Включаю компьютер, краем глаза наблюдаю, как мой гость поправляет безрукавку, проводит рукой, приглаживая взъерошенные темные волосы... волнуется.
Открываю нужный файл. Ничего, моя книга только выиграет от этого... Полностью удаляю вступление, поднимаю глаза: никуда он не исчез, стоит рядом, у стола, наблюдая за моими действиями. Даже не стал прозрачным, ничего...
- Так, у меня есть еще черновые варианты...
Нахожу все разбросанные по винчестеру черновики, вырезаю вступление и оттуда. Все. Больше этого человека нет в моей книге. Нет. Есть... Стоит рядом и ждет. Ну почему, почему?
Внезапно мне в голову приходит совершенно гениальная мысль:
- Знаю, знаю! У меня есть еще на бумаге черновик с этим кусочком. Сейчас, сейчас найду!
Я долго роюсь в недрах своего письменного стола, и вот наконец из какой-то папочки появляется исписанный мелким, неряшливым почерком тетрадный листок в клеточку. Пробежав глазами написанное, я торжествующе возвещаю: "Вот оно!" и отправляюсь на кухню. Мой гость спешит следом.
- Сейчас...
Я поставила на стол тарелку, протянула руку за спичечным коробком. Еще мгновение - и вспыхнул рыжий огонек. А мне стало страшно, очень страшно. Почему-то показалось, что вместе с этим листком бумаги я сожгу и...
В зрачках моего гостя отражается пламя. Он медленно кивает, и я дрожащей рукой подношу спичку к листу. Огонь перебирается на бумагу, пожирая фиолетовые строчки, превращая в пепел. Мой гость стоит неподвижно напротив. Нет, он еще не исчез. Я смотрю на огонь, но прекрасно вижу побледневшее лицо, сведенные брови над светлыми глазами, в которых танцует огонь, извивается, пляшет...
Я кладу горящий лист на тарелку, и бумага съеживается, чернеет, осыпается пеплом, а огонь выбрасывает веселые искры, как если бы я подпалила сосновую веточку. Бумага так не горит...
Пламя быстро погасло, оставив после себя кучку темного пепла. Я, боясь моргнуть, гляжу в лицо человека, что стоит напротив. Нет, он не исчез, он все еще здесь, только вдруг побледнел еще сильнее, дернулся и, сморщившись, словно от боли, опустился на табуретку.
В этот момент я поняла, что убила его.
- Нет! Нет!
Он сидел, прижав руку к груди, и выглядел одновременно и растерянно, и озадаченно. На мой перепуганный взгляд и возгласы ответил ворчливым: "Чего кричишь? Я и сам вижу, что не получилось". Потом вдруг принялся расшнуровывать ворот рубашки.
Живой... Я присела рядом, со счастливой улыбкой на губах.
- Ты, похоже, рада, - в голосе моего гостя прозвучал упрек.
"Я рада, что с тобой ничего не случилось, по крайней мере, не случилось по моей вине. Что ты все-таки жив"... Он отогнул ворот, и я только сейчас заметила под его пальцами расплывчатую треугольную отметину как раз на уровне сердца. Судя по всему, свежую...
Он вздохнул:
- Похоже, что там меня действительно больше нет... Считай, что я сказал тебе спасибо.
- За что?
- За то, что живой. По крайней мере, здесь.
- Но ты ведь не сказал "спасибо", - неуверенно возразила я.
- Я еще не решил, стоит ли за это благодарить.
Медленно зашнуровал ворот, потом улыбнулся грустно, но искренне.
- И что теперь делать? - растерялась я.
Он пожал плечами:
- Наверное, знакомиться.