый и страшный год. Она беспрерывно металась между работами, больными матерью и мужем, детьми… Когда младшая сестра работала, ее сын, Вовка, разумеется, оставался на попечении домашних, считай, Ирины. И Алексей в последние месяцы жизни стал капризным, хуже ребенка. Просил приготовить что-нибудь, а потом еда казалась ему невкусной. Едва услышав о новой панацее против рака, посылал жену за этим лекарством, не интересуясь, сколько оно стоит. То, что когда-то было машиной, пришлось продать за копейки, но деньги будто испарились. Ирина брала взаймы, ехала и покупала то, что требовал Леша. Вскоре он уже не мог обходиться без обезболивающих…
Муж умер в тот день, когда их сыну исполнилось семь лет. Потом Ира не раз благодарила бога за то, что это произошло не дома, а в больнице. Леша страшно мучился, обезболивающие уже не действовали. В последние дни он даже перестал узнавать жену. Когда в последний день Ира забежала в больницу в перерыве между двумя работами, Леша лежал тихий ― не метался, не стонал, не просил уколоть лекарство. Он смотрел на жену внимательным взглядом, будто уже знал что-то, недоступное пониманию остающихся на этом свете.
«Сегодня отойдет, ― прошептала Ире старушка-санитарка, возившая тряпкой по кафельному, в белых и коричневых шашечках, полу. ― Вишь, как глядит-то: как Христос с иконы, и нос заострился… Ты поплачь, поплачь, чего в себе горе-то прятать… Поплачь, милая».
Но Ирина не могла плакать. Мысленно обзывая себя бесчувственным бревном, она только ощущала, что часть тяжелой ноши сползает с ее плеч. Осталось немного ― отдать последний долг мужу, похоронить его, а потом… А потом она отдохнет, наконец.
Но на какие деньги хоронить? Она слышала, что даже самые скромные похороны обходятся в копеечку. Глядя в гаснущие глаза мужа, и чувствуя, что пальцы холодеющей руки, сжимающие ее кисть, становятся все слабее, она уже прикидывала, где занять денег. Вся жизнь ее в последние годы была подчинена одному: как облегчить боль родным, какие купить лекарства, где добыть на это денег… Где заработать, где достать денег?..
Сидя у постели умирающего, она дала себе слово, что как только рассчитается с долгами после похорон ― ни за что больше брать в долг не станет. Того, что она зарабатывает, им с сыном должно хватить.
Теперь ее Олежка будет сиротой. И дочь Леши сиротой осталась, правда, она уже взрослая, ей восемнадцать лет. Надо девочке позвонить, наверное, захочет прийти на похороны. Еще нужно известить сводную сестру мужа. Это стоит сделать сегодня же, чтобы иметь представление, приедут ли они и когда…
Первый и последний раз Ира плакала по Алексею, когда увидела в гробу совершенно незнакомое лицо. Ей сперва даже показалось, что тело перепутали. И только тут к ней пришло осознание, что мужа больше нет. Что замужняя ее жизнь кончилась, и теперь она ― вдова. А ведь они неплохо жили… Можно даже сказать, что очень хорошо. Леша никогда не скандалил, до болезни был совсем непритязателен. Есть ужин ― хорошо, нет ― и чаем обходился. Не гнушался помыть посуду и постирать белье. Любил приготовить по воскресеньям настоящий борщ, и плов у него необыкновенный получался. Когда Олежка только родился, Ирина не знала, что такое вставать на крик малыша по ночам. Да, Леша был хорошим мужем. И вот теперь его нет.
Но Ирины беды еще не закончились. Только успела она прийти в себя после похорон, как выяснилось, что вторая нога у мамы тоже поражена гангреной. Анне Викторовне было настолько плохо, что смерти все ждали как избавления ее от мучений. Врачи вынесли вердикт: оперировать нельзя, второй ампутации слабое сердце не выдержит.
И опять вся тяжесть ухода за матерью легла на Ирины плечи. Сестра маникюрила―педикюрила чуть ли не круглосуточно, зато ее муж уже два года нигде не трудился, почему-то перестал считать свою работу престижной. Пару раз Антон пытался заняться предпринимательством, но с «купи―продай» у него не ладилось, и Юльке после приходилось отдавать за него долги.
Лекарства съедали не только мамину пенсию и часть заработка сестер, пришлось начать тратить деньги от продажи дачи, которые могли скоро понадобиться на похороны (они боялись произносить это слово вслух, говорили ― на черный день). Конечно, сестры очень любили маму, но за последние годы она их измучила. И дело не только в тяжести постоянного ухода за больным человеком. Лежа одна в постели целыми днями, Анна Викторовна скучала и требовала внимания. Она могла разбудить Ирину среди ночи, вспомнив о чем-то «серьезном». Заплетающимся после инсульта языком вступала в длинные разговоры, хотя, давно не выходя из дома, уже ничего не понимала в нынешней непростой жизни. Зрение сильно ухудшилось и книги она читать не могла, быстро уставали глаза, а телевизор никогда не любила. Но даже из своей постели она пыталась управлять домом, как делала это всегда. Каждый из членов семьи должен был докладывать ей, куда и зачем пошел. За те полтора часа, что Ира убирала в парикмахерской, мама могла позвонить туда до трех раз. Если дочь забегала к своей подруге Ольге, Анна Викторовна звонила ей уже через пять минут, спрашивала, замочила ли Ирина рис для каши на ужин, или сообщала, что к ней заходила старинная приятельница и передавала все содержание их разговора. В салоне красоты, где работала Юля, ей сделали замечание за то, что слишком часто занимает телефон. Этот номер был вычеркнут из записной книжки, но оказалось, что мать помнила его наизусть, и звонки продолжались. Уговорить ее не беспокоить дочерей по пустякам было невозможно.