Я немного разгорячился, подался вперед, расхаживаю туда-сюда перед столом, поглаживаю усы.
– Почему бы мне, знаешь ли, не воспользоваться теми, что у меня есть?
– Кто его знает? – тянет Калверсон.
– И главное, – зевнув, добавляет Макгалли, – кому какое дело?
– Да… – спохватываюсь я и сажусь на место, снова открываю свою тетрадку. – Конечно.
– Ты Пэлас, прямо инопланетянин, – замечает Макгалли и, быстрым движением скомкав спортивную страничку, швыряет ее мне в голову. – Как будто с другой планеты!
2
За столом охраны в здании Уотервест сидит дряхлый старик. При виде меня он медленно моргает, словно только что очнулся от дремоты. Или от смерти.
– У вас здесь с кем-то назначена встреча?
– Нет, сэр, я полицейский.
На охраннике сильно помятая рубаха, форменная фуражка изуродована вмятиной на тулье. Утро уже не раннее, но в сером вестибюле тускло. В полумраке вяло мотаются по полу шарики пыли.
– Я – детектив Генри Пэлас, – предъявляю ему значок, но он не смотрит. Мне все равно, и я заботливо прячу значок обратно. – Я служу в следственном отделе полиции Конкорда и сейчас расследую подозрительную смерть. Мне нужно побывать в офисе компании «Мерримак. Жизнь и пожары».
Старик откашливается:
– Ты что это, сынок? На голову выше всех, что ли?
– Примерно так…
Дожидаясь лифта, оглядываю темный вестибюль. Гигантское, тяжелое и приземистое растение сторожит один угол; над рядом латунных почтовых ящиков – безжизненный пейзаж Белых гор; престарелый охранник изучает меня со своего насеста. Вот что видел мой страховщик утром сутки через сутки, начиная рабочий день. Когда со скрипом открывается дверь лифта, я втягиваю ноздрями затхлый воздух. Здесь, в вестибюле, ничто не противоречит версии самоубийства.
Босса Питера Зелла зовут Теодор Гомперс. Бледный, одетый в синий костюм мужчина с обвислым подбородком ничуть не удивился, услышав от меня новость.
– Зелл, значит. Жаль. Налить вам?
– Нет, спасибо.
– Как вам погодка, а?
– Угу…
Мы сидим у него в кабинете, и он пьет джин из низкой рюмочки, рассеянно потирает ладонью подбородок, поглядывает в большое окно на снег, засыпающий Игл-сквер.
– Многие говорят, это из-за астероида, снег-то. Слыхали, да?
Гомперс говорит негромко, задумчиво, не отрывая взгляда от улицы за окном.
– Только это вранье. Он еще в двухстах восьмидесяти миллионах миль, не так близко, чтобы влиять на погоду.
– Да уж…
– Потом, конечно, будет влиять. – Он вздыхает и медленно, по-коровьи, поворачивает ко мне голову. – Люди толком не понимают, видите ли.
– Не сомневаюсь, что вы правы, – терпеливо говорю я, держа наготове голубую тетрадку и ручку. – Не расскажете ли мне о Питере Зелле?
Гомперс делает еще глоток джина.
– Особенно и нечего рассказывать-то. Парень был прирожденный клерк, это точно.
– Прирожденный клерк?
– Ага. Я сам начинал секретарем, хоть и со степенью по статистике и все такое. Но я переключился на продажи, понемногу пробился в управление да здесь и остался. – Гомперс разводит руками, указывая на свой кабинет, и застенчиво улыбается. – А Питер никуда не пробивался. Я не говорю, что это плохо, но он никуда не стремился.
Я кивнул, царапая в тетрадке под полупьяный говорок Гомперса. Кажется, Зелл был, можно сказать, волшебником статистического анализа, обладал почти сверхъестественной способностью разбираться в длинных столбцах демографических сводок и делать точные предсказания риска и прибыли. Кроме того, если верить рассказу, он был болезненно застенчив. Ходил потупившись; больше, чем «Привет» и «Все в порядке», из него было не выжать; на совещаниях сидел в последнем ряду, уставившись на собственные руки.
– И, слушайте, с любого совещания он выскакивал за дверь первым, – продолжает Гомперс. – Чувствовалось, что ему куда уютнее у себя за столом, с калькулятором и статистическими сводками, чем с нами, людьми.
Я записываю, поощрительно кивая, чтобы он не умолкал, а сам думаю, что этот парень, Питер Энтони Зелл, начинает мне всерьез нравиться. Я люблю людей, которые с удовольствием делают свою работу.
– Еще скажу про него, про Зелла то есть, что все это безумие его вроде бы не слишком задевало. Даже вначале, когда все только начиналось.
Гомперс запрокидывает голову к окну, к небу, и я догадываюсь, что под «только начиналось» он подразумевает начало прошлого лета, когда астероид проник в сознание обывателя. Ученые засекли объект еще в апреле, но в первые пару месяцев он появлялся только в колонках разных странностей под шутливыми заголовками вроде «Смерть с неба?» или «Небо падает!». Для большинства угроза стала реальностью в начале июня, когда шансы на попадание достигли пяти процентов, а окружность Майя оценили от четырех с половиной до семи километров.
– Ну вы помните: люди сходят с ума, люди рыдают на рабочем месте. А Зелл, как я говорил, просто работал, не поднимая головы. Как будто считал, что астероид летит на всех, кроме него.
– А в последнее время? Были перемены? Депрессия?
– Ну, – задумывается он, – знаете… постойте-ка… – и вдруг умолкает, прикрыв рот ладонью, прищурившись, словно разглядывает неясное пятнышко вдали.
– Мистер Гомперс?
– Да я только… простите, вспоминаю кое-что. – Он на секунду прикрывает глаза, потом резко открывает, и я, на минуту усомнившись в надежности свидетеля, гадаю, сколько рюмочек джина он употребил за это утро. – Такое дело, был один случай.
– Случай?
– Да, у нас работала одна девушка, Тереза, бухгалтер, так она явилась на Хеллоуин в костюме астероида.
– О?
– Понимаю. Сумасшедшая, да? – Гомперс ухмыляется собственному воспоминанию. – Просто большой черный мешок для мусора с числами, знаете. Два-ноль-один-один-джи-ви-один на бейджике. Многие смеялись – одни больше, другие меньше. Но Зелл ни с того ни с сего просто взорвался. Завопил, заорал на девушку, его просто трясло всего. Страшное дело, тем более что он, как я говорил, обычно был таким тихим. В общем, он извинился, но на следующий день не вышел на работу.
– Долго его не было?
– Неделю. Или две? Я думал, он совсем ушел, но потом он явился, ничего не объясняя, таким же как прежде.
– Таким же?
– Ага. Тихий, спокойный, сосредоточенный. Усердный работник, исполнительный. Даже когда работы не стало.
– Не стало? Простите? – недоумеваю я.
– Работа кончилась. С конца осени или начала зимы мы, знаете, больше не открываем полисов. – Гомперс мрачно улыбается на мой вопросительный взгляд. – Я к тому, детектив, что хотели бы вы сейчас застраховать свою жизнь?
– Пожалуй, нет.
– Вот-вот, – он, потянув носом, осушает рюмку. – Пожалуй, нет.
Свет мигает, Гомперс, подняв голову, бормочет «Давай-давай», и лампы тут же разгораются снова.
– Словом, я поставил Питера заниматься чем все занимаются, то есть проверять заявления, искать фальшивки и сомнительные претензии. Выглядит бредом, но именно этим занимается сейчас наша головная компания – предотвращением мошенничества. Лишь бы сохранить основной капитал. Из начальства многие обналичили свою долю и теперь строят бункеры на Бермудах или в Антигуа. Сами понимаете. Но наш – нет. Наш, между нами, надеется в последний момент купить себе билет на небеса. Так мне кажется.
Я не смеюсь. Постукиваю ручкой по тетрадке, пытаюсь разобраться в полученной информации, сопоставить время событий.
– Как вы думаете, я могу с ней поговорить?
– С кем?
– С женщиной, о которой вы упомянули, – заглядываю в записи. – С Терезой.
– А она давно ушла, детектив. По-моему, сейчас она в Новом Орлеане. – Гомперс склоняет голову, и его речь становится плохо разборчивой. – Из молодежи многие туда отправились. И моя дочка тоже. – Он снова смотрит в окно. – Я еще чем-то могу помочь?
Я разглядываю страницу, исписанную моими каракулями. Ну чем еще он может помочь?
– А как насчет друзей? У мистера Зелла были друзья?
– Хм… – Гомперс склоняет голову к плечу, оттопыривает нижнюю губу. – Один был. Не знаю, кто он был. Пожалуй, друг. Какой-то парень, такой здоровенный толстяк с большими лапами. Прошлым летом я раз или два видел, как Зелл с ним обедал за углом в «Воркс».
– Большой парень, говорите?
– Я говорю: здоровенный толстяк, да так оно и есть. Я потому запомнил, что, во-первых, никогда не видел, чтобы Питер выходил на обед, это само по себе было необычно. А во-вторых, Питер был малорослый, так что в паре с этим типом смотрелся особенно примечательно, понимаете?
– Имя вы знаете?
– Того верзилы? Нет, я с ним и не разговаривал.
Я поудобнее перекладываю ноги, пытаюсь сообразить, о чем еще надо спрашивать. О чем полагается спрашивать, что еще мне нужно узнать.
– Сэр, вы не знаете, где Питер заполучил синяки?
– Что?
– Под глазом…
– Ах да. Он сказал, что упал с лестницы. Пару недель назад, вроде бы.