Как отселился Ро за оливковую рощу, собрал заново свой дом, как из лего, только один рабочий с ним работал, многие предлагали Ро, пока дом строится, ночевать у них, на обед-ужин звали, деревня все же, зачем на улице палатку ставить, когда вокруг все свои. Ро улыбался, благодарил и шел в свою палатку, дней через пять и приглашать перестали.
А через несколько месяцев почти забыли о нем, на работу Ро ездить перестал, клиентов не принимал, на что жил, непонятно. Называли его теперь за глаза не иначе как Сумасшедший Ро, а такое название у альтернативщиков надо заслужить, для них любой завих — норма.
То, что он не разговаривал ни с кем, ничего целыми днями не делал и рысь себе завел, в нашей деревне на великую странность не потянет, и не таких видали. Никто и объяснить не мог, почему Ро прозвали сумасшедшим, хотя объяснять в нашей деревне умеют, и про жизнь и про смерть все по полочкам разложат. Ро везде со своей рысью ходил, или это кошка была такой странной породы — откуда у нас тут рысь в Галилее? Воротником на нем сидела кошка-рысь — куда бы Ро ни шел, всё с ней, даже на велосипеде с ней ездил, — сидела на шее, когтила нежно, не насквозь, не боялась.
* * *— Слезай оттуда, киска, ну слезай, не уходи от меня! Меня же только одну ночь не было, что ты, и вот я вернулся. Ну слезай, ужин готов, ну, кис-кис!
Рысь только перебралась повыше и смотрела вниз, как божество на грешника, и была похожа на обиженную домашнюю кошку, которую только что щелкнули по носу газетой. Вдруг рысий взгляд застыл, она распушилась, подняла зад и стала вытанцовывать твист. Покрутила попой, передними лапами и приготовилась к прыжку.
Человек среагировал быстро, отскочил от дерева метра на полтора. Рысь поняла, что промахнется и в последний момент затормозила, уцепившись всеми когтями за ветку.
Рысь метнулась на верхушку и исчезла в листве. Человек отошел от дерева еще чуть подальше, отслеживая движения под листьями кроны.
* * *Кошки не прощают, рыси не прощают, кошки мстят, думал Ро и все бормотал-нашептывал: кис-кис-кис.
Из-под листвы, с самой верхушки, как из-под неба, вдруг свисла женская нога — белая и неуклюжая, потом промелькнула вторая, и женщина соскользнула вниз по стволу — слишком быстро — почти упала.
Лея-гадалка терла то исцарапанные белые ноги, то ушибленную спину, то пыталась вдруг распутать серые слипшиеся волосы и всхлипывала: меня никто… — и дует на царапину, — не любит! — никто! — Волосы не поддавались и не распутывались.
Ро заставил себя подойти: ты же всегда лечил, тебе не может быть противно — только бы не переломы, придется тащить ее к себе; Ро берет Лею за руку, Лею-гадалку, браслеты отзываются медным перезвоном, Ро отодвигает липкую прядь с ее лба, на ухе кисточка, пушистая рысья кисточка, киска, кис-кис, ты моя киса, пойдем домой, — ты был у этой суки, у этой рыжей суки, — пойдем, киска, пойдем, ужин готов.
* * *Из сада запахло ночными цветами. У Гилы кружилась голова от ароматических свечей, теперь еще и цветы.
И в кастрюльке варятся слишком пахучие травы.
— Ну что, Гила? Такая вот история.
— А что было потом с Ро? Он живет… в деревне? Где он?
— Где-где… Ты лучше скажи, не передумала? А то приворот — это такое дело, сама понимаешь… — Женщина помешивала травы в кастрюле, браслеты на ее руке тихо звенели.
СЛОВА
Мальчик сидел в своей комнате на полу и плакал. Он так давно плакал, что устал и даже не удивился, когда какой-то дядя сел на подоконник и свесил ноги в комнату. Это был солидный пожилой дядя с бородой, он был похож на старого ученого или даже на директора школы, а сейчас почему-то сидел на подоконнике десятого этажа и смотрел на мальчика.
— Здравствуй, ученик, — сказал дядя.
Наверное, все же директор школы, подумал мальчик и очень вежливо сказал:
— Здравствуйте! — и вытер слезы рукавом.
— Ты сказал слова? — спросил дядя.
— Да. — И мальчик опять заплакал. — Сказал! И теперь я заперт!
— Знаешь, ученик, люди заперты в своем теле до самой смерти, и мало кому удается это преодолеть. Люди любят быть запертыми, они сами себя запирают в строгие рамки, придумывают правила, мало им законов мироздания. Люди сидят всю жизнь взаперти и даже не стремятся выйти наружу. Но ты сможешь, меня прислали тебе помочь, если ты вдруг сам не справишься.
— Правда? — обрадовался мальчик. — Вы можете меня забрать отсюда?
— Я затем и прилетел, ученик. А давно ты сказал слова?
— Давно… То есть не помню, может быть, час назад или даже два.
— И до сих пор заперт… Странно, что заклинание работает так медленно. Обычно ученики превращаются сами, и я прилетаю только показать дорогу.
— Превращаются? В кого?
— В птицу, конечно! Нам же надо лететь.
— Вот здорово! В птицу! А мама мне сказала, что я превращусь в бандита, если буду так говорить.
— Мама? Ты рассказал все маме? — Дядя очень рассердился.
— Ну я же не знал, что это за слова! А мама меня заперла в комнате и сказала больше никогда так не говорить, потому что Мишка хорошему не научит.
— А что за слова ты сказал? — неуверенно спросил дядя.
— Я сказал «ебтвоюмать», — прошептал мальчик.
— Еб твою мать! — повторил дядя. — Опять ошибся окном!
ЖЕЛТАЯ ГОРКА
— Ну и что?
— Ну и ничего!
— Ну и что!
— Ну и ничего!
— Ну и ладно!
— Ну и пусть!
Горка была противно-желтая, когда по ней съезжаешь и трешься штанами, она щелкает и стреляет. Еще раз вверх с разбега, и еще раз вниз, щелк-щелк и колется. Ну и ладно! Ну и пусть! Все равно не пойду домой, горка щелк-щелк и совсем меня застрелит, и так им и надо! Они даже не идут меня искать, думают, накатаюсь и приду. Они не знают, что это желтое чудовище стреляет. Ну и что, ну и ладно!
* * *— Послушай, может, все же пойти поискать Цахи?
— Да ладно, что с ним будет? Небось на площадку пошел, с горки катается, играет с кем-нибудь.
— Уже темнеет, я схожу посмотрю, где он.
— Подожди, еще совсем светло. Иди ко мне, а то он сейчас вернется.
— Нет, я выйду посмотрю. Он уходил такой сердитый.
— Успеешь, иди ко мне.
Шелли совсем ничего не чувствует, она думает о мальчике на горке, вверх с разбега и вниз, вверх и вниз, сколько времени прошло? За окном совсем стемнело.
* * *— Ты просто бесчувственный, ты его не любишь, конечно, это не твой ребенок! Где он теперь?! Где его искать?! Всех его друзей уже обзвонила, его нигде нет, звони в полицию срочно, ненавижу! Просто ненавижу!
Пока Юваль набирает телефон полиции, что-то громко говорит, записывает имя полицейского, Шелли бегает по площадке, заглядывает в ямы, продирается сквозь кусты. Ненавижу-ненавижу-ненавижу!
— Тетя! Подойди, я тебе что-то скажу.
— Ненавижу-ненавижу… Что?
На качелях сидит мальчик и лениво раскачивается, тормозя ногами. Да это же Ноам из Цахиного класса, как она его не заметила, качели ужасно скрипят, не заметила, не услышала.
— Да, Ноам, ты видел Цахи? Говори, ну, видел?!
— Мама Цахи, как тебя зовут? Ты только не волнуйся, ладно? Цахи катался с горки, часа три катался, пока мы тут играли, а потом в горке что-то бумкнуло и он исчез.
— Как это бумкнуло? Как исчез?
— Просто исчез и все. Он говорил, что эта горка стреляет, а не просто щелкает. Только не насмерть, а забирает куда-то, в какую-то страну. Не знаю, он не сказал в какую. Он сказал, что когда родители обижают детей, горка бумкает, и все.
* * *Полиция искала ребенка по всему городу, по оврагу, по больницам и моргам. Его не было нигде.
Шелли звонила всем детям по списку по третьему разу, может, все же зашел. Но нет.
Бумкнуло и все… Как это — бумкнуло, и все? Как?!
* * *Звонок в дверь. Цахи! Да, это он, Цахи, миленький, где ты был, уже ночь!
— Я с тобой не разговариваю! Где-где, на чердаке сидел у Ноама, у него родители уехали, вот я там и сидел, чтобы ему не страшно было. А потом Ноам пошел погулять, а я заснул, я уже знаешь сколько погулял. Мама! А пусть этот Юваль к нам больше не приходит!
* * *— Алло! Шелли! Ноам у вас?
— Нет, я его видела поздно вечером на площадке. Цахи тут пропадал, говорит, что был у Ноама на чердаке, а вы уехали.
— Никуда мы не уехали! Папа сказал, что не купит ему ролики, потому что он за контрольную пятьдесят пять получил. А он обиделся и дверью хлопнул. Муж говорит, не бегай за ним, воспитывать надо, а я выбежала, когда уже темнело, понимаешь? Вижу, он на горке с твоим Цахи, я кричу: «Ноам!» — а на горке что-то бумкнуло, и все!
— Что все?
— Они исчезли оба!
— Но Цахи уже дома, и Ноама я видела поздно вечером. Цахи! Иди сюда!