Но сказала она это вовсе не весело…
Танькин лицей находится в старинном здании с колоннами и высокими окнами. Наверное, только что кончились занятия – из распахнутых дверей, как пчелы из улья, разлетались по своим делам будущие знаменитые художники. Они все бурно жужжали и щебетали, гул стоял, как на пасеке. Все были кто с мольбертами на плече, кто с большими картонными папками или с тубусами – такие трубки, в которых нормальные студенты носят свернутые в рулон чертежи.
– Сразу видно, – со знанием дела заметил Алешка, – что не музыкальная школа.
– Это как? – не сразу понял я.
– Ну, Дим, музыканты что с собой таскают? Скрипки, гармошки, всякие свирели, рояли с пианинами.
– Арфы, – добавил я, тоже со знанием дела.
В дверях появилась Танька и помахала нам (рукой).
Мы вошли внутрь. Вестибюль был тоже весь в колоннах и с гладким каменным полом, в котором за всякие века вытерлись дорожки к гардеробу, лестнице и туалету. И везде во весь рост стояли статуи, изображающие древнегреческих богов и героев. Я даже кое-кого узнал. Алешка, кстати сказать, тоже:
– Вон ту насупившуюся тетку, Дим, я сразу опознал. У нее особая примета – никаких рук, ни правых, ни левых.
Танька усмехнулась и подвела нас к высоченной, до потолка, двери между колонн с завитушками наверху. Распахнула ее и сказала:
– Этот зал называется «Наша гордость».
– И чем вы тут гордитесь? – ехидно спросил Алешка.
– Сейчас узнаешь, заходите. Ты распечатки не забыл?
– Более-менее, – буркнул Алешка.
Зал был большой. И все его стены, даже простенки меж окон, были увешаны всякими живописными работами и творениями. Тут тебе и пейзажи, и натюрморты, и портреты, и эскизы. И даже знакомая нам тетка с особыми приметами. В общем, что-то вроде выставки.
А у дальней стены за маленьким столиком сидел незнакомый молодой человек неизвестной наружности. Он листал большой и толстый альбом и что-то записывал в блокнот. Потом поднял голову и взглянул на нас. Блеснули внимательные глаза художника, в которых по порядку сменились разные чувства: удивление, узнавание и удовольствие. И тут же я подумал, что этот неизвестный человек мне все-таки известен.
– Вот, – сказала Танька, когда мы осмотрелись, – каждый Новый год, тридцать первого декабря… Лешка, не перебивай, ты не угадал… Каждый Новый год в этом зале вывешиваются лучшие работы наших учащихся, всех классов. Чтобы на них смотрели, гордились и учились. Это понятно?
– Более-менее, – сказал Алешка. – А мы тут при чем?
– Вы всегда при чем, – отрезала Танька. Поступив в лицей, она не очень изменилась, только стала еще более решительной и строгой. – Сейчас вам Костя все объяснит.
Молодой паренек отложил альбом в сторону и, улыбаясь, подошел к нам.
– Здрасьте! – ахнул Алешка. – Давно не виделись!
И я тоже сразу узнал этого студента Костю Истомина. Мы с ним познакомились позапрошлым летом в одном маленьком музее. Там он проходил летнюю практику – рисовал копии картин великих художников, чтобы постичь их мастерство. А в этом музее произошла очень хитрая кража картин, и наш великий сыщик Алешка сначала заподозрил Истомина. Но потом все выяснилось, и мы стали друзьями[2].
– Привет, Шерлоки Холмсы! – весело ска-зал он.
– Дети Шерлока Холмса, – значительно уточнил Алешка. – Более-менее.
– Извини, Алексей, подзабыл немного – давно не виделись. Но ты не очень изменился – такой же ершистый. А вот Дима повзрослел.
– Постарел, скорее, – опять солидно уточнил Алешка, – это только молодежь взрослеет.
– Похихикали? – прервала их Танька. – Давайте-ка к делу, у меня семинар через полчаса.
– Ну, и что за дело? – спросил Истомин.
Алешка достал из рюкзака вложенные в прозрачные файлы распечатки и спросил тоном следователя:
– Вам знакомы эти изображения?
Истомин коротко взглянул:
– Конечно. Вот эти два портрета в рост – работы Вани Зайцева, а вот эта серия – «Времена года» Коли Павлова. Очень способные ребята. Они в прошлом году наш лицей закончили. Сейчас уже в Суриковское поступили.
– А вы повнимательней посмотрите, гражданин Истомин, – напористо посоветовал Алешка. Не позавидовал бы я попавшему к нему на допрос. И когда нахватался-то?
Но Истомин правильно его понял. Он уже внимательнее рассмотрел рисунки и вдруг с возмущением сказал:
– Бред какой-то!
– А поточнее нельзя? – попросила Танька.
Истомин взял два рисунка Зайцева и пов-торил:
– Бред! Во-первых, оригиналы называются «Мальчик на скейте» и «Биатлонистка». А здесь чушь какая-то: «Молодость» и «Юность». Дальше – автор Зайцев, а здесь написано «Неизв. худ. 11 л.».
– «Одиннадцать лэ»! – восхитился Алешка. – Этот «неизвхуд» одиннадцать лет картинку рисовал? Реально упорный.
Истомин криво усмехнулся – не до смеха ему было.
– «Одиннадцать лэ» – это возраст «неизвхуда». – Он взял очередные листы, по одному рассмотрел. – Тот же «неизвхуд» одиннадцати лет, а вовсе не Ник. Павлов. И названия другие. У Коли было просто – «Весна», «Лето», «Осень»…
– «Зима», – добавил Алешка.
– Ты догадлив. А тут – «Зимний полдень», «Осенний вечер», «Летнее утро», «Весенний рассвет».
– Поэтично, – сказал Алешка. – Особенно вечерний полдень.
– Неэтично, – сказала Танька.
– Воровство, – припечатал Истомин.
– А зачем? – спросил я. – Какой смысл красть эти, далеко не мировые шедевры?
– Ага, – согласился Алешка, – да еще вывешивать их в какой-то галере?
– Галерее, – поправила его Танька. – Но, может, это копии? Какой-нибудь пацан их сделал, а его любящая мамочка на стенку приколола, нет?
– Ты права, – согласился Истомин, – сначала надо убедиться, что оригиналы никуда не делись и находятся на своих местах.
– Более-менее, – засомневался Алешка.
Оказалось, что эта ихняя гордость, отвисев положенное время, отправляется на хранение, вроде как в музейный запасник. И там эти работы хранятся сколько-то лет.
– Пошли, – сказал Истомин, – проверим. Это на втором этаже.
Он повел нас в глубь комнаты, где находилась сводчатая дверь, а за ней настоящая винтовая лестница с железными ступенями. Алешка с удовольствием загрохотал по ним кроссовками.
На втором этаже тоже было здорово – привычно низкие потолки, полукруглые окна возле самого пола и какие-то стойки длинными рядами. И в этих рядах, как белье на прищепках, висели всяческие картины под бумажными чехлами.
– Филипыч! – позвал Истомин.
Послышались откуда-то семенящие шаги – и появился невысокий старичок в каком-то странном кителе и в штанах с генеральскими лампасами.
– Тебе чего, Кистинтин? – спросил он, шамкая.
– Да вот гости у меня. Хочу показать им наше хранилище. И наши лучшие работы.
– Покажи, покажи, пусть учатся.
– Где у тебя Зайцев и Павлов? Под какими номерами?
– Будет сделано. – Филипыч исчез и появился с двумя тетрадками. – Вот тут они. На букву «Зю» и «Пы». Гляди сам. А у меня дела – чай стынет и бутерброд сохнет.
Истомин взял тетради, подошел к стойке, на которой была наклеена большая буква «З».
– Так… «Мальчик на скейте»… – Истомин полистал тетрадь. – Вот, номер семь. «Биатлонистка» номер одиннадцать. – Он прошел вдоль стойки, остановился, пошуршал бумагами и озадаченно присвистнул: – Нет в наличии ни мальчика, ни девушки.
– Сперли? – выдохнул Алешка.
– Похитили, – поправила его Танька.
– Или потеряли. Костя, а «Времена года»?
– На букву «Пы», – подсказал Алешка.
Четырех работ Павлова тоже на «вешалках» не оказалось.
– Филипыч! – позвал огорченный Истомин.
– Тута я.
– Кто сюда сейчас ходит? И что выносит?
– А никто. Висят себе картинки и висят. Я режим охраны соблюдаю.
– Ну, все-таки припомни.
– Да никого я сюда просто так не пущаю. Окромя педагогов и деканов. А чего случилось-то?
Алешка было открыл рот, но Истомин остановил его взглядом.
– Да нет, ничего. Просто несколько работ не на своих местах.
– Перепутались, значит?
– Значит, перепутались. Ну ладно, спасибо, Филипыч, мы пошли.
Филипыч проводил нас до двери и плотно за нами ее прикрыл.
– А чего это за мундир на нем? – спросил я. – Каких родов войск?
– Швейцарских, – усмехнулся Истомин. – Он до пенсии в каком-то ресторане швейцаром служил. Никак со своей формой не расстанется. В память о годах службы.
Мы вернулись в «Нашу гордость».
– Мне все-таки непонятно, – заметил я. – Кому понадобились ученические работы да еще за границей?
– Мне тоже, – пожал плечами Истомин. – Больших денег они не стоят.
– Элементарно, – сказал Алешка. – Этот вот швейцарец…
– Швейцар, – машинально поправил его Истомин.
– Этот ваш… Филипыч работал в ресторане. Там много всяких любителей искусства. Вот он для них и таскает картинки помаленьку. Тебе, Костя, надо все эти вешалки проверить. По всем буквам. «Бы», «Зю», «Пы»…