— Я люблю его, Сара, — произносит она, словно читая мои мысли. — И он очень добр ко мне. Тебе это известно.
Нет, это мне как раз неизвестно, но пока я пытаюсь найти подходящие слова, чтобы сказать об этом, подруга уже поворачивается к двери.
— Элла…
— Позвоню, как только прилечу в Париж, так что держи сотовый при себе.
— Подожди! — Крепко сжимаю ее руку. — Сколько я тебя не увижу?
Зеленые глаза вспыхивают радостным предвкушением.
— Месяц. Представляешь? Целый месяц в Италии! Можно только мечтать! — Она торопливо обнимает и целует в щеку. — Занятия начнутся только в октябре — спасибо удлиненным учебным дням! — так что впереди как раз месяц! Невероятно! Больше никогда не буду жаловаться на слишком плотное расписание. Месяц в Италии! Фантастика! Обязательно тебе позвоню, а когда мы вернемся, сразу устроим торжественный прием.
Изумрудные глаза слегка увлажняются.
— Ты же знаешь, как мне хочется, чтобы ты была рядом. Но Дэвид понимает, что у меня нет семьи, и потому хочет увезти, чтобы я не страдала от этого. — Она прикасается к складке между бровями, которая всегда появляется на моем лбу, когда хмурюсь. — Прекрати морщиться, а то состаришься раньше времени. Не беспокойся, все будет хорошо. Просто отлично!
— Хотелось бы, — замечаю я, пытаясь призвать на помощь тренированный учительский голос, однако горло перехватывает, и слова получаются скрипуче-неуклюжими. — Позвони сразу, как только прилетишь в Париж. А еще пришли фотографии. Много фотографий.
Элла лучезарно улыбается:
— Да, мисс Макмиллан. — Она поворачивается и убегает, коротко взмахнув рукой на прощание. Остаюсь в полном одиночестве и безуспешно пытаюсь подавить неожиданные, непонятные слезы.
Конечно, я радуюсь за Эллу, но одновременно и тревожусь. Чувствую себя… сама не знаю, как я себя чувствую. Наверное, потерянной. Пальцы машинально сжимают ключи, и неожиданно я понимаю, что получила в наследство целый контейнер чужих вещей и дневники — те самые, которые поклялась больше никогда не читать.
Глава 2
«А потом наступил момент, который даже вспомнить страшно. К губам прикоснулось ледяное лезвие. И он пообещал, что боль принесет наслаждение…»
Строчки из дневника всплывают в памяти ближе к вечеру, в день неожиданного отъезда Эллы. Повторяются в сознании, кружатся бесконечно и упрямо, пока не порождают ужас. Из-за них я и оказалась здесь, в снабженном системой климат-контроля контейнере размером с небольшой гараж. Должно быть, автора дневника заставили арендовать его крайне серьезные обстоятельства. Уже смеркается, но район, где расположено хранилище, считается спокойным. Стою неподвижно и не знаю, с чего начать. Копаться в чужих вещах нелегко.
«И он пообещал, что боль принесет наслаждение…»
Незваные слова снова звучат в сознании. Вздрагиваю — но не от того, что дневник откровенно возбуждает. Строго-настрого запрещаю себе возбуждаться от рассказа о принуждении, болезненном наслаждении и шелковых путах. Скорее я беспокоюсь за эту таинственную женщину. Мой отец всегда умел подчинить своей воле и меня, и маму. Мама нашла убежище в смерти, а я после этого постаралась навсегда убрать отца из своей жизни. И все же, несмотря на пять лет свободы, ощущение зависимости от его непреклонного характера все еще слишком явственно присутствует в памяти.
Воспоминания эти мучительны, и я сама не понимаю, почему и зачем мысли упорно сворачивают в ту сторону, куда даже смотреть не хочется. Вот почему я категорически против насилия. Заставляю себя сосредоточиться на аккуратно сложенной мебели, на ящиках вдоль стен и еще на чем-то, напоминающем старательно упакованную картину. Кто и зачем это сделал? Кто бросил вещи, о которых заботился настолько, что не поленился все бережно завернуть, прикрыть, поставить на место? Нет, не верю, что какой-то богатый поклонник увез мою незнакомую подругу в далекие счастливые края. Вот так все сложить и продать мог только тот, кто познал серьезные неприятности, а может быть, и трагедию. Не собираюсь распродавать эти вещи. Вещи этой женщины, тут же поправляю себя. Зовут ее Ребекка Мэйсон. Так написано в документах. Сотрудники хранилища уверяют, что телефон ее дать не могут. «К тому же он все равно отключен».
— Непременно тебя найду и верну вещи, — шепчу в пространство, как будто разговариваю с самой хозяйкой, и по спине струится холодок. Начинает казаться, что она здесь, что я действительно обращаюсь к ней… ощущение жутковатое, но решение разыскать незнакомку от этого только крепнет.
Понимаю, что означает данная клятва, и тяжело вздыхаю. Придется вторгнуться в чужое пространство и изрядно покопаться в вещах — только так можно найти способ связаться с Ребеккой и вернуть то, что осталось от ее имущества. Конечно, если она еще жива, уточняю я угрюмо про себя и обхватываю руками плечи, словно сильно озябла.
— Перестань, — бормочу укоризненно. В обычной жизни мрачные настроения мне несвойственны, я даже не люблю смотреть фильмы ужасов. В мире и без того достаточно монстров, вполне реальных; к чему создавать вымышленных?
Элла права: у Ребекки вполне мог появиться благополучный, счастливый повод спрятать прошлую жизнь в чулан. Например, крупный выигрыш в лото. Почему бы и нет? Внезапно с неба сваливается куча денег, и старые вещи сразу оказываются лишними. Конечно, сюжет маловероятный, но все же возможный. Но если так, то почему предположение нисколько не снимает повисшего в воздухе зловещего напряжения?
Чтобы поскорее покончить с угнетающей миссией, бросаю сумку на пол и внимательно оглядываюсь, пока не замечаю в углу ящик с аккуратной надписью: «Личные бумаги». Если где-то и удастся обнаружить контактную информацию, то только здесь.
Два часа спустя все еще сижу, прислонившись спиной к стене, и листаю абсолютно не касающиеся меня документы. Просматриваю школьные табели и бесконечные счета. Читаю юридические бумаги, связанные с крохотным наследством, оставшимся от умершей три года назад матери. Думаю о своей маме. Она из последних сил старалась уберечь меня от отца, а ради собственной защиты так ничего и не сделала. Закрываю глаза и пытаюсь понять, уйдет ли когда-нибудь боль потери или останется в душе навсегда. Мама всегда была для меня самой верной подругой, самой надежной и справедливой советчицей. Интересно, Ребекка была так же близка со своей мамой? Так же страдала после ее смерти, как страдаю я?
Заставляю себя снова сосредоточиться на бумагах и понимаю, что найти адреса или телефоны каких-нибудь родственников, чтобы связаться с Ребеккой, не удастся. К счастью, на письмах и стопках банковских счетов указан ее адрес, хотя трудно сказать, насколько он точен.
Понимаю, что ничуть не продвинулась в поисках, запихиваю бумаги обратно в ящик и с трудом встаю. Спина затекла, ноги разгибаются с трудом. Похоже, от регулярных утренних пробежек толку мало.
— Посмотрите в комоде, — раздается за спиной мужской голос.
Вздрагиваю от неожиданности, оборачиваюсь и вижу в дверях человека в форменной рубашке. Нервы натягиваются до предела. Передо мной красивый мужчина лет тридцати пяти — светловолосый, гладко выбритый, с короткой стрижкой. Однако мрачный интерес в его глубоко посаженных глазах заставляет насторожиться. И без того небольшая комната съеживается и давит со всех сторон; зловещее предчувствие, от которого так и не удалось избавиться, материализуется, давит на плечи, мешает дышать.
— В комоде? — с трудом переспрашиваю я, преодолевая сухость в горле.
— У каждого человека непременно есть потайной ящик, — говорит он негромко и еще тише добавляет: — Место почти такое же укромное, как душа.
Каменею, не в силах справиться с новой волной страха. Этот человек явно уже бывал здесь, копался в вещах Ребекки. Он даже знает, что хранится в секретном ящике! Странный незнакомец очень мне не нравится, и внезапно в голову приходит мысль, что здесь мы с ним одни: до шоссе несколько миль, а других посетителей не видно и не слышно.
— Чужие секреты совершенно меня не интересуют, — отвечаю твердым голосом, что очень странно, учитывая, что колени отчаянно трясутся. — Всего лишь хочу разыскать хозяйку контейнера, чтобы вернуть вещи.
Мужчина неотрывно смотрит на меня долгим пристальным взглядом, и от этого делается еще страшнее. Наконец, когда молчание становится нестерпимым, произносит:
— Я уже сказал: посмотрите в ящике. — На его губах мелькает тень иронической улыбки. — В девять вернусь, чтобы закрыть центральный вход. Вряд ли вам захочется остаться здесь на ночь. — Не произнеся больше ни слова, он уходит.
Стою неподвижно, не в силах шевельнуться. Хочу захлопнуть дверь, но боюсь: мысль о том, что замок запирается снаружи, приводит в ужас. Секунда за секундой слушаю, как удаляются мерные, уверенные шаги. Тише. Да. Еще тише. Надо как можно быстрее отсюда смываться! Бросаюсь к комоду из красного дерева и судорожно дергаю правый верхний ящик. Сердце застревает в горле и мешает дышать; так и сознание потерять недолго. Останавливаюсь. Не переставая трястись от непонятного страха, заставляю себя вдохнуть и медленно выдохнуть. Считаю до тридцати и только после этого вновь обретаю способность дышать. Я в порядке. И все вокруг тоже в порядке. Выдвигаю левый ящик, и только что обретенное дыхание снова сбивается: передо мной черная бархатная шкатулка с замком, размером двенадцать на восемь, красный шелковый шарф и три толстые тетради в красной кожаной обложке.