Близко сошелся он только с Вильгельмом Завоевателем, клявшим тот день и час, когда двинулся завоевывать Англию. Словом, про Париж было интереснее слышать от других.
Госпожа Обезьянинова оказалась дома.
- Рада видеть Вас, князь, - приветствовала она его, шагая навстречу в шуршащих кринолинах. Это достижение было предметом ее тайной гордости - призрачные кринолины шуршали как настоящие, создавая дополнительное ощущение уюта. - Какими судьбами, ветрогон Вы этакий? Обещались еще на позапрошлой неделе, мы Вас ждали-ждали.
- Виноват! - извинился Аскольд. - Дела, дела.
- Известно, какие у Вас дела, баловник, - шаловливо погрозила прозрачным пальчиком Обезьянинова, - заходите скорее.
Представив Васю, Аскольд пошел на запах и очутился за длинным столом, накрытым белой скатертью с пышной бахромой. Гостей в этот вечерний час было много. Острый взгляд бывшего морского разбойника тотчас отыскал знакомые лица: в дальнем углу примостился некто Бунге владелец первой частной аптеки на Подоле. Был он великим травоведом, и госпожа Обезьянинова обожала его за то, что он всегда приносил с собой какие-нибудь скляночки или мешочки с душистыми растениями, высушенными и измельченными, которые придавали чаю незабываемый вкус. Когда Бунге был еще человеком, подвыпившие призраки варягов немного побушевали у него на Притисско-Никольской, изображая в лицах доблестное взятие Киева. С тех пор почтенный аптекарь побаивался Аскольда и встречал его вымученной и бледной улыбкой. Князь, размахивавший огромным топором, да еще и в рогатом шлеме - высокий, плечистый и мощный - произвел на него неизгладимое впечатление. И хотя последний десятки раз извинялся и объяснял, что это не он виноват, а старая память, да древние вредные привычки, обостряющиеся в полнолуние, к сближению это не привело. Разве что Бунге научился не шарахаться и не забиваться в щели при виде фигуры, обряженной в доспехи и закутанной в плащ с огромным отложным воротником, усыпанным драгоценностями.
Зато рядом с переполошенным аптекарем сидел длинный, востроносый призрак, немного похожий на Сирано де Бержерака.
- Николай Васильевич! - обрадовался князь и двинулся к гостю, таща за собой домовичка Васю. - А я Вас, голубчик, как раз вспоминал сегодня.
- По какому же поводу? - осведомился Гоголь, привставая.
- Чуден, говорю, Днепр при тихой погоде. Прав, говорю, был Николай Васильевич. И как это Вам такая светлая мысль в голову пришла?
- Чего же в ней светлого? - поморщился тот. - Лил дождь несколько дней к ряду, как сегодня - сильный такой, холодный, на улицу выходить тошно. Грязь, брызги, сюртук заляпает так, что после не отчистишь. И экпипажи, экипажи колесами грохочут и водой окатывают! Ну и на набережной тоска зеленая; тоже слякоти по колено, и в небе просвета не видать. А птица редкая куда-то летит, устало так; крылом машет, а в движении обреченность наблюдается - ровно говорит: "и зачем это все нужно?". Ну, тут и подумалось, что чуден Днепр при тихой погоде...
Вы лучше мне, князь, расскажите, как Царьград брали.
- А чего там брать было? - пожал плечами Аскольд. - Это, знаете, детская мечта и не более того. Был мальчишкой, наслушался сказок - все мы хотели тогда непременно разграбить Рим или Царьград. И когда такая возможность подвернулась, отказываться было грех. Как видите, зря. А теперь, тысячу-то с лишним лет спустя, и вовсе глупым кажется - куда нас понесло? За каким чертом?
- И не вспомнят! - подхватил неожиданно Вася, до сих пор хлебавший горячий чай из огромной чашки с пунцовыми и палевыми розами, чашки знаменитого майсеновского фарфора из тех, что нынче стоят по музеям и пылятся безо всякого дела.