Сэр Смит поинтересовался:
– Но почему тогда поход окончился неудачей?
Дилан вздохнул.
– Как раз из-за победы. Мы взяли такую богатую добычу, что за каждым воином тащилась телега с трофеями, а за каждым рыцарем – целый обоз. Мы нахватали прекрасных пленниц, а там, скажу вам, были такие штучки, что способны разжечь огонь даже в чреслах нашего престарелого монарха… Ну, началось веселье, а Фегоний – пророк вспыльчивый, злой, нетерпеливый. Стал обвинять рыцарей в забвении целей похода, а потом махнул рукой, укрылся плащом и… пропал.
– И что, не могли объяснить…
– Да объяснили бы, – прервал Дилан с досадой. – Мол, отдохнем чуточку, и снова в поход! Мы не можем идти без устали, должны останавливаться на отдых. Ну, а на отдыхе…
– Ну да, отдых есть отдых.
– На отдыхе мы другие, – подытожил Дилан, – чем в походе.
У запорожских казаков, вспомнил я, во время похода любому казаку, что выпьет пусть чарку водки, сразу же казнь на месте. А после похода хоть залейся, как будто это уже совсем другие люди. Кошевые атаманы понимали гнусную природу человека, что не может слишком долго быть чистым, ему надо время от времени валяться в грязи, вот и узаконили, когда пьянствовать можно, а когда обязаны быть во всем «лыцарями».
Смит оглянулся, лицо расплылось в счастливой улыбке.
– Какой умный пес! Все понимает…
– Что понимает?
– Смотри, какого оленя прет! Как только и задавил? А несет как, а? Будто цыпленка! Намекает, что пора остановиться.
Граф Эбергард подъехал, сказал строго:
– У нас есть ветчина, не говоря уже о сыре и хлебе.
Сэр Смит всплеснул руками.
– А олень? Вы посмотрите, какой огромный, хоть и молодой! Я как-то не привык есть сырое мясо… А вы?
Граф Эбергард сказал с так раздражающим меня высокомерием:
– Костер заметят сразу. Разве этого добиваемся?
– Можно развести в яме!
Граф Эбергард не смотрел на меня, но я ощутил его молчаливое желание, чтобы я вмешался, ведь сэр Смит – мой вассал, не подчиняется даже королю по знаменитой формуле «вассал моего вассала не мой вассал», и я сказал с неохотой:
– Сэр Смит, должен заметить, что граф Эбергард на этот раз как ни странно, но прав… хоть и граф. Нам придется пообедать холодной ветчиной и вообще тем, что осталось. Доберемся до города, там отведем душу.
Сэр Смит проворчал с тоской:
– Когда еще доберемся! А ночь вот уже вот-вот…
– А как же насчет романтичности ужина у костра? – спросил я. – Что вы все рветесь в эти душные запыленные города? Так хорошо на природе…
Добрались до реки Тихой, в самом деле, очень спокойной и настолько мирно несущей свои воды к морю, что поверхность кажется зеркальной. Даже ветер не мог поднять волны или вздыбить гребешками, вода не плещется о берег, а стоит тихо и неподвижно, словно не река, а озеро.
С той стороны заливные луга, где-то на полмили, а дальше тот самый зачарованный лес, о котором местные рассказывают столько жутких сказок, однако же рубят в нем деревья, правда, на опушках, бабы собирают грибы и ягоды, с берез сбивают наросты целебной чаги, углежоги жгут в подземных ямах целые стволы, и страшный зачарованный лес отступает под натиском самого лютого зверя, двуногого.
Граф Эбергард велел почаще поднимать повыше стяг с изображением золотого вздыбленного коня, пусть все видят и запомнят, однако торопил, мы ехали иной раз до полуночи, благо полнолуние, на ночлег останавливались на три-четыре часа, а затем снова весь день то рысью, то галопом.
Долина стала каменистой, сперва в том смысле, что копыта застучали по камням, затем на этой ровной как стол поверхности стали попадаться округлые валуны, сперва размером с окаменевшие яйца динозавров, затем с баранов. Потом мы проезжали мимо таких валунов, задирая головы, не понимая, почему такие круглые, почему исчезла мелочь, а продолжают нарастать размеры, пока они не стали высотой с трехэтажный дом, продолжая сохранять округлую форму.
Сэр Смит начал креститься едва ли не чаще, чем брат Кадфаэль, этот же спокоен, ибо все в руце Божьей, и если такое создал, значит – нужно. Или было на тот момент нужно, а теперь осталось.
– Зачем осталось? – спросил сэр Смит нервно.
– Для напоминания о мощи десницы Божьей, – сказал Кадфаэль нравоучительно.
Я неожиданно обнаружил, что одна из гемм, какая – не врубился, усилила действие копалки. Обнаружил случайно на привале, когда отлучился от костра за высокие зеленые кусты. В амулете тихонько щелкнуло, словно раскололся лесной орех. Я ощутил, как он качнулся на веревочке, чего раньше не случалось. Я взял в ладонь, опустил, само собой подумалось, что у меня вроде бы еще с десяток золотых монет в карманах, да два десятка зашиты в седло вместе с драгоценными камешками, хватит, не надо жадничать…
Амулет подрагивал в ладони, ничего не происходило. Очень медленно я ощутил, что там на большой глубине есть золото. На гораздо большей, чем раньше нащупывала копалка. Его можно оставить там, а можно и принудить подняться к поверхности.
Подняться, сказал я. Велю подняться. И тут же амулет похолодел, словно в ладони у меня льдинка, впрочем, держать в эту жару даже приятно. Я застыл, прислушиваясь к ощущениям. Смутно, очень смутно, но как будто копалка отсчитывает на своем копальем языке исчезнувших программистов пройденные дюймы, футы, а может быть, и ярды. Или те, которые остались до поверхности.
От костра Дилан крикнул жизнерадостно:
– Сэр Ричард, с вами все в порядке?
Кто-то гоготнул, другой голос сказанул скабрезность, я ответил строго:
– Я здесь медитирую, неучи.
У костра разгорелся спор, что это такое, пошли самые разные предположения, а я терпеливо ждал, чувствуя, как закопанный неведомыми народами клад медленно поднимается к поверхности. Что закопан давно, понятно уже из того, что сокровища закапывают в самых приметных местах, обычно у дороги. Причем хорошей дороги, по мелким тропкам ходят мелкие разбойники, у них и запросы маленькие, и добыча крохотная. А здесь на мили в любую сторону дремучий лес, вековой лес, по всем летописям здесь лес был всегда…
Земля зашевелилась, словно на поверхность спешно выбирается крупный крот, я торопливо опустил ладонь с амулетом на разрыхленную почву и ощутил, как там, разбрасывая комья, поднялся холодный металл и прижался к ладони. Странной формы посудина, скорее походит на кастрюлю, чем на привычный горшок или кувшин, только эта кастрюля сделана с таким изяществом, что сама по себе уже произведение искусства. Крышка залита чем-то наподобие воска, но не воском. Я вытащил нож и расковырял все печати, на меня колдовство не действует, осторожно приподнял крышку, на всякий случай отклонившись в сторону, вдруг что выпрыгнет, мало ли какие защиты от дураков.
Из кастрюльки вырвался искрящийся столб радуги, снизу в растопыренные ветви ударил радостный ликующий свет. Я с недоверием смотрел на россыпь драгоценных камней, отказываясь верить, что это всего лишь камешки, которые дурные бабы вставляют в уши, кольца и вешают на шею.
От костра донесся испуганно-восторженный вопль:
– Сэр Ричард!.. Что это?
– Всем оставаться у костра, – велел я. – А то вдруг рванет… В смысле, я, как паладин, еще могу справиться, а вас божественным огнем сожжет! Ко мне могут приблизиться только безгрешные. Этих я сам призываю приобщиться к благодати.
У костра все разом затихло, никто не сдвинулся, а я осторожно потыкал в драгоценности пальцем, потом с опаской взял один камешек в руки, покатал на ладони, посмотрел через него на заходящее солнце, хотел было лизнуть, чтоб уж совсем быть похожим на папуаса, увидевшего электронные часы, но вспомнил, что никто не видит, можно не играть на публику и не делать вид, что понимаю что-то в этой хрени, запустил лапу поглубже и обнаружил на дне кастрюльки несколько золотых монет.
И хотя таких никогда не видел, морды и гербы просто совсем как будто не людьми сделанные, но ощутил внезапно нечто вроде грусти. И здесь всего лишь золото, всего лишь драгоценности. Нет чтобы спрятать электронный микроскоп или мобильник. Но люди во все времена и эпохи прячут золотишко и камешки. Неудивительно, что все эпохи заканчиваются всемирными катаклизмами, а потом все сначала, все сначала…
Когда я, пересыпав драгоценности и золото в сумку, вернулся к костру, на меня смотрели вопрошающими глазами.
– Что это было, сэр… Легольс?
– Разговаривал с Богом, – ответил я.
Ответом было ошарашенное молчание, на раздувшуюся сумку у пояса тоже посматривали, но я молчу, а задавать прямые вопросы весьма некуртуазно.
Эбергард поинтересовался почтительно:
– И что он сказал?
– Что веют ветры, – ответил я невесело, – и все возвращается на круги своя… И только мы способны этот порочный круг разорвать.
– Как? – спросил юный Дилан.
Они все смотрели серьезно и с ожиданием. Я молчал, не зная, как объяснить, что для этого надо перестать прятать золото и драгоценности. Что это вовсе не драгоценности, что это вообще не ценности. Только тогда вырвемся из этого повторяющегося цикла катастроф, когда примем другие ценности.