– Да, сэр, – бормочу я, поглаживая усы, – да, конечно.
На прошлой неделе тысячи паломников со всей Юго-Восточной Азии собрались в Катманду и взошли на костер. Монахи выстроились в круг и возносили молитвы, а потом бросились в пламя. В Центральной Европе продаются DVD с мастер-классами вроде «Как правильно набить карманы камнями» или «Как смешать коктейль из барбитуратов у себя на кухне». На американском Среднем Западе: в Канзас-сити, Сент-Луисе, Де-Мойне – в моде огнестрелы, большинство вышибает себе мозги из дробовика.
А наш Конкорд почему-то стал городом висельников. Тела обнаруживают в кладовках, в сараях, в недостроенных подвалах. В прошлую пятницу один владелец мебельного склада испробовал голливудский метод – привязал к изгибу водосточной трубы пояс от банного халата. Только труба не выдержала, и он свалился во двор живым, переломав все четыре конечности.
– Все равно это трагедия, – равнодушно заявляет Дотсет. – Каждая смерть – трагедия.
Он бросает взгляд на часы: ему пора. Но я все сижу на корточках, все щурюсь на труп страховщика. Питер Зелл выбрал на последний день жизни мятый коричневый костюм и голубую рубашку. Носки в тон, но не совсем: коричневые – только один темный, а другой посветлее. Оба с растянутыми резинками, съехали на лодыжки. Ремень на шее – то, что доктор Фентон назвала бы «лигатура», – хорош: блестящая черная кожа, на золотой пряжке выгравировано «B&R».
– Эй, сыщик! – окликает Дотсет, и я моргаю, подняв на него глаза. – Ты еще что-то хотел сказать?
– Нет, сэр, спасибо.
– Не напрягайся. Работай в охотку, молодой человек.
– Только… постойте!
– Извини?
Я выпрямляюсь, разворачиваюсь к нему:
– Ну вот я намерен кое-кого убить…
Пауза. Дотсет разыгрывает долготерпение мученика – забавляется.
– И живу я в такие времена и в таком городе, где люди то и дело убивают себя. Направо и налево. Это – город висельников.
– Так-так…
– Не стоит ли мне, убив жертву, изобразить самоубийство?
– Возможно.
– Значит, возможно?
– Да-да, возможно. Только вот это… – Дотсет тычет большим пальцем в обмякший труп, – это самоубийство.
Он, подмигнув, толкает дверь туалета и оставляет меня наедине с Питером Зеллом.
* * *– Так что, Тянучка, вызываем тележку мясника или сами вскроем подарочек?
Я отвечаю Майкельсону суровым неодобрительным взглядом. Терпеть не могу это наигранное бездушие, жесткий юморок вроде «тележки мясника» и всяких там «подарочков», а Ричи Майкельсон знает, что я этого терпеть не могу, и нарочно меня дразнит. Он дожидался под дверью туалета. Теоретически охранял место преступления, а практически жевал яичный макмаффин прямо из желтой целлофановой обертки и капал светлым жиром на форменную рубашку.
– Брось, Майкельсон. Здесь человек умер.
– Прости, Тянучка.
От этой клички я тоже не в восторге, и это Ричи прекрасно известно.
– Через час сюда подъедет кто-нибудь от доктора Фентон, – говорю я, и Майкельсон кивает, рыгнув в кулак.
– Отдашь ей? – Он комкает и бросает в мусор обертку от завтрака. – Я думал, она больше не занимается самоубийцами.
– На усмотрение следователя, – отвечаю я, – а я считаю, что в данном случае вскрытие показано.
– Да ну?
– Вот и «ну»!
Ему, в сущности, все равно. А Триш Макконнелл тем временем уже работает. Она в дальнем конце зала – маленькая подвижная женщина с черным хвостиком волос из-под форменной фуражки. Приперла к сифону с содовой компанию подростков и снимает показания. Ручка так и летает над блокнотом. Макконнелл не ждет указаний следователя, а предугадывает их. Макконнелл мне нравится.
– Хотя, знаешь, – тянет Майкельсон просто разговора ради, хочет меня достать, – сверху велели, чтобы мы сворачивались побыстрее.
– Знаю.
– Стабильность и единство населения, вся эта мура…
– Да.
– К тому же владелец вот-вот взорвется – клиентам руки помыть негде.
Майкельсон показывает глазами на прилавок, из-за которого на нас пялится краснолицый хозяин «Макдоналдса». Его грозный взгляд довольно смешон на фоне ярко-желтой рубахи и жилетки в цвет кетчупа. Для него каждая минута в присутствии полиции – потерянная выручка, и понятно, что этот тип уже тыкал бы пальцем мне в лицо, не опасайся он ареста по статье шестнадцатой. Рядом околачивается юнец, который, прикрываясь отросшими волосами, стреляет глазами то на сердитого начальника, то на пару полицейских, решая, кому уделить больше презрения.
– Обойдется, – говорю я Майкельсону. – В прошлом году часов на шесть или даже двенадцать закрыли бы все место преступления, а не только мужской сортир.
– Новые времена, – пожимает плечами Майкельсон.
Я, поморщившись, поворачиваюсь к хозяину спиной. Пусть себе кипятится. Это ведь даже не настоящий «Макдоналдс». Настоящая фирма схлопнулась в августе прошлого года, когда девяносто четыре процента ее капитала испарились за три недели рыночной паники. От нее остались сотни тысяч ярких витрин, и многие из них, вроде этого заведения на главной улице Конкорда, захватили пираты. Такие вот предприимчивые местные жители, срывающие куш на торговле съестным без утомительных выплат по франшизе.
Настоящих «Севен-Элевен» тоже не осталось, как и «Данкин Донатс». Булочные «Панера» кое-где еще существуют, хотя супружеская пара, которой принадлежала сеть, ударилась в духовные практики и сменила весь персонал на единоверцев, так что не стоит туда заходить, если вы не в настроении послушать Новое Евангелие.
Я даю отмашку Макконнелл, показывая ей и Майкельсону, что классифицирую дело как «при подозрительных», и получаю в ответ от Ричи саркастически поднятую бровь. А вот Макконнелл с благодарностью кивает в ответ и перелистывает страничку блокнота. Я раздаю работающим на месте преступления необходимые указания. Макконнелл – закончить с опросом свидетелей, а потом отыскать и уведомить родных потерпевшего. Майкельсону – дальше сторожить дверь, пока за трупом не приедут от Фентон.
– Разумно, – одобряет Макконнелл, закрывая блокнот.
– Делать тебе нечего, – ворчит Майкельсон.
– Брось, Ричи, – примирительно возражаю я, – человек умер.
– Да, Тянучка, – отвечает он, – ты это уже говорил.
Я салютую коллегам, киваю на прощание и вдруг замираю, едва приоткрыв ту дверь, что выходит из зала на парковку. Через площадку торопится к нам взволнованная женщина в красной зимней шапочке, но без пальто и без зонтика, защитившего бы от густого снегопада. Будто она только что выскочила откуда-то и вот скользит легкими прогулочными туфельками по слякоти. Она видит меня, встречает мой взгляд, и я улавливаю момент, когда она узнает во мне полицейского. Женщина озабоченно хмурится и тотчас разворачивается на каблуках, чтобы поспешить прочь.
* * *Я еду на север от «Макдоналдса» по Драйв-стрит, мой служебный «Шевроле-импала» осторожно маневрирует по толстой наледи на дороге. Вдоль улицы выстроились машины – припаркованные и забытые, заваленные снегом по ветровое стекло. Проезжаю «Центр искусств», красивое здание из красного кирпича с большими окнами. Заглядываю мимоходом в набитую битком кофейню, открытую кем-то напротив. Перед магазином стройтоваров Кольера змеится очередь, должно быть, у них новые поставки. Лампочки, лопаты или гвозди. На стремянке стоит мальчишка-школьник, переправляет ценник на картонке и вписывает новые товары черным маркером.
«Сорок восемь часов», – думаю я. Большая часть дел об убийствах раскрывается или становится «висяком» в первые сорок восемь часов после преступления.
Моя машина – одна из немногих в городе, поэтому прохожие оборачиваются мне вслед. К забитой досками двери агентства недвижимости и закладных «Уайт-пик» привалился какой-то пьянчуга. У вестибюля с банкоматами болтается стайка подростков – передают по кругу косяк с марихуаной. Парнишка с дрянной козлиной бородкой лениво выдыхает дым в холодный воздух.
На стеклянной витрине бывшего офисного здания-двухэтажки на углу Стэйт и Блейк-стрит нацарапано граффити. Буквы высотой по шесть футов гласят: «ВРУТ ВРУТ ВСЕ ВРУТ».
Я жалею, что так набросился на Ричи Майкельсона. К тому времени, как я получил свою должность, жизнь у патрульных уже была несладкой, и прошедшие с тех пор четырнадцать недель ее не улучшили. Да, у копов сейчас самые надежные и оплачиваемые рабочие места в стране. И да, в сравнении с прошлым годом серьезного роста преступности в Конкорде по большинству категорий не отмечается, за несколькими заметными исключениями. Согласно «Акту о безопасности и стабильности» в Соединенных Штатах теперь запрещено производство, продажа и покупка всех видов огнестрельного оружия, но прививается этот закон туго, особенно в штате Нью-Гэмпшир.
Все же на улицах в настороженных глазах граждан постоянно ощущается возможность насилия, и это ощущение медленно перемалывает и выжигает изнутри сотрудников действующего патруля, как солдат на войне. На месте Ричи Майкельсона я бы тоже устал, перегорел и временами огрызался на людей.