Это было все, что знал Уиппл, если не считать множества ничего не значащих деталей и кое-каких беспочвенных догадок.
Мысль об устройстве ленча у Лили Роувен принадлежала, конечно, мне, поскольку Лили была моей приятельницей, а не Вулфа. После обеда в
понедельник вечером я предложил ему следующий план действий: я звоню директору-распорядителю комитета Томасу Хенчи и сообщаю что он, Вулф,
предполагает пожертвовать в фонд организации довольно значительную сумму и в связи с этим хочет переговорить с кем-нибудь из работников комитета
и что, по моему мнению, наиболее подходящей кандидатурой является мисс Брук, поскольку, как мне известно, она производит на мужчин приятное
впечатление.
Однако Вулф забраковал мое предложение по следующим мотивам: а) от него будут ожидать крупное пожертвование - не меньше тысячи долларов; б)
беседуя с привлекательной молодой женщиной в его отсутствие, я скорее добьюсь положительного результата. Третий - главный - мотив
подразумевался: речь шла о встрече с женщиной. В старинном каменном особняке Вулфа на Западной Тридцать пятой улице есть много такого, что ему
нравилось: мебель, ковры, книги, хорошая звукоизоляция, оранжерея на крыше, повар Фриц Бреннер, садовник Теодор Хорстман и, конечно, я - сильная
личность, человек действия.
Однако больше всего ему нравилось отсутствие женщин; он был бы страшно рад, если бы ни одна представительница прекрасного пола вообще
никогда не переступала порог его дома.
Вот почему я и предложил организовать встречу у Лили Роувен, для которой ничего не значило выбросить тысячу долларов, против этого
предложения Вулфа не возражал. В тот же вечер я позвонил Лили, но она заявила, что ненавидит обсуждать подобные дела по телефона и что я должен
предстать перед ее светлые очи, пришлось предстать, и в результате я вернулся домой лишь в третьем часу ночи. Поскольку ничто, исключая
убийство, не может нарушить моего правила ежедневно спать восемь полных часов, во вторник утром я заявился в кабинет лишь после того, как Вулф,
по установившемуся обычаю, провел в своей оранжерее два часа - с девяти до одиннадцати. Примерно в полдень позвонила Лили. Она сообщила, что
мисс Брук будет у нее на ленче завтра в час дня, и порекомендовала мне прийти пораньше и детально "проинструктировать хозяйку".
Две мили через город и по Шестьдесят третьей улице, один из моих любимых маршрутов для прогулок, но в эту среду он дался мне с большим
трудом. На улице двадцатиградусный мороз; из-за каждого угла на вас набрасывается леденящий ветер, разогнавшийся на просторах бухты Гудзон; он
заставляет вас сгибаться чуть не до земли, затыкает вам рот, а идти все-таки надо, и вы идете, скрежеща зубами, заскакивая то в подъезд, то в
бар, то в вестибюль гостиницы.
В конце концов я все же добрел, стряхнул в прихожей снег с пальто и шляпы, поднялся на лифте на верхний этаж и, едва Лили открыла дверь,
спросил: "Где тут можно свалиться с ног и отдышаться?"
Лили комически сморщила лоб - я сам когда-то научил ее этому.
- Вы не туда попали! - засмеялась она, закрывая за мной дверь, потом удивленно спросила:
- Неужели ты шел пешком?
- Если только это называется "пешком". - Я повесил в шкаф пальто и шляпу. - Если про альпинистов, поднимающихся на Эверест, можно сказать,
что они "идут пешком", то я шел.
Взявшись под руку, мы прошли в гостиную, застланную огромным персидским ковром с вытканными на нем яркими цветами; на стенах висели картины
Ренуара, Мане и Сезанна, в углу стояло пианино цвета слоновой кости, а огромная стеклянная дверь вела на террасу, где, подхваченные порывами
ветра, в диком танце кружились бесчисленные снежинки.