Она была всюду.
Когда мы подходили к столу, она была подле меня, и когда все начали танцевать, я видел, как она танцует, и когда я вошёл на кухню и, наткнувшись на стол, звякнул стоявшей на нём посудой, она быстро и ловко посыпала зеленью что-то громоздившееся на блюде.
- Помочь тебе?
- Я управлюсь,- она чмокнула меня и тут же отёрла помаду.- Иди к гостям. Я сейчас.
Проходя мимо зеркала, притаившегося в полутьме коридора, я обнаружил у себя в руке длинную, узкую бутылку.
На ней были буквы, красные на золотой фольге. Латинские.
- "Кора",- объявил я, поставив бутылку на скатерть.- Это вечно девственная земля. И происходит великое таинство Рождества, каждый раз вновь, когда возвращается...
- Попробуем, что это такое.
- ... к ней дочь её. Выпьем за Персефону!
- За кого?
Тише, тише. Кто-то говорит тост. Звякнула одинокая вилка. Салфетка, и на ней свернулись лососёвые шкурки. Хлопнула пробка.
Тост утонул на дальнем краю стола.
Ко мне повернулись.
- Как у Пикассо,- засмеялся я. Он тоже засмеялся. А потом мы были уже не за столом и разговаривали.
Он сказал: "Мне говорили о вас".
Он назвал какое-то имя, и я мучительно пытался сообразить, кто бы это мог быть. Он объяснил мне. Я понял. Ах, да.
Я произнёс какую-то фразу, после которой лицо, бывшее передо мной, собралось в вежливое недоумение и приготовилось смеяться.
Я объяснил непонятное слово.
- Стареешь,- шутливо вставила его женщина.
- Может быть, может быть,- вздохнул он.- Где-то иногда и отходишь от жизни, что-то упускаешь.
- Да. Уж я-то знаю, как он работает,- подтвердила она.
Я поднёс её зажигалку. Сквозняк.
- Прогресс разъединяет, это верно,- сказал я.- Но он же и сближает. Было время, когда все люди поголовно были заняты одним и тем же - охотились на мамонтов, собирали коренья и тому подобное. Затем труд стал всё более разделяться, области... его применения всё более обособляться. Но это временное, это всё временное явление. Я вижу, уже теперь, зарождение новой эпохи, как после индустриального общества следует постиндустриальное. Принципиально новый тип единения людей!
- Бесклассовое общество?- участливо вставил он.
- Иначе...- воодушевлённо продолжал я.- Иначе сойдутся все цари земные в место, именуемое Армагеддон, и увидят, как рухнут их царства и города, как это сказано... Вот, посмотрите, уже сейчас: биофизика, биохимия, компьютерная графика... Как реки впадают в один океан, рождённые в едином океане, так же и люди заново обретут свой исконный исток и станут едины.
- Интересный подход. Это то, что нам нужно сейчас,- он закивал головой.Именно то, что сейчас так нужно.
- Иногда говорят, и не понимаешь, на каком языке,- пожаловалась кокетливо его женщина.- Я молодёжь имею в виду.
- Специально для вас я готов написать словарь слэнга. Хотите?
- Очень хочу!
- А что. Прекрасная мысль,- подхватил он.- Напишите, сделайте. А мы издадим его.
Я сделал было попытку прикинуть, сколько это займёт времени, но понял, что не ощущаю разницы между неделей и месяцем. Там видно будет.
Он тем временем принялся записывать какие-то телефоны и фамилии.
Я обнаружил, что остался без тела. Зачем я так много говорю?
"Быть начеку",- подумал я, но тут же отмахнулся: "Само справится".
Леди. Нашла меня глазами.
Мой голос.
-... но учтите, когда я добросовестно берусь за исследование, выводы могут оказаться самыми неожиданными. Вы готовы? К этому.
Он сделал вид, что усиленно взвешивает. Наконец, кивнул.
Готовы.
Мы пожали друг другу руку.
- Значит, будем вместе. Мы горы своротим!
- А что,- сказал он.- И своротим.
...........................................................................
.....................................................
- Всё-таки напоили меня,- удивился я.
Мы стояли посреди беззвучной комнаты.
Так было хорошо остаться вдвоём.
- Ты устала, наверное?
- Это приятная усталость,- сказала она.- Но, кажется, всё было хорошо?
- Гениально.
- Тебе понравилось?
- Ты ангел.
- Пойду. Займусь посудой.
Нет, не сейчас. Оставь её. Пойдём погуляем. Такая тёплая ночь.
Леди заворожённо смотрела на небо.
- Какая яркая звезда!- прошептала она.
- Это Юпитер,- сказал я.- Зевес-громовержец.
- Вот таким и надо быть. Только таким,- её глаза блестели.
Где-то далеко были фонари.
- И локон её был взят богами и вознесён среди созвездий небес...
- Они были правы, эти греки. Они возносили своих героев звёздами в небеса. Как это верно!
- Можно развить эту тему,- предложил я.- Ведь небо древнее земли. А значит, рисунок звёзд, расположение созвездий предрешили судьбы героев, и всё, что было сделано ими, было предначертано небесами.
Она сказала: "Нужно жить так, чтобы после смерти тебя вознесли звездой".
- И сложили о тебе миф,- добавил я.
Но мне не хотелось иронизировать. Она была права.
Если не Полярная звезда, то что укажет во тьме путь на Север?
Если не она, то кто?
...........................................................................
...........................................
Кто-то разговаривает с ней на кухне.
"Да нет там никого!"- убеждаю себя я. Мне хочется пойти и проверить, но тяжесть удерживает на месте, а ноги всё летят куда-то.
Да с кем она может быть?
Я прислушиваюсь, потом пытаюсь подняться, но засыпаю.
...........................................................................
..................................................
Она помогает мне раздеваться.
Я что-то вспомнил.
- С кем ты была?
- Ложись, ложись,- говорит она.- Спи.
Я послушно ложусь.
- На кухне. Сейчас.
- Ну что ты придумал,- она целует меня.- Спи. Сегодня был тяжёлый вечер.
Я отпускаю её.
И засыпаю.
...........................................................................
....................................................
Разбудил меня телефонный звонок. Леди взяла трубку, но оказалось, что спрашивают меня.
Я попытался сообразить спросонья, что бы это могло значить.
Мне предлагали работу.
Я сказал: "Да. Конечно".
Я положил трубку и с виноватым видом повернулся к Леди. День был потерян. Но Леди, казалось, нисколько не была расстроена, напротив.
- Я же сказала, что это аванс.
- Это другие люди,- сказал я.
- Ты в этом уверен?- сказала она, улыбнувшись.
Я ничего не понимал. Я знал только одно - что меня используют, нисколько со мной не считаясь. Если бы меня хотя бы загрузили работой так, чтобы у меня не оставалось времени на обиды, так нет же! Сколько времени пропадало впустую! А я должен был, изнывая, ждать, как будто мне оказывали благодеяние, давая эту работу. А нужно ли мне это было?
Моё лето звало меня и проходило где-то там, стороной, мне хотелось падать в него и плыть, как на палубе корабля, отдавшись умопомрачительному танцу... Моё сердце страдало.
И однажды я просто сбежал.
Я сбежал к фонтанам и томности вечерних киносеансов, к прохладе парковых аллей, к галереям, позеленевшему кирпичу обвалившихся арок, алебастровым львам летних садов.
А потом я стал сбегать всё чаще и чаще.
И я возвращался, чтобы была ночь. И моя Леди.
- Скорее собирайся! Где ты пропадал, мы же опаздываем!
И мы куда-то ехали, где уже собрались какие-то люди, я здоровался за руку, улыбался, знакомился...
А потом слонялся в приёмных, и душный ветер шелестел в бумагах, и я отдавал что-то и брал что-то, и говорил, что обязательно, обещал, что успею.
А когда я приходил с готовой работой, вдруг оказывалось, что нужного человека нет, он уехал и будет не раньше, чем через две недели, и я должен был искать кого-то другого, а этот другой тем временем разыскивал меня через каких-то третьих людей, которые обо мне даже не слышали.
От этой неразберихи становилось невыразимо скучно.
Я один, кажется, не мог никуда уехать, должен был всегда быть на месте и ждать. Чтобы вдруг оказалось, что делать нужно было совсем другое, или нужно переделывать всё, и срочно, срочно!
И тогда приходилось работать по ночам. Из-за жары о еде было противно даже подумать. Настольная лампа жарила как печка, свет, отражённый бумагой, мучил глаза, по телу прокатывались волны испарины.
Я подходил к открытому окну и ждал ветерка, смотрел, как город спит торопливо. Выбрасывал окурок и возвращался к столу.
Зачастую мне приходилось браться за работу, в которой я ровно ничего не смыслил,- Леди строго запретила мне отказываться от каких бы то ни было предложений, пусть даже самых странных и неожиданных,- и тогда мне приходилось спешно изучать незнакомый мне дотоле предмет, роясь в справочниках и специальной литературе, как будто мне предстояло сдавать экзамен, а ведь я, как мне казалось, давно уже вышел из этого возраста. Вообще, всё это производило такое впечатление, как будто все разъехались на каникулы, а я завалил сессию и должен сдать теперь кучу зачётов и экзаменов, а до меня нет уже никому никакого дела.
Впрочем, подчас у меня возникало подозрение, что люди, на которых и с которыми я работаю, соображают в том, что я делаю, ещё меньше, чем я сам, и все их требования ко мне продиктованы вовсе не соображениями необходимости, а просто презрением ко мне и к моей жизни. И с чего это я взял, что я крупная шишка? Никто, кажется, не торопился воспринимать меня всерьёз. В этой игре я был меньше чем пешкой, какой-то совсем уж мелкой фигурой, зачастую даже безымянной, когда под тем, что я написал, стояло чужое имя.