Этим великий князь объяснял себе и приближенным, почему стал непривычно резким, почему так редко и всегда вымученно улыбался, почему густые русые брови, казалось, навсегда сошлись на его переносье. Он постепенно все больше и больше переставал быть открытым, каким доселе привыкли его видеть, чувствовал это, хмурился еще больше и понимал, что прежнего полета душе уже не вернуть. Что если и не почернела она, то навсегда помутнела, как взбаламученный омут. И что эта поднятая со дна черная муть уже никогда не осядет в нем.
Гибель Берты унесла с собою светлую половину его самого. Он настолько ощутил эту утрату, что еще у смертного ложа, еще сжимая в своих ладонях ее холодеющую руку, дал себе клятву что никогда, никогда более ни одна женщина не войдет в его дом законной супругой. Не только в память своей любви, но и ради того, чтобы у его единственной дочери никогда не было мачехи. Никогда.
Если бы жена родила сына, он не давал бы никакой клятвы. Он вытерпел бы свалившиеся на него боль и тоску одиночества, пока не обрел бы силы преодолеть их. И тогда нашел бы новую жену – то ли из-за тоски по женскому теплу, то ли из соображений государственных, и Берта поняла бы его. И кто бы впоследствии ни родился от такого союза – мальчик или девочка, – этот ребенок все равно был бы только вторым. Но Берта как бы перелила себя в подаренную дочь, которая навсегда должна была остаться первой. Первой и единственной – навсегда. А от второго брака мог родиться мальчик… Нет, об этом не следует даже думать: он правильно сделал, дав торжественную клятву вдогон отлетающей душе своей единственной любви…
Мальчик – у Рюрика. И уже не мальчик – отроками командует. Значит, править Русью будут Рюриковичи, а не Ольговичи, и вся мечта его, все ходы и труды, все победы и поражения, удачи и неудачи, путы и заговоры – все напрасно. Киевский Великокняжеский Стол он, как теперь выяснилось, отвоевал для потомков Рюрика, а не для своих внуков и правнуков, потому что женщины не правят на Руси. Не водят дружин, не пируют с ними. Поднимая заздравные чаши, не разговаривают на равных с другими володетелями, не заключают договоров, не завоевывают новых земель, не умеют защищать свои, не способны по-звериному выжидать, сидя в засадах…
А почему бы женщинам не сидеть в засадах, поджидая неосторожного шага зверя? Обычай не велит? Обычай не велит, пока жив муж. Однако если муж умирает раньше жены – она вольна в своих деяниях. Но тогда – зачем ей сидеть в засаде? Засада нужна, пока жива дичь.
Ольге не видать Киевского Княжеского Стола, потому что она – женщина. Только как супруга, как великая княгиня она может быть рядом с этим Столом, рядом с властью – не для того, чтобы делить ее с правителем, а для того лишь, чтобы родить законного наследника. Нового Рюриковича. Всего лишь родить, а исполнив этот долг, может и исчезнуть, когда он подрастет. Исчезнуть навсегда…
Олег заскрипел зубами от внезапно нахлынувшей волны страха за судьбу дочери… Нет, этого нельзя допустить, но кто, кто остановит Змееныша, коварного, как все Рюриковичи, кто?.. Его сподвижники и он сам стареют на глазах, их прежнюю отвагу глушат ночами ноющие раны. Их время уходит с болью и мукой, и надо успеть, успеть упредить неминуемый удар Игоря. Успеть во что бы то ни стало!
Великий князь залпом выпил кубок вина, встал, прошелся, заглянул в маленькое оконце.
Тускло вставала заря.
Ольга должна быть рядом с властью, в этом не может быть никаких сомнений, Донкард прав. Но только для того, чтобы подхватить ее, когда власть выпадет из великокняжеских рук. И эта власть должна выпасть из рук сына Рюрика, как только Ольга родит ему сына. Наследника Великого Киевского княжения.
Олег днем и ночью думал только об этом, не доверяя мыслей своих даже самым близким друзьям. Впрочем, пора забыть это слово. Они были друзьями тогда, когда мечом и отвагой завоевывали княжество для сына Рюрика. Княжество завоевано, но княжить в нем стал Олег. Сначала из-за малолетства Игоря, а потом… С властью не расстаются «потом», власти добиваются, не щадя ни собственных сил, ни собственных подданных, ни собственной совести. А добившись, держат мечами и преданностью вчерашних друзей, ставших важными боярами, защитниками и советниками. Но никакой советник не может быть другом, когда ты стал великим князем. Особенно когда в совете его никто уже не нуждается. В этом смысле Игорь выработал в своей пустоте верные правила. Что там еще, в этих правилах неправящего князя?
Первый закон власти – не заводи себе друзей.
Второй закон – не говори о своих мыслях никому. Когда придет срок, скажешь только одному-единственному – тому, кто будет претворять твои замыслы в жизнь.
Олег усмехнулся: именно так говорил Сигурд о его соправителе князе Игоре. Пока это не вызывает тревоги, но все же следует подумать о дочери в первую очередь.
Следует помнить и второй совет мудрого Донкарда: девочек на Руси, согласно обычаю, выдают замуж по достижении ими зрелости, то есть в двенадцать-тринадцать лет. В этом возрасте девочки еще слишком любят болтать, и никаких тайн им доверять нельзя.
Значит, надо выждать. Надо присмотреться к тому, как молодые относятся друг к другу, понять эти отношения и только тогда решать, что и, главное, как говорить Ольге.
Мало того, эта молодая пара должна родить ребенка. И непременно – мальчика. Законного наследника своего отца.
Он расскажет своей дочери о ее единственном пути к Великому Киевскому Столу только после того, как она родит мальчика и станут ясными все условия этого откровения. Ни на один день раньше. И непременно после ее клятвы, что эта тайна навеки умрет в душе ее.
Но в этой шахматной игре, где не столько король должен быть побежден, сколько королева должна стать победительницей, без короля все же не обойтись. Олег до сей поры как-то не обращал на него особого внимания, вполне доверившись его первому боярину Сигурду. Да и никто не обращал: все, решительно все нити власти были собраны в одной деснице. В деснице князя Олега. А в обеих руках сына Рюрика князя Игоря не было ничего. Ничего, кроме вязкой, обволакивающей пустоты.
Великий Киевский князь Олег как-то забыл учесть самый главный закон власти. Всегда первым заполнять пустоту. Если не своими силами, то хотя бы с помощью верных людей. Любая пустота обманчива: она – всего лишь не занятое тобою пространство.
3Князь Игорь, в отличие от князя Олега, всегда болезненно ощущал пустоту вокруг себя. Сначала она его пугала, потом – угнетала, потом – раздражала, а затем раздражение уступило место терпению. И терпение это было злым: Игорь ждал своего часа, как зверь ждет в засаде своей добычи. Своего броска, в котором он не имеет права промахнуться.
– Сила – в умении выжидать, мой князь, – как всегда вкрадчивым полушепотом втолковывал ему его наперсник, единственный друг и советник Кисан.
Он был чуть старше князя, всю жизнь сопровождал Игоря, очень редко говорил первым, но всегда был готов к ответу на любой вопрос своего господина. Худенький, ловкий, отлично владеющий мечом, а еще лучше – ножом, он постоянно был где-то рядом, но где именно, определить было затруднительно. Кисан быстро освоил уменье возникать тогда, когда он вдруг требовался князю или когда Игорь попадал в затруднительное положение и, по мнению Кисана, нуждался в его помощи, перевести неприятную тему разговора, что-то подсказать, отвлечь или принять на себя чужое раздражение.
И еще он обладал редкой способностью ничего не выражать своим взглядом. Всегда одинаково непроницаемым, даже если говорил с Игорем. Никакие чувства никогда не отражались в его бледно-голубых глазах.
В конце концов именно его осторожные намеки превратили физически ощутимую пустоту в ненависть. Мало заметную и почти неслышимую, как негромкие слова самого Кисана.
Так пустота внешняя сложила душу его, неторопливо, день за днем вкладывая в нее очередную горькую песчинку. Песчинки давили друг на друга, тяжесть их возрастала, и под гнетом этой тяжести песчинки превращались в гранит. Камень не очень стойкий, но очень мрачный, почему его так много на кладбищах и так мало в садах.
А пустоту внутреннюю он вскоре научился заполнять сам. С неутомимой помощью Кисана и пригожих, понятливых мальчиков, поскольку девочек юный князь безотчетно побаивался с детства, смущался в их присутствии, мучился от этого смущения, а потому и ненавидел его причину.
Вот уж кто неукоснительно соблюдал законы власти, столь своевременно подсказанные Сигурдом князю Олегу! Соблюдал, точно следуя букве и радуясь, что может применить закон, в котором сам конунг Олег не нуждался, всегда исходя не из правил, а только из сложившихся обстоятельств. Эти законы власти были постепенно, с детских лет внушены Игорю Кисаном, но так, что Игорь всегда гордо считал их собственным открытием. Сигурд сумел выявить их, подсказал великому князю, и они завертелись в голове Олега, когда он начал думать о будущем, в котором его не будет, а потому некому окажется соотнести эти законы с жизненными обстоятельствами. Олег был убежден, что Игорь станет упрямо руководствоваться правилами, не умея или не желая управлять. Он все время подспудно думал о своем преемнике, почему и оценил эти законы в простом, детском, удобном для ребенка изложении. Когда Ольга подрастет, она должна будет запомнить каждое слово, чтобы вовремя воспользоваться противоядием.