— Господин Сьердан, — спокойно произнес Игмор, — можете покинуть это место. Ваша служба окончена.
Рыцарь левой рукой поскреб небритую щеку, правая по-прежнему покоилась на рукояти оружия.
— В общем-то здесь неплохо… — протянул он.
Барон молчал. Сьердан оглянулся на своих людей — их было больше двух дюжин против десятка солдат Игмора.
— И потом, что делать моим людям? — продолжил грабитель. — Если вернусь в поместье, мне столько бойцов не понадобится. А этим я обещал службу до наступления холодов.
Разбойники стали переглядываться. Их мало интересовали взаимные обязательства дворян, а хорошее местечко и легкую добычу терять не хотелось.
— Дюжину, а то и больше, я возьму к себе, — ответил барон. — Отныне город принадлежит мне, так что потребуются люди — стеречь новое стадо.
Теперь наемники Сьердана старательно расправили плечи и приосанились — каждый надеялся приглянуться барону, чтобы получить место на его службе. Отфрид, державшийся до сих пор настороже, сменил позу и убрал ладонь с рукояти клинка. Дело сладилось.
Через полчаса над лагерем Сьердана поднялся вонючий дым — уходя, разбойники жгли все, что не могли прихватить с собой. Барона в трибурских воротах встретили приветственными криками. Отфрид оглядел толпу и расстроился: давешней блондинки не видно, а симпатии черни ему были безразличны. Он — Игмор. Он выше их всех. Сидя в седле, баронет смотрел поверх голов.
* * *После того как Трибур перешел под руку барона, Фэдмар подолгу пропадал в городе. Соседи вели себя тихо, а у Игмора хватало забот в новом владении — следовало расставить верных людей на вновь создаваемые должности, наладить систему контроля за сбором пошлин, да мало ли… Набеги прекратились, латники вздыхали и втихомолку шептались, что, мол, хорошо бы, если затишье ненадолго.
В замке объявилось довольно много новых людей — бывших солдат Сьердана. Отец велел следить за ними, но Отфрид не слишком утруждал себя заботами, он знал: Фэдмар велел сенешалю приглядывать за ним самим. Это было обидно, поскольку баронет считал себя достаточно взрослым… Ну, раз ему не доверяют, то и делать он ничего не станет.
Несколько раз барон привозил в замок гостей — трибурских синдиков. Фэдмар пировал с гостями, обращался с ними снисходительно, хотя и не обидно. Плебеи должны были почувствовать, как велик барон Игмор, какая пропасть отделяет его от них — мелких людишек, каковых на свете слишком много. И еще — как славно, что его милость знает их по именам, общается с ними и сажает за стол в старинном зале с языческой мозаикой. Эта честь уже сама по себе есть великая награда за верность. Не считая должностей и жалованья, разумеется. Здесь, в замке, должности и жалованье не считают благом. Благо — верная служба сеньору, это истинная ценность. Во всяком случае, такой образ мыслей Фэдмар желал вдолбить в головы новых вассалов, мерящих все иной мерой и признающих лишь меркантильные достатки. Баронет в застольях участия не принимал вовсе, либо скучал за столом и старался поскорее покинуть пир. Его не интересовали маневры отца — трибурцы должны подчиняться Игмору не потому, что они думают так или этак, а потому, что подчиняться Игмору для них будет правильным. Отцовские усилия вызывали у наследника легкое недовольство, время от времени перераставшее в раздражение, свойственное, конечно, его возрасту.
Так что Отфрид, устранившись от дел, оказался предоставлен сам себе, но был вынужден неотлучно находиться в замке. Он перечитывал старые книги, часами скучал у окна, глядя пустыми глазами на унылые окрестности. Между тем душа баронета витала далеко — в призрачных далях, весьма далеких от реальности, зато хорошо описанных в рыцарских романах. Частенько Отфрид разглядывал мозаику. Юноша фантазировал, выдумывая имена и судьбы изображенным на ней мужчинам и женщинам. Невесть с чего ему взбрело в голову, что Эромахия — имя смуглой брюнетки, в одиночестве танцующей в верхнем углу, вдалеке от окруженного сотрапезниками Вакха.
Отфрид уже знал, что «тавромахия» означает «бой быков», а «эрос» — «любовь», однако как связать два корня единым смыслом, не мог сообразить. «Убиение любви»?.. Необычное слово, и странно будет, если окажется, что таково имя смуглой дамы в углу картины. В мечтах подростка внешность танцовщицы с римской фрески странным образом переплелась с воспоминаниями о блондинке из Трибура, хотя внешность девушки он уже позабыл. Тем легче ему мечталось, что память не была помехой фантазии.
* * *Однажды в гости приехал дядя Удвин. С сыном. Наконец-то баронет увидел этого кузена… Ридрих Эрлайл оказался симпатичным пареньком, двумя годами старше Отфрида, розовощеким, с каштановыми кудрями и длинными ресницами.
Пожалуй, кузен чуточку походил на покойную мать Отфрида. Вот такие приятные с виду юноши сочиняют стишки да баллады, подумал юный Игмор. Все рифмоплеты — зазнайки и недотепы.
Держался новый родич несколько неуверенно и скорее застенчиво, чем гордо, так что Отфрид, сперва глядевший на кузена с неприязнью, в конце концов решился заговорить с гостем. Раз он грамотей и рифмоплет, то, может, знает по-гречески?
Пока отцы совещались в кабинете Фэдмара, баронет отыскал Ридриха в зале с мозаикой и сразу же перешел к делу:
— Ты знаешь, что здесь написано?
Кузен еще раз поглядел на стену (совсем как отец, господин Эрлайл), похлопал красивыми ресницами и задумчиво произнес:
— По-моему, это греческие буквы. «Эромэхия»?
— «Эромахия», — поправил Отфрид. Рифмоплет в самом деле оказался образованным. — А ты знаешь, что это означает?
Эрлайл пожал плечами. Пожалуй, он не такой уж зазнайка, подумал баронет.
— «Эрос» — «любовь», а «махия» — «убиение», — пояснил Игмор. — «Убиение любви»? Как ты думаешь?
— На греческих островах во время охлократий демократов убивали палками. Это называлось «скиталомахия».
— Скитало… как?..
— «Скитала» — «палка». Получается, «эромахия» — «убиение любовью». Но я не уверен, что…
Тут в зал вошли слуги, старший попросил его милость баронета и его милость гостя посторониться — господин барон велел готовить стол к трапезе, в честь приезжих нынче будет пиршество. Разговор молодых людей прервался. Отфрид, не имевший приятелей среди сверстников, вдруг проникся к Ридриху симпатией, и расставаться с вновь обретенным другом не хотелось.
— Идем во двор? — предложил младший Игмор.
— Идем.
Юноши спустились в тесное пространство, огражденное стенами. Ридрих неожиданно заинтересовался древней кладкой в дальнем углу. Ровные каменные блоки — такие массивные, что и трое дюжих работников не смогли бы поднять, и так плотно пригнанные, что в щель невозможно вставить лезвие ножа, образовывали заднюю стену жилого здания. Эрлайл положил ладонь на кладку и двинулся за угол, приглядываясь к камням. Отфрид побрел следом.
— Интересно, — пробормотал гость.
— Да чего там интересного? Стена.
— Странная кладка, старинная. Римская, наверное.
— Ну да, римская. Какая же еще? — Отфрид пожал плечами. Для него в здешних камнях не было ничего любопытного.
Родичи уже обогнули палас и оказались в тесном закуте между внешней стеной и зданием. В тупике было темно и сыро, небо закрывала галерея, проходящая за бруствером, а перед юношами высилась башня.
— Это ты здесь все время живешь, вот и привык, — пояснил Ридрих, озираясь. — От римлян сохранилось не так уж много построек… тем более Игмор — очень древнее место. Здесь и раньше было интересно. Друидское капище было. Верховный жрец умел внезапно появляться и исчезать так, что никто не знал, где он сейчас находится. Чудеса!
— Здорово, — согласился Отфрид. — А мне отец не позволил прочесть книгу об этом. Говорит — потом. Скажи, Ридрих, а кем мы друг другу приходимся?
— Мой отец — двоюродный брат твоей матери. Ну и вообще, у Эрлайлов в предках дама из рода Игмор. Ты ведь знаешь?
— Знаю. Но без подробностей. Есть какая-то легенда о проклятии наших женщин.
— Есть такое предание, верно. Жены Игморов часто умирали молодыми. — Ридрих наклонился и положил руки на камень в основании стены. В этом месте кладка оказалась нарушена, несколько камней отсутствовали, и пролом был заделан наспех, неровными булыжниками. — Смотри, а этот плохо держится. И вообще здесь дыра.
— Ну, дыра. Когда-то часть стены вывалилась, заложили кирпичом да обломками. Внизу погреба, но туда ход есть из башни. А с этой стороны если и была дверь, о ней давно забыли. Да и как не забыть? Даже следа не осталось. Лучше расскажи о наших предках.
Ридрих Эрлайл наконец повернулся к родичу:
— Да я и сам толком не знаю. Говорят, у Игморов всегда рождались мальчишки, а жены болели и вскоре умирали. Давно, когда Игморы правили краем. Ну вот, как-то родилась у Игмора дочь, ее выдали за Эрлайла, моего предка. С тех пор Игморы берут жен в нашей семье. Родная кровь лучше противится действию проклятия, зато у нас, Эрлайлов, завелась эта странная хворь…