– Здесь пустые места, я не видел следов жилья. По крайней мере, недавних.
– Ты все еще о ночной гостье?
Он сказал с обидой:
– А что плохого? Может быть, ей в самом деле нужна была помощь?
Я кивнул:
– В чем-то ты прав, ведь кто не рискует, тот не пьет… в смысле, того не хоронят в гробу из красного дерева. А то, что она все-таки ведьма, так от одного греха подальше, к другому поближе, верно? А ты ее почти уболтал. Женщины все любят ушами. Особенно те, у которых от ушей растут ноги.
Он спросил уныло, но с надеждой:
– А вы в самом деле не рассмотрели… кто она?
– Кто много спрашивает, – ответил я, – тому много врут. Но я в самом деле не стал всматриваться. Отогнал – и ладно. Я понимаю, что если враг не сдается, его уничтожают, но как-то не могу всерьез считать врагом красивую женщину… или которая может прикинуться красивой. Ведь они все прикидываются: с помощью макияжа, шейпинга, дантиста, портнихи, курсов общения! Для нас прикидываются.
– Но, если…
– Жизнь, – сказал я наставительно, – на десятую долю из того, что с нами происходит, а на девять десятых из того, как мы на это реагируем. Реагируй весело!.. Иначе жизнь будешь видеть в виде лестницы в курятнике – короткой и в дерьме.
– Сэр Ричард! Вы говорите ужасные вещи!
– Нет, – ответил я, – я оптимист. Знаю, что в жизни обманывают только три вещи: часы, весы и женщины. А все остальное – жизнь есть жизнь, в какой бы позе ни проводилась. Надо жизнь любить, иначе…
Он не ответил, смотрел ошалелыми глазами. Я проследил за его взглядом. Над вершинами холмов в нашу сторону летел, часто-часто взмахивая крыльями, громадный дракон, похожий на большую лиловую ящерицу. Я поспешно вытащил меч. Сигизмунд со стуком захлопнул забрало, в левой руке щит, готовый принять удар огненного дыхания, в другой меч, красиво изготовленный для удара.
Дракон налетел, ветер от крыльев ударил по нашим телам, как порыв шторма. В последний миг крупное лиловое тело взмыло, пронеслось над головами. Кончик меча Сигизмунда блеснул на расстоянии ладони от белесого брюха крылатой рептилии. Размерами дракон с коня, даже с пони, худого такого пони, в смысле, туловище размерами с пони, а лапы, формой похожие на львиные, толстые, как ноги моего коня, с острыми когтями. Хвост, как у ящерицы, которых я ловил в детстве, только, понятно, покрупнее.
Сигизмунд поворачивался в седле, глаза следили за крылатым чудовищем. Дракон распахнул пасть, донесся скрежещущий звук, словно на скорости в сто пятьдесят грузовик затормозил перед «зеброй». Сигизмунд побледнел и в бессилии опустил меч, но я визга тормозов наслышался, как и следующего за ним глухого звякающего удара со звоном вылетающих стекол, мой меч в руке, я рассматривал крылатое чудовище с живейшим интересом.
– Сэр Сигизмунд, – сказал я. – Он не так уж и опасен… У него кости должны быть пустотелые, вы их мизинцем перебьете!
– Да, – сказал он слабо, – вы все породы драконов знаете?
– Зачем мне породы? – ответил я бодро. – Я знаю законы гравитации. И эти… аэродинамики, наверное. Правда, жук их не знает, потому и летает, но жук, по-моему, просто нагло пользуется магией.
– А дракон?
Дракон сделал быстрый полукруг и снова понесся в нашу сторону, угрожающе растопырив все четыре лапы с выпущенными когтями, распахнув пасть и снова издав так испугавший сэра Сигизмунда отчаянный скрип тормозов по асфальту. Я привстал на стременах и выставил в сторону дракона лезвие меча. У меня руки длинные, да и меч не римский гладиус, дракон завизжал еще громче и, как я и ожидал, круто ушел вверх и в сторону, блеснув незащищенным брюхом.
– А дракон, – ответил я запоздало, – слишком уж реальный. Воняет рыбой, вон чешуйка упала, крылья потертые, шрам на боку, заметил?.. То ли кто-то мечом, то ли с другими драконами цапался.
– С другими драконами?
– Ну да. В весенний гон.
Сигизмунд привстал на стременах, замахнулся, дракон пролетел над головами, рыбой пахнуло сильнее, сделал крутой разворот, из пасти огонь узкой струей, а потом широкими лепестками цветка, глаза горят яростью, когти блестят, Сигизмунд наконец вскрикнул нервно:
– Сэр Ричард… не испытать ли вам свой молот?
– Зачем? – ответил я. – Он уже испытан.
– На драконах?
– Я говорю вообще, обобщенно.
– А если дракон…
Я сказал, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:
– Он слишком уж страшен. Когда нападают, так не топорщат перья.
– А как? – спросил он обалдело.
Кони наши, встревоженные, но не обезумевшие от страха, идут ровной рысью, дракон все еще кружил над головами, имитировал пикирующий бомбардировщик, но я видел, что когти постепенно втягиваются, огонь из пасти уже не пышет, сам дракон взмывает на высоте двухэтажного дома.
– У него тут, – предположил я, – наверное, гнездо. Вон на том холме, похоже…
– А разве они не в норах?
– Разные виды, – ответил я, хотя Сигизмунд, похоже, прав, драконам больше идет жить в норах.
Дракон сделал над нами последний круг, на большой высоте, лапы поджаты к пузу, прокричал что-то презрительно-угрожающее и полетел обратно. Сигизмунд проводил его долгим взглядом. Из груди вырвался вздох, трясущаяся рука с огромным облегчением сунула меч в ножны.
– Как вы догадались, сэр Ричард?
– Да он напал сперва вяло, – ответил я, – а потом все злее и злее. Именно, когда подъезжали к самому холму. А едва начали удаляться, тут же снизил темп яростных атак, чтоб не разбить себе пятак… Пусть живет, ящерица. За что ее убивать? Это не человек же, которого всегда есть за что прибить, оплевать, унизить, втоптать, размазать…
Он некоторое время еще оглядывался, сказал нервно:
– А вы не очень высокого мнения о человеке, верно?
– Человек… – буркнул я. – Чем выше он задирает нос, тем больше демонстрирует его содержимое. Потому что задирать нос ему хоть и свойственно, но рановато. Всегда на одном и том же месте спотыкается.
Сигизмунд некоторое время ехал молча, потом поинтересовался осторожно:
– На каком месте?.. Сэр Ричард, вы говорите, как наш священник, только Господа не повторяете через слово. И молитвы я от вас никогда не слыхал.
– Молитва от слова «молить», «умолять». Нет, Сиг, Господу наши мольбы не нужны, наоборот… Ему нужны сильные и гордые люди. Он помощников себе растит, а не рабов, халявщиков! Дарвин ошибался, считая, что человек произошел от обезьяны. Этот процесс еще только начинается, хотя прошло фиг знает сколько веков и миллениумов.
Дорога давно исчезла, мы ехали, ориентируясь по солнцу. Я все равно называл это дорогой, ибо в России дорогой называют то место, по которому собираются проехать, так что ехали по прямой, как стрела, дороге, далеко впереди появились небольшие рощи, проплывали справа и слева, но постепенно становились шире, наконец слились в единый лес.
К счастью, не русский лес, где не всякий заяц проберется, а почти ухоженный европейский парк: деревья огромные, величественные, красивые, даже картинно красивые, мягкая трава, а когда поехали через сосновый бор, копыта зашелестели по толстому, вкусно шелестящему слою из сухой хвои. Лишь в низинах еще лежат, прикрытые ворохом темных листьев, последние залежи снега, слипшиеся в серые грязные льдины.
Вершины не сплетались над головами, там яркое синее небо, солнечные лучи красиво освещают коричневые стволы, оставляя другую половину в густой тени. Ярко блестят янтарные капельки сока. Очень медленно лес начал темнеть, я сообразил, что деревья просто встали плотнее, а хвойный лес сменился лиственным.
Из полумрака леса далеко впереди выступило сооружение из камня, ветхое и полуразрушенное. Между массивных глыб, покрытых зеленым мхом, пробивается трава, упорно втискивая корешки, пытаясь раздвинуть каменные плиты. Кони начали фыркать, а мой зло ржанул, ударил землю копытом. Глаза оставались кроваво-красными, не пооранжевели, значит, опасности нет, просто не нравится здесь. Сигизмунд забормотал молитву, начал осенять направо и налево крестными знамениями.
Каменные руины оформились в полуобвалившийся склеп. Дверь то ли целиком превратилась в ржавчину, а ту унесло ветром, то ли рассыпалась от заклятий, но издали мы увидели только темный провал. Когда миновали последние деревья и кони вышли прямиком к склепу, в проходе на каменной плите мы увидели молодую женщину. В длинном белом платье, возможно, это и есть саван, никогда их не видел, с оборочками и украшениями, с длинными черными волосами, что как змеи падают за спину, а пара крупных прядей на грудь, сидит спокойно, чуть откинувшись, одной рукой упирается в камень, другая свободно лежит на колене…
Сигизмунд забормотал молитву громче. Я чувствовал, что молодого рыцаря трясет, да что там чувствовал, слышу по мелкому позвякиванию доспехов. Лицо женщины, голые от плеч руки, шея и глубоко открытая в широком вырезе грудь – снежно-белая, мраморно белая. Я ощутил с холодком по коже, что если прикоснуться, то все равно, что к пролежавшему в глубинах сырой и холодной земли мрамору. Единственным цветным местом остались ее губы – неестественно красные, пухлые, чувственные, красиво изогнутые.