— А что за подарок? Где он?
— В прихожей, в шкафу, коробка стоит. Ну все, целую, привет. Карточка кончается.
Коробка в шкафу была большой и тяжелой. Катя не хотела сначала ее открывать — все же чужой подарок, но потом любопытство и сомнения (бог его знает, «драгоценного», что он там такое купил — может, крокодила сушеного?) заставили ее ловко, по-воровски открыть коробку.
И ноги у Кати подкосились: в коробке в папиросной бумаге был столовый сервиз. Это было так не похоже на «драгоценного»! Это совершенно не шло и к Мещерскому — аккуратненькие тарелочки в трогательный розово-золотой цветочек, блюдца, чайник, чашки, масленка. Даже супница имелась. Катя водрузила ее на стол и отошла на три шага оценить, полюбоваться. Господи боже, только супницы Сереге не хватало для полного счастья!
Насколько Катя помнила, сервизов, тем более столовых, у Мещерского не водилось. У него была холостяцкая квартира в доме на Яузской набережной. Квартира была славной, и дом был славным — старым, но после капремонта, и место было чудесным, но, так как в квартире обитал молодой неженатый парень, квартира вскоре превратилась в смесь медвежьей берлоги, походной палатки и вещевого армейского склада, где хранилась львиная доля имущества туристической фирмы «Столичный географический клуб», в которой Мещерский работал.
У Мещерского часто ночевали друзья. Еще чаще к нему заваливались в гости среди ночи с вокзала или из аэропорта приезжие корешки — из какой-нибудь очередной экспедиции. Экстремалы-шизики с баулами, рюкзаками, досками для серфинга, парашютами, снаряжением для дайвинга, рафтинга, трекинга и мотослалома. Корешки были иногородние, со всех концов бывшего Союза, а Москва была местом, откуда в любую точку планеты шли поезда и летели самолеты. Корешки жили у Мещерского неделями в ожидании поезда или чартерного авиарейса. А квартира от этого менялась прямо на глазах.
Особенно страдала посуда. Чашки, тарелки, вилки у Мещерского, конечно, водились, но были все сплошь разные, с бору по сосенке, и бывали случаи, когда на всю компанию посуды просто не хватало. Так случилось и во время последних на Катиной памяти посиделок у Мещерского. Собралась целая орда (кажется, это было Рождество). Гостям раздали всю лучшую посуду, а Кравченко, как своему в доме человеку, достался эмалированный тазик, куда ему и положили салата и тушеной с айвой баранины, которой, собственно, и потчевал гостей Мещерский.
Он, как и все холостяки, воображал себя великим кулинаром и копил рецепты восточных блюд, как скряга копит деньги — хищно и неутомимо. Баранина с айвой, пять часов томившаяся в духовке на медленном огне, была отменной, но Кравченко, несмотря на это, поклялся, что эмалированного тазика он не забудет никогда. И так этого не оставит.
В результате на день рождения другу детства он купил столовый обеденный сервиз на двенадцать персон. Катя решила, что на этот раз «драгоценный» поступил правильно. Мещерскому пора было кончать с бытом и привычками пещерного существа. Она запаковала коробку и сделала это снова так ловко, что никому и в голову бы не пришло, что сервиз уже подвергался строгой экспертизе.
Теперь дело было за малым — за приглашением от Мещерского. Тот все еще дулся. Видно, воображал, что все его позабыли и бросили. Катя, чтобы немножко помариновать его, выждала до обеда, а потом набрала знакомый номер. Попутно уже соображала, как везти сервиз. Коробка была тяжелой, надо было брать машину.
— Алло, я слушаю вас, — в голосе Мещерского, когда он взял трубку, слышалась полная покорность судьбе, как у ослика Иа. — Кто говорит?
— Это я, Сережечка, — пропела Катя. — С днем рождения тебя, мой дружочек. Счастья тебе, здоровья, золотко мое!
— Катюша! Ты?
На этот восторженный банальный вопрос и ответ полагался тоже самый банальный: «Конечно, я, а то кто же?»
— А я думал, ты… Я что-то раскис безобразно… И кашель все не проходит никак. Сидишь дома один…
Тут Катя сообразила про подарок: все точь-в-точь, как учил Кравченко. И пообещала приехать — как только, так сразу, но все же сегодня.
Однако сборы заняли гораздо больше времени, чем Катя предполагала. Пока наполнялась ванна, пока сушились волосы под феном, пока шли авральные инспекции гардероба — что надеть. В последнее время Катю мучила, выводила из себя одна странная закономерность: с какими бы намерениями она ни открывала шкаф, в конце концов выбор ее всегда падал на одно извечное сочетание: брюки — свитер, брюки — кофточка, брюки — пиджак. На сей раз Катя просто закрыла глаза и ткнула пальцем — это надену, баста. Жребий пал на вечернее платье. Но рука предательски потянулась к джинсам…
Катя натянула джинсы, водолазку, потом с трепетом примерила новые замшевые сапоги на высоченном каблуке-шпильке (в февральский гололед это было, конечно, круто), схватила сумку, сдернула с вешалки шубу и…
Уже в лифте она вдруг вспомнила, что забыла самое главное — подарок. Пришлось вернуться. Когда она наконец поймала машину и сквозь вьюгу и пробки добралась до Яузской набережной, было уже почти четыре часа. Катя тащила коробку, кляня в душе тяжкую долю грузчиков, и прикидывала: во сколько примерно Мещерский садится обедать? И водится ли в его холостяцком холодильнике что-нибудь более аппетитное, чем яйца и замерзшие мясные полуфабрикаты?
Мещерский открыл дверь, разговаривая по телефону. Катя сразу поняла, с кем — с Кравченко. Тот либо так и не уснул там в своем Барнауле, либо чуть свет уже был на ногах, на службе своего работодателя. Мещерский громко кричал в трубку: «Да, да, спасибо! Вот и Катюша только что приехала! Спасибо, Вадим! Когда назад тебя ждать? Когда? Не слышу! Связь плохая!»
Все действительно напоминало сеанс космической связи со станцией «Мир», уже утонувшей в океане. Катя, не надеясь на помощь именинника, поволокла подарок в комнату. «Вот сейчас достану посуду, — думала она, — расставлю тарелки, Мещерский кончит переговоры, войдет и ахнет».
В комнате на диване сидел Никита Колосов. Расположился он уютно, словно дома. А перед диваном на низком столике на географической карте (в квартире Мещерского даже стены вместо обоев были оклеены географическими картами) был сервирован праздничный холостяцкий обед (или ужин?) — курица-гриль, жареная картошка на сковородке, яичница на другой сковородке, соленые огурцы, капуста, водка и пиво.
Катя едва не уронила сервиз. Мещерский не упоминал, что Колосов тоже приглашен. Однако кто ему-то напомнил про Серегин день рождения?
— Ой, Никита! — никаких иных восклицаний с Катиных губ при виде начальника отдела убийств не срывалось. И это была уже традиция. — Откуда ты?
— Оттуда. — Колосов поднялся, забрал у Кати коробку и водрузил ее на подоконник. Легко, как перышко.
Потом вернулся Мещерский, и они все вместе достали сервиз. Мещерский был тронут. Подарку обрадовался, лживым Катиным словам, что это она посуду и выбирала, и покупала, поверил простодушно. Однако в глазах его Катя ловила скрытое недоумение. Мещерский явно не понимал, для чего ему надо так много и такой разной посуды. Действительно, для чего, если есть сковородки и эмалированные тазы?
Катя это отметила и начала доходчиво учить: эта вот тарелка для первого, эта для второго, эта — десертная, для пирожных. Ведь ты любишь пирожные? А это чашки — что ты, своих, что ли, не узнаешь? А это розетки для лимона, для варенья.
— А это что за ваза такая с ручками и крышкой? — спросил Колосов, указывая на гордость коллекции — супницу.
Катя в отчаянии замахала на них руками — все, хватит, ну вас всех.
— А рюмки где? — не унимался Никита. — Водку мне по чашкам разливать?
Мещерский метнулся на кухню. Чего-чего, а уж рюмки, стаканы и бокалы в этом доме были. Катя уселась на диван. Ее внимание привлекла водочная бутылка. Не то чтобы очень уж тянуло выпить, нет, просто бутылка стоила того, чтобы после опустошения ее не бросили в мусорное ведро. Водка называлась загадочно «Восьмерочка». Катя не сразу поняла, что к чему, пока не прочла на этикетке, что водка эта выпущена к юбилею 8-го управления МВД и специально предназначена «исключительно для внутренних органов».
Колосов по-хозяйски разлил водку в принесенные именинником рюмки, и Катя поняла, что это и есть его личный подарок другу Сереге на «день варенья».
— Ну, с праздником тебя, Сережа, личным, и нас с твоим праздником тоже. Всего тебе. И в тройном размере. Всех благ.
Это был чисто мужской косноязычный тост. Слова были не важны, главное — идея и интонация.
Катя водку терпеть не могла. Но «Восьмерочки» все-таки глотнула из любопытства.
Потом за столом Катя все порывалась спросить у Колосова — как же это путь-дорога привела его в гости к Мещерскому? Но ей долго не удавалось вставить ни словечка. Колосов произносил все новые и новые тосты за здоровье именинника, и все они сводились к одному: как он его уважает. А потом слово взял Мещерский. Но его уже повело куда-то не в ту степь: начал он с того, что пожелал Никите и Кате успехов в их нелегкой опасной работе, а закончил рассказом о том, как недавно видел по телевизору женщину-генерала, и начал делиться неизгладимым впечатлением, которое на него это зрелище произвело.