— Ассасина, — повторил Звонкий Диск. — Ассасин — это профессиональный убийца. Ими часто самок делают, особенно пригожих. Пригожей самке к жертве подобраться легко, да не ждут от нее беды обычно. Только она необученная совсем, это беда. Могу учителя хорошего посоветовать.
— Не надо ничего советовать, — заявил Длинный Шест. — Этими делами пусть хозяин занимается, не мое это дело.
— Зря ты так, — покачал головой Звонкий Диск. — Не зря сказано, что хороший раб — половина успеха. Хозяин своими делами занят, а ты — своими. Подойди к нему как-нибудь невзначай и скажи, дескать, узнал случайно, где Аленького Цветочка ассасинскому мастерству можно выучить. Хозяин благодарен будет.
— Да иди ты! — воскликнул Длинный Шест. — Ничего не понимаешь, а всюду лезешь, как подросток несмышленый! Звонкий Диск пожал плечами и сказал:
— Ну, как знаешь. Некоторое время они молчали, затем Длинный Шест сказал:
— Прости, что накричал. Не хотел обидеть, клянусь. Просто…
— Да я понял, что просто, — сказал Звонкий Диск. — Чего непонятного? Дело житейское. Я тоже, когда с опасного дела возвращаюсь, злой становлюсь и бешеный, аж сам себя боюсь. Но это быстро проходит, не волнуйся. Ты что-то спросить хотел?
Что хотел спросить Длинный Шест, так и осталось тайной. Потому что ветка шиповника, загораживающая вход в тайный садик, качнулась, и там появился Джон Росс.
— Длинный Шест, ко мне, — повелел он. — Звонкий Диск, я не могу тебе приказывать, но прошу тоже пойти со мной. Аленький Цветочек в беде.
5
Выйдя на улицу, Аленький Цветочек пребывала в расстроенных чувствах и почти не смотрела по сторонам. А чего смотреть, собственно? Улица как улица, дома как дома. Будь на ее месте Длинный Шест, он бы всю шею свернул себе, разглядывая большой город. Но она не деревенщина бестолковая, она в Идене выросла, ее большими домами не удивишь. Единственное, что ее удивило — что некоторые женщины одеты в бесформенные балахоны, скрывающие очертания фигуры, и с капюшоном, скрывающим лицо. Таких женщин было немного, где-то примерно одна из двадцати. Наверное, жрицы какие-то.
Если бы Аленький Цветочек была более внимательна, она заметила бы, что редкие прохожие смотрят на нее с удивлением, а некоторые даже протирают глаза, проверяя, не померещилось ли. Но Аленький Цветочек ничего не замечала, она была слишком занята тем, что злилась на Джона.
Короткая пешая прогулка несколько успокоила ее. А когда она ступила на землю базара, она уже не злилась, ею овладело то радостное предвкушение, какое всегда испытывает женщина, попав в место, где покупают и продают. А поскольку для Аленького Цветочка это чувство было новым (раньше она посещала базары только в сопровождении старших рабов), злость ушла бесследно. Впервые за последние дни Аленький Цветочек почувствовала, что счастлива.
Продовольственные ряды она собиралась пройти насквозь, не останавливаясь и ни к чему не прицениваясь. Но этому желанию не суждено было сбыться. Потому что сзади нее кто-то закричал:
— Посмотрите, какая она красивая!
Аленький Цветочек остановилась, на ее губах расцвела счастливая улыбка. Она обернулась.
— Глянь, цыпа, какая морковка красивая! — обратился к ней большой волосатый орк, стоящий за прилавком. — Всего-то пять центов за пучок, а тебе, красавица, за четыре уступлю! А порадуешь меня — бесплатно отдам!
Орк был высок, пузат и весь зарос густым черным волосом, жабьи татуировки на его щеках скорее угадывались, чем наблюдались. Сексуальной привлекательности в нем было не больше, чем в лишайном кобеле. Еще меньше ее стало, когда продавец улыбнулся, показав желтые кривые зубы в количестве примерно вдвое меньшем, чем положено от природы.
— Не журысь, цыпа! — провозгласил продавец. — Пойдем! Вона шалашик, а тама одеяльце, да такое мягкое! Чмоки-чмоки!
Он протянул через прилавок волосатую руку, Аленький Цветочек отпрянула. Орк загоготал, к этому гоготу присоединились другие продавцы.
— Не ходи к нему, ко мне ходи! — крикнул ей другой орк, с коротко стрижеными рыжими волосами и весь в пятнах какой-то кожной болезни. — Я тебе так вдую, два дня ходить не сможешь! Полведра яблок дам!
— А я ведро дам! — провозгласил бледный трясущийся старикашка, тоже продавец.
— Аукцион! — крикнул кто-то из-за спины. На него почему-то зашикали. Аленький Цветочек уперла руки в боки и завопила:
— Сейчас вы у меня дооретесь, петухи драные! Вот хозяина позову, он вам живо яйца пооткручивает!
После этих слов орки совсем развеселились, захохотали, заулюлюкали и захлопали в ладоши. Кто-то вопил, давясь от смеха:
— Девка жжет! Хотя никакого огня Аленький Цветочек не разводила.
— Да тебя надо в цирке показывать, дочка! — воскликнул старикашка.
— Дай сиську бесплатно поцелую! — завопил тот волосатый орк, с которого началось все это глумление.
— О боги и бесы, какая дура, — произнесла какая-то самка над самым ухом Аленького Цветочка.
Аленький Цветочек гневно обернулась и хотела сказать что-то совсем злое, но не сказала. Толстая пожилая самка, только что подошедшая к ней, ухватила ее за руку и поволокла куда-то между прилавками. Аленький Цветочек не упиралась, она была смущена и растеряна, и ей почему-то показалось, что от этой самки не стоит ждать беды. А вот от тех самцов — стоит. Потому что поднявшийся гвалт явно превосходит все пределы допустимого, и это пугает.
Старуха затолкала Аленького Цветочка в полутемный шалашик, на пороге Аленький Цветочек споткнулась обо что-то круглое и упала. Прямо в кучу капусты упала — вот что, оказывается, здесь хранится. Снаружи доносились вопли:
— Давай, лесбиянка старая! Вдуй ей как следует!
— Да ей нечем вдувать!
— Будто тебе есть чем! Покажи свой огрызок!
— Открывай рот, покажу!
— Ха-ха-ха!
Аленький Цветочек попыталась встать, но капустные кочаны под ее руками соскальзывали и рассыпались.
— Лежи, дура! — прошипела самка. — Ты чего творишь? Мозгов совсем нет?! Аленький Цветочек попыталась придать лицу серьезное выражение.
— Я ничего не творю, — заявила она. — Я пришла на рынок, чтобы купить одежду. Я не знаю, почему они все меня обижают. Я им ничего не сделала, просто шла мимо.
Самка вздохнула и присела на корточки рядом. Вначале Аленький Цветочек удивилась и чуть-чуть испугаась — ей показалось, что самка решила облегчиться прямо на капусту. Но самка присела на корточки просто так, наверное, ей так удобнее, чем стоять.
— Понаехали тут, — проворчала она. — Давно приехала-то?
— Вчера, — ответила Аленький Цветочек. — А что?
— То-то и видно, что вчера, — вздохнула самка. — Эх, молодежь… Своего разумения нет, а у старших спросить стесняются. И хозяин твой, небось, такой же дурной. Рыцарь, поди?
— Рыцарь, — согласилась Аленький Цветочек. — Но он не очень молодой.
— Еще хуже, — покачала головой толстая самка. — Седина в бороду — бес в ребро. Говорил, небось, что любит? Все они так говорят. Только и умеют, что говорить, а заботы ни в жизнь не дождешься. Лучше сбеги, пока не поздно, загубит ведь молодость твою.
— Как это сбеги? — изумилась Аленький Цветочек. — Нельзя же! Поймают! Да и… гм… люблю я его.
Произнеся эти слова, Аленький Цветочек вдруг осознала, что действительно любит Джона, а их размолвка возникла из-за такой незначительной ерунды, что даже и говорить об этом неловко. Любимый самец временно пренебрегает подругой, потому что занят важным делом — на что тут обижаться?
— Все равно сбеги, — решительно заявила самка. — Любят не так. Таких, как мы, рыцари никогда не любят, только похоть свою кобелиную радуют. Но тебе этого не понять, потому что ты молодая и глупая. А самое главное — кто любит, тот заботится. Не пускает на улицу в обносках, с открытым лицом и без охраны. Хотя откуда у него деньги на охрану, у рыцаря твоего? А сам сопроводить побрезговал, унизительно ему среди орков толкаться, надо полагать…
Аленький Цветочек неловко пошевелилась, пытаясь поудобнее устроиться на капустной куче. Луч света, пробившийся сквозь прореху в тряпичной крыше, упал на золотую цепочку, она сверкнула, и ее блеск показался в полутьме ослепительным.
— Ух ты! — воскликнула самка.
Протянула руку, попыталась вытащить амулет из-под рубахи Аленького Цветочке, но та не позволила. Ухватила за жирное и одновременно морщинистое запястье и зашипела злобно:
— Не трожь! Мелькнула мысль: может, эта самка и в самом деле лесбиянка?
— Ну ты и дура, — сказала самка. — Сбежала уже! Прихватила, что под руку подвернулось, и сбежала! Нет, такая дурость не лечится. Сама разбирайся. Она встала, повернулась к выходу, отодвинула полог и вдруг замерла.
— Тута она, — сказала она. — Тута, отец высокорожденных. Это… Утешение, вот! Утешение ей того… утешала, во, это самое, да. Не могу знать, отец высокорожденных. Не видела. Кобелей поганых видела, золото не видела. Старая, слепая. Да, бесполезная.