Пули свистели со всех сторон. Чудом еще не нашпиговало металлом. Или чудеса тут ни при чем и Тарсус умеет выбрать оптимальный маршрут в огненном ливне из панцера, к пушке которого присоединились спаренный пулемет и автоматы из распахнувшейся двери боевого отделения?
«Запрещено покидать уча…» Динамик над макушкой разорвало на куски и микросхемы.
И вот уже союзник с персом в прыжке миновали распахнутые створки.
Упав на асфальт и вновь оттолкнувшись, Тарсус приземлился на броню панцера, а затем, отпружинив от нее, точно мячик, метнулся к вертикальной стене дома. Иван закрыл глаза, ожидая удара о бетонную вертикаль и падения. И да, его основательно тряхнуло, пальцы едва не разжались, но падать не входило в планы Тарсуса. Каким-то образом он сумел прилипнуть, что ли, к стене. И тут же, не теряя времени, вместе с живым грузом за спиной начал подниматься по небоскребу. Рывок — и они уже на третьем этаже. Еще рывок — и следующий балкон, выше, покорен. Потом — распластаться по бетону, вжаться в него, вновь как бы прилипнуть и миновать так несколько метров…
Жаль, на пушки и пулеметы не ставят глушители. Грохот выстрелов раздражал неимоверно, рикошеты нервировали, хотя ко всему этому союзник привык в симуляторах военной кафедры. Лишь сейчас он сообразил, что, точно живой щит, прикрывает собой Тарсуса. Может, для того только и нужен? Ну уж вряд ли. По крайней мере — не только. И вообще — успокойся, крепче держись и надейся, что парень в черном не сорвется. Силен, ублюдок, неимоверно силен, раз способен без «подвески» тащить на себе человека.
Но ведь это невозможно в принципе! Если б кто рассказал — Иван рассмеялся бы.
Как не поверил бы, и что жизнь может так круто измениться за считаные часы…
Грохот выстрелов смолк. Иван посмотрел вниз. Пушку панцера вместе пулеметом заклинило в крайнем верхнем положении. Беглецы теперь вне сектора огня громкого оружия. Но выберись патрульные из-под брони и жахни из табельного оружия, парням не сдобровать. Вот только бравые ребята в шлемах и брониках не спешили лезть на рожон. Просмотрели уже небось по сети бойню в участке — камеры-то в онлайне.
— Ох! — После очередного рывка к крыше Иван таки сорвался.
Пальцы разжались, он скользнул вниз. И ухватился за лодыжку повисшего над бездной Тарсуса. Высоко забрались. Из-за резкого смещения центра тяжести перса едва не оторвало от стены, к которой он действительно прилип предплечьями и коленями. Иван сильно-сильно зажмурился, открыл глаза. Нет, не показалось. Кожистую присоску, проросшую прямо из тела Тарсуса сквозь разрыв в комбезе, он видел отчетливо. Ущипнул бы себя для пущей достоверности, но руки заняты. Перехватившись за голень, чуть подтянулся. Мышцы под комбезом Тарсуса словно отлили из стали. Вместо натуральной плоти у парня в черном импланты? Причем особые, неизвестной модификации? А та невзрачная «подвеска», что была на «Председателе», — не более чем мишура для отвода глаз?
Без резких движений Жуков-младший взобрался обратно на спину Тарсуса. Выдохнул с облегчением. И услышал знакомое всем и каждому стрекотание. Вертолеты-беспилотники, или просто дроны, — непременный атрибут Москвы. Каждый житель столицы видит их сотню раз за день, не меньше. Размером в половину электрокара, дроны постоянно, как и дирижабли, кружат над городом. Но у дирижаблей маршрут запрограммирован, а беспилотники, управляемые операторами, могут спускаться к асфальту и подлетать к окнам. Потому-то мама всегда задергивала занавески — не хотела, чтобы подсматривали.
«Мама, я отомщу за тебя!» — поклялся Иван.
Беспилотник завис метрах в десяти от стены. Трепало волосы потоком воздуха от его лопастей. Динамики, встроенные в фюзеляж, загрохотали во всю мощь мембран: «Внимание! Вы подозреваетесь в нарушении общественного порядка. Также вы подозреваетесь в убийстве граждан Союза Демократических Республик. Также вы подозреваетесь в убийстве сотрудников органов внутренних дел при исполнении служебных обязанностей. Также вы…»
Кожистая складка — присоска — на правом локте Тарсуса с чмоком отлепилась от стены. Парней сильно накренило.
«…немедленно сдаться властям. У вас есть десять секунд, чтобы сделать это, после чего будет открыт огонь на поражение. Девять… Восемь…»
Тарсус натужно задышал. Лицо его побагровело, на висках выступили вены. Что-то пошло не так, организм его не слушался, присоска скукожилась, не раскрывалась и не липла к бетону.
«Шесть… Пять…»
Многоствольные пулеметы — по одному на пилонах по бортам беспилотника — с жужжанием провернулись. Автоматы заряжания подали ленты. Все, винтокрылая машина готова к бою.
«Три… Два…»
И тут полыхнуло.
Ударной волной Ивана вдавило в спину Тарсуса, а самого Тарсуса — животом и присосками в вертикаль. На миг стало жарко. И жар этот был таким сильным, что Жуков-младший забеспокоился, не загорелись ли волосы. К счастью, обошлось. Он обернулся. Обломки беспилотника разметало. Кус пластикового обтекателя ударил в ногу, оставив дымящийся мазок расплава. Десятки разных обломков — больше, меньше, с острыми кромками, коптящие и нет — врезались в стену тут и там, выше и ниже. А потом земное притяжение уронило все эти разрозненные уже части на проспект.
Из панцера внизу высунулись было патрульные, но, попав под горящий дождь, раздумали геройствовать.
А человек со шрамом стоял у входа в участок, за кормой панцера. Выжил, значит. Жаль, Тарсус не наподдал ему шариком из «трости». Во рту ублюдка дымилась сигарета. Неужто чада в участке не хватило? На плече его покоился ПЗРК[1] того самого образца, которым комплектовались оружейки милиции. Пусковая труба задралась. «Шрам» щурился, разглядывая в оптику прицела две фигурки на стене. Именно он сбил беспилотник за секунду-две до того, как оператор дрона открыл бы огонь на поражение.
Но зачем?!
Иван не знал. И отсутствие вариантов его беспокоило.
Глава 3 Подземная Москва
Новая весть от Серпня: «Объект ушел».
Едва не смахнув со стола коммуникатор, Бадоев вскочил с кресла. И нервы тут ни при чем. Просто надо размяться. К примеру, пройтись по кабинету туда и обратно раз двести. Чем не пробежка трусцой по стадиону? Говорят, во время марафона хорошо думается. А думать — полезно.
Чтобы инициировать арест министра иностранных дел, много не потребовалось: Гурген Аланович отправил личное сообщение Первому, присовокупив файлы, якобы подтверждающие его очень смелое предположение. Сведения эти были не то чтобы однозначны, но Первый тотчас выдал постановление на арест и поручил процедуру не кому-нибудь, а Гургенчику, как он ласково звал Бадоева. А вот Бадоев про себя называл Первого жертвой ядерной бомбардировки — насмотрелся на рожденных в лагерях вблизи воронок.
И тут возникает вопрос: зачем было сдавать не просто коллегу и соратника, но друга?
Ответов несколько. Во-первых, друзьями министры давно уже считались лишь номинально. После Революции прошло много лет, и потому соратники надоели один другому до изжоги. Во-вторых, Жучара повадился критиковать Министерство восстанавливаемых ресурсов. Особенно налегал на «несостоятельную демографическую политику в трудовых лагерях». Заковыристая формулировка. Небось неделю собой гордился, эту хрень придумав… Так что, прознав о темных делишках Жукова — безобидных, но все-таки, — Гурген Аланович без сожаления использовал шанс избавиться от товарища по бурной молодости.
Экстренное совещание министров прошло без участия Жучары. Его-то уведомить не удосужились. Итог: единогласное «да» аресту оборотня и врага народа. Причем вердикт вынесли, даже не дослушав до конца обвинение, зачитанное лично Первым. Мало того — группа захвата под руководством Григора Серпня уже готова была приступить к задержанию.
Но Первый велел не спешить. Точнее, попросил отсрочить силовые действия по отношению к бывшему министру. Не мог он — официально, по статусу — отдавать приказы Бадоеву. А вот неофициально — запросто. «Пусть Владлен выступит. Занятно говорит, интересно слушать», — сказал Первый, идиотски, как обычно, улыбнувшись и огладив лысину. Любил он поиграть с обреченной уже жертвой, посмотреть, как она корчит из себя нечто важное, трепыхается еще, будучи уже трупом не только политическим. Обожал он подобные развлечения.
И все бы ничего, но перед самым финальным аккордом Жучары его сынок возьми да прояви интерес к Лали: обниматься полез, спортсмен недоделанный. А та, дура, нет бы залепить пощечину — принялась кокетничать. И не то чтобы Гурген Аланович слишком строгих правил — всю сознательную жизнь в Москве, — но уж очень не ко времени случились любовные игрища. Его чуть кондрашка не хватил, когда он увидел это безобразие на сцене. На ужимки его любимой дочери пялились сотни людей, знавших, что Жучара и его семья обречены!..