Такие холодные ночи почему-то стали повторяться всё чаще. Зелень на берегу стояла скучная, не было молодых побегов. Выросли и пропали головастики. Если бы не помощь взрослых, в береговой колонии начался бы голод. Взрослые, беседуя между собой, называли случившееся бедствие «зимой». Самих взрослых зима не пугала, у них было что-то под названием «дом», в котором было тепло даже зимой. Взрослые строили дом из деревьев, и Зау тоже решил построить дом. Насобирал палок и воткнул их во влажный песок. Бегать между торчащими палками было очень интересно, но от ночного холода они не помогали.
Зима не нравилась всем. Ящерицы скрылись между камней, глупые мокрокожие зарылись в ил и не всплывали даже, чтобы глотнуть воздуха. Одни молочники любили зиму. Это было их время.
То, что молочник не один, что их много, потрясло Зау до глубины души. Когда ночью он услышал тяжёлый удар, а потом резкий незнакомый визг, он не подумал о молочнике. Молочник ходит в тишине, лишь пофыркивание выдаёт его. Утром Зау побежал смотреть, что произошло за холмом, где стояли западни, настороженные взрослыми.
Застряв в узком проходе, оставленном в ограде, лежал незнакомый зверь. Он был невелик, лишь немного больше изрядно подросшего Зау, но вид зверя был чудовищно отвратителен: вытянутое тело покрывали какие-то нити, словно убитый успел прорасти небывалой травой или покрыться мерзкой чёрной плесенью. Хвост, слишком длинный и тонкий, чтобы помогать при ходьбе, тянулся нелепым червяком. В раскрытой пасти белели длинные тонкие зубы, а глаза, так страшно сверкавшие во тьме, теперь были почти неразличимы. Зау никогда не видел молочника, но сразу понял, что это он и есть. Только молочник мог быть столь беспредельно гадок. Длинные нити на кончике морды – ведь это они касались Зау в первую ночь его жизни! – обвисли, в ноздрях запеклась густая кровь. Молочник был мёртв, раздавлен упавшим сверху толстым куском бревна.
Зау, охваченный неожиданной радостью, начал подпрыгивать, раскачиваясь и размахивая руками.
– Молочник умер! Большая деревяшка упала и убила молочника! Никто больше не придёт ночью, никогда не раздастся шорох, красные глаза больше не засветятся! Молочник умер!..
Услышав мысли Зау, со всего берега сбежались остальные детёныши. Они смотрели, раскачивались на хвостах, подпрыгивали и пели:
– Умер молочник!..
Но потом пришёл взрослый, веткой брезгливо отшвырнул раздавленный труп и начал приводить ловушку в порядок.
– Молочник умер! – закричал ему Зау. – Больше не надо бояться!
– Нет, малыш, – ответил взрослый… – Этот умер, но есть другие. Вам ещё рано жить самим.
– Другие? – переспросил Зау. – Ещё молочник?.. Много молочников?..
Это не умещалось в голове. Ужас может быть только один, и лишь один может быть молочник. И всё же это была правда. Через несколько ночей молочник пришёл и загрыз одного из братьев. А потом и этот молочник попал в капкан и был раздавлен. Зау смотрел, как взрослый вытаскивает убитого убийцу, и вдруг понял, что больше не может бояться.
– Когда придёт молочник, – громко подумал он, – я возьму большую деревяшку и убью его. Я прямо сейчас возьму деревяшку, найду молочника и убью его.
Взрослый опустил на землю чурбан и сказал, не глядя на малышей, копошащихся у его ног:
– Эти молочники ещё молодые, они недавно родились, у них мало опыта. Поэтому они так часто попадаются. Но если вы встретитесь со старым молочником, деревяшка не поможет.
– Он большой, как ты? – спросил кто-то.
– Он маленький, но вам лучше с ним не встречаться.
Зау понуро пошёл к берегу.
Снова потянулась невесёлая зимняя жизнь. Но всё же Зау разыскал палку поувесистей и клал теперь её рядом с собой, чтобы ударить молочника, когда тот придёт за ним.
Через несколько дней пошёл дождь. Такого дождя на памяти Зау ещё не было. Струи воды впивались в землю, разбрызгивали песок, секли траву, сшибали с веток старые листья. Случись подобное полгода назад, когда Зау только родился, он был бы убит – с такой силой падала с неба вода. Зато сразу после дождя отовсюду полезла трава, деревья украсились свежими побегами. Зима кончилась. Не только днём стало тепло, но и после заката Зау мог долго бродить по берегу. Правда, он почти не видел в темноте, но и просто осознавать себя хозяином собственного тела было приятно. К тому же он мог теперь сколько угодно беседовать по ночам – и Зау непрерывно учился, узнавая тысячи новых вещей.
Почти ничего из того, о чём говорили взрослые, Зау не встречал, но образы, возникавшие в голове, были столь подробны, что Зау казалось, будто он знает всё о мире, раскинувшимся за пределами болота и песчаного пляжика. Этот мир манил и отпугивал одновременно. Но Зау догадывался, что скоро желание видеть и делать пересилит страх.
С приходом весны молочник стал появляться реже, но Зау всё равно таскал с собой палку и часто, воинственно взвизгивая, врубался с нею в камыши, круша их направо и налево и представляя, что вместо смирных растений перед ним злобный молочник. Однако, когда молочник пришёл на самом деле, палка оказалась забытой.
Красные глаза просверлили темноту, обдав Зау волной ужаса. Но прежде чем молочник кинулся на него, Зау прыгнул сам. Он понимал, что бежать некуда, и на этот раз смерть не обойдёт его стороной. Челюсти Зау, привыкшие дробить ракушки и перемалывать стебли, сомкнулись на холке не ожидавшего нападения хищника. Молочник издал скрежещущий визг, зубы его полоснули Зау по руке. Целой рукой Зау судорожно искал палку, но её не было, а сила убывала, движения становились всё слабее, медленнее. Острые как осколок раковины, резцы молочника вновь рванули по пальцам, но Зау не почувствовал боли. Расход энергии был слишком велик, Зау засыпал в самый неподходящий для этого момент. Он не чувствовал, как кривые когти дерут чешуйки на его животе, как извивается и верещит зажатый молочник. Последняя мысль, с которой Зау провалился в темноту, была: «Только бы не разжать зубы…»
Зау очнулся позже обычного, когда берег уже бурлил. Вокруг Зау толпились братья, а рядом на песке валялся задушенный молочник. Молочника подцепили на палку – она лежала совсем близко! – и потащили к границе участка. Зау поплёлся следом. Искалеченная рука безвольно висела, мышцы были разорваны, два пальца словно сострижены начисто. Самое печальное, что молочник отгрыз мизинец, и Зау, глядя на болтающуюся руку, подумал, что больше он ничего не сможет ею схватить.