Стюард номер девятнадцать глубоко вздохнул. Нестерпимо хотелось курить. Он бросил эту привычку десять лет назад, поскольку жертвы вредных пристрастий не могли претендовать на сколь-нибудь значимое место в сложной иерархии элитной обслуги. Сильные мира сего могли предаваться любым порокам, но вокруг них все должно было оставаться стерильным и идеальным. Десять лет… ни разу за эти годы желание вновь щелкнуть зажигалкой и вдохнуть горячий дым не посещало девятнадцатого. Для этого он был слишком расчетлив и дисциплинирован. А теперь старая забытая привычка вновь вернулась, набросилась, подобно голодному зверю.
Это все нервы.
Номер девятнадцать еще раз вздохнул, с силой выдохнул, повторил еще несколько раз, насыщая кровь кислородом, изгоняя нервозность давно отработанными дыхательными упражнениями. Он запретил себе бояться, и страх втянул обратно бесплотные холодные щупальца.
Теперь все в порядке.
Стюард придирчиво оглядел себя в зеркале отсека для хранения прохладительных напитков, одернул бело-зеленую – под цвета пассажирской линии – ливрею. Скользнул взглядом по рисунку на картонной карточке «Inegrity», которую кто-то небрежно сунул за край зеркальной рамы. На маленьком прямоугольнике среди разнокалиберных шестерней мчался красный тепловоз, символизируя прогресс и развитие. Над машиной был изображен мускулистый рабочий в каске, он сжимал какой-то инструмент и с оптимизмом взирал за край карточки.
В детстве номера девятнадцать не было игрушек, их вообще не водилось в гиблых трущобах южной Италии. Дети играли спичечными коробками, тряпичными самоделками, жалкими поделками, которые делали увечные ветераны. И такими вот картонками, которые тогда только входили в обиход. Двух- или трехцветные картинки казались окошками в иной мир, счастливый и близкий – казалось, только руку протяни…
Этот штрих, окошко в прошлое, открытое забытой кем-то картонкой, стало как раз тем, в чем девятнадцатый так нуждался сейчас. Вспышка злобы, холодная контролируемая ярость омыли сознание, окончательно изгнав страх. Стюард легко подхватил поднос и нажал узорный рычаг двери.
Состав включал в себя восемь вагонов, влекомых паровозом нового образца – каплевидной формы, в обтекателе, скрывающем корпус от крыши до колес. Четыре вагона из восьми несли драгоценный груз, если только к их пассажирам было применимо это грубое, маргинальное слово – «груз». Дети и подростки из лучших семей Центральной Европы. Не «бриллиантовая тысяча» из повелевающих всем миром семей, но все-таки самые настоящие представители «платинового миллиона».
В начале карьеры стюарда на элитных железных дорогах девятнадцатый долго не мог привыкнуть к этим детям… Он тщательно скрывал эмоции, неизменно храня на лице маску безликого автомата из обслуживающего персонала, но глубоко внутри недоумевал – дети ли это вообще? Они были одеты как взрослые – в обязательные костюмы строгих цветов и не менее строгие платья. Вели себя степенно, с подчеркиваемой сдержанностью, как взрослые. Даже в играх и разговорах подражали старшим из своего круга. Не дети, но чинные и благовоспитанные наследники несметных состояний и невообразимых активов, с юных лет сознающие свое положение, готовые со временем достойно представить свой класс.
Девятнадцатый скользил по составу, легко удерживая на весу серебряный поднос, переходя из вагона в вагон. Прохладительные напитки – лимонад, минеральная вода, китайский чай, русский «таежный» отвар, безумно модный благодаря Великому Князю… Дети даже пили, как степенные personnes Société. На каждом переходе через очередной тамбур разносчика остро кололи взгляды охраны. Безликие, как и обслуга, молодые люди, гладко выбритые, с одинаковыми лицами и пустыми глазами. У каждого кобура под хорошо сшитым серым пиджаком. Время от времени навстречу попадались другие стюарды, в этом случае представители персонала, не меняя выражения лица, обтекали друг друга, как ветер, словно неодушевленную преграду.
Девятнадцатый миновал «библиотечный» вагон, с длинными диванами, обитыми бледно-зеленым бархатом. Здесь размещались фильмотека, несколько специальных столов-парт со встроенными проекторами и зелеными лампами для чтения, а также новейший телевизионный приемник с механической «коробкой». Обычно в этом вагоне собиралось немало юных пассажиров, но сейчас только одинокая пара просматривала какой-то диафильм. Маленькая девочка в необычном, слишком легкомысленном розовом платье и ее гувернантка – высокая девушка в пиджачном костюме. Длинные, очень густые рыжие волосы тяжелыми волнами обрамляли точеное бледное лицо. Проходя мимо, стюард машинально стиснул зубы, ожидая неизбежного. Гувернантка проводила его взглядом ярких зеленых глаз… но промолчала.
Список пассажиров этого рейса менялся крайне редко. Девочку – откуда-то из Германии – уже два года сопровождала рыжая дрянь. «Дрянь», потому что она никогда не упускала возможности уколоть девятнадцатого. Воткнуть словесную шпильку, указать на выдуманную оплошность, поставить в дурацкое, двусмысленное положение. Зеленоглазая стерва явно наслаждалась этим. Может быть, вымещала обиду за свое положение на ком-то более низкого статуса. Девушка явно была тренирована как телохранитель высокого класса, но сопровождала всего лишь мелкую козявку, наверное, это было для нее унизительно. А может быть ей просто нравилось унижать людей… Кто знает.
Девятнадцатый прошел мимо, ожидая, что обидное слово полетит в спину. Но не дождался. Проход в один конец закончился, впереди оставался только вагон охраны и связи, туда вход запрещен. Девятнадцатый перехватил поднос в левую руку и слегка размял пальцы правой кисти. Походка должна быть элегантной и быстрой, но ни в коем случае не торопливой. Недаром искусству передвижения с яствами и напитками учат столь же тщательно, как телохранителей-корпоратов – джиу-джитсу и боксу. Пластика, координация движений, здесь важно все и персонал даже проходит обучение на особых курсах при венской «Школе психоанализа», постигая азы психологии. Стюард должен появляться в ту же секунду, как потребуются его услуги, и не досаждать своим присутствием ни единого лишнего мгновения после.
У стюарда не было часов, вообще ничего, что могло бы напомнить пассажирам о времени. Но он и не нуждался в них - тренированное зрение и опыт позволяли ориентироваться по наручным хронометрам встречных, в первую очередь - охранников.
Девятнадцатый замер на несколько секунд, повернувшись спиной к салону. Закашлялся, прикрыл рот рукой, под пристальным и неодобрительным взглядом очередного парня в сером пиджаке, чуть топорщащемся на левом боку. Крошечная таблетка выскользнула из пальцев стюарда и замерла на языке. Девятнадцатому стоило немалых трудов сохранить на лице бесстрастное доброжелательное выражение – рот сразу наполнился густой слюной и вяжущей горечью. Еще одно легкое покашливание, движение рукой, маскирующее движение кадыка. И вот пилюля скользнула по пищеводу в желудок.
Теперь обратного пути не было. Купленный за огромные деньги продукт передовой франко-немецкой фармакологии начал свое действие, выверенное по секундам, с учетом индивидуального метаболизма.
Поворот, на лице снова маска вежливого андроида из постановки «Метрополис». Снова «библиотека». Розовая подопечная уже закончила смотреть диафильм, ее гувернантка-телохранитель встала из-за парты. Женщина была высока, вровень с девятнадцатым, который проходил по самой верхней планке допустимого для персонала роста - пассажиры не должны чувствовать подавленность при общении с обслугой, хоть в чем-то превосходящей их.
Девятнадцатый поймал знакомый взгляд зеленых глаз, увидел движение губ, готовых высказать очередную колкость, формально вполне невинную, но с очевидным подтекстом. Стюарда бросало в жар и холод, попеременно и очень быстро, уши горели, низ живота будто кололи длинными иголками. Химия действовала, как и рассчитывалось. Время истекало.
Была тому виной адская пилюля, растворившаяся в желудке и наполнившая тело коктейлем сложных соединений, или девятнадцатый наконец сбросил оковы жесточайшей дисциплины, которой повиновался годами без единого сбоя… Кто знает?.. Он поставил поднос на ближайший стол и улыбнулся молодой женщине, широко и добродушно. А затем шагнул навстречу, обнял и поцеловал. Позади всхлипнул, втягивая воздух, охранник, окаменевший от такого ненормального, немыслимого нарушения устава. Но девятнадцатому было уже все равно.