— Просто иди, — бурчал он себе под нос, вяло шагая по темному лесу, — иди и не останавливайся. Движение — жизнь. Остановка — смерть. Помнишь, как ты смотрел по Discovery те передачи? Они же смогли выжить, чем ты хуже? Просто нужно дойти во-о-н до того дерева. Вот так, шаг, еще один. Видишь? Не так уж и сложно. Теперь до следующего.
Вдруг деревья, за которые так сильно цеплялось сознание Феликса, исказились. Ели устроили какой-то дикий ритуальный танец и неудержимым хороводом закружились вокруг. Очередной приступ боли в руке был просто невыносим, и Ходж, закатив глаза, упал в снег. Вьюга тут же принялась заметать его тяжело дышавшее тело.
* * *— Мистер Моусли, можно? — спросил Феликс, стоя на пороге директорского кабинета.
Помещение было небольшим, стены из не штукатуренного красного кирпича с развешанными на них фотографиями семьи и различного рода мотиваторами, пара светильников и стол со стульями по обе его стороны. От остального офиса кабинет отделяла большая перегородка из толстого стекла.
— А? Да, конечно, заходи. И перестань все время меня мистером называть, — Питер Моусли сидел за своим столом и что-то набирал на клавиатуре, — у нас же стартап, а не какая-нибудь многомилионная корпорация. К чему весь этот официоз?
— Извините, — Ходж подошел к директорскому столу, — просто старая привычка, от которой сложно избавиться. Я ко всем, кто старше меня или по возрасту, или по должности, так обращаюсь. Мне мать всегда в детстве говорила: «Вежливость города берет», вот и прилипло.
— Точно, мать, — лицо Моусли мгновенно приобрело серьезный оттенок, — я слышал, она летела на том самолете.
— Да, сэр, — Феликс растерянно сел. На секунду в кабинете воцарилось неловкое молчание.
— Соболезную твоему горю, — директор захлопнул ноутбук, — могу я чем-нибудь помочь?
— Да, сэр, — повторил Ходж, — я бы хотел взять отпуск на неделю, проведать бабушку. Она еще не знает и…
— Во-первых, — перебил его Моусли, — считай, что с этой минуты ты в оплачиваемом недельном отпуске, и, во-вторых, перестань сэркать. Я всего на два года тебя старше, зови меня Питер, хорошо?
— Хорошо, — Феликс поднялся, поправил пиджак, единственный в этой компании, и, выходя из кабинета, остановился в дверях, — спасибо, Питер.
— Да не за что, счастливо тебе отдохнуть.
* * *Ходж открыл глаза и обнаружил, что за ночь превратился в натуральный сугроб. От теплого дыхания внутренний слой снега подтаял и образовал своеобразный кокон, сохранявший тепло.
Сквозь белые стенки «спальни» просвечивало солнце. Все тело затекло, болели даже те мышцы, о существовании которых Феликс и не подозревал. Рука разболелась хуже вчерашнего, и появилось странное ощущение пульсации. Шевелиться не было ни сил, ни желания.
«Надо!» — подумал Ходж, собрал всю свою волю в кулак, приподнялся, встал на колени и выбрался из сугроба.
Буря закончилась. Всего за одну ночь лес из зеленого превратился в белый. Феликс вдохнул свежий морозный воздух и закашлялся. Его не покидало ощущение, будто вчера он изрядно напился, и теперь у него похмелье. Голова будто набита ватой, желудок крутит, а во рту явно кто-то ночью нагадил.
Стряхнув с лица и одежды снег, он, пошатываясь, встал на ноги и огляделся вокруг. Его следы, естественно, замело, и он не имел ни малейшего понятия, откуда пришел и куда нужно идти дальше.
— Хреново, — сказал он вслух, надеясь, что звук собственного голоса поможет прийти в чувство, — и что теперь?
— Надо было все-таки вытащить компас, идиот, — тут же ответил он сам себе, передразнивая басовитый голос Бриггса.
— И как, по-твоему, я должен был это сделать?
— Руками.
— Вот иди и сам его вытаскивай, раз такой умный, — рюкзак, висевший все это время у Феликса на спине, завибрировал.
— У меня башки нет, как я тебе его вытащу? Сам-то вон, даже ходить можешь, вот и постарался бы.
— Да привинчен он, ПРИ-ВИН-ЧЕН. Не мог я его руками достать!
— А ты особо-то и не пытался…
Тем временем вибрация стала настолько раздражающей, что Феликс скинул рюкзак на землю и начал рыться в нем в поисках ее источника. Им оказался мобильный телефон. Феликс нервно нажал на кнопку ответа.
— Ало! Кто это?
— Феликс? — голос был женским и до боли ему знакомым, но статика заглушала его, не давая возможности понять, чей он.
— Вас плохо слышно, алло, — как будто подчиняясь просьбе, помехи немного стихли.
— Феликс, сынок…
— Мама? — он не мог поверить своим ушам.
— Сынок, привет! Я просто хотела позвонить и узнать, как у тебя дела. Так давно с тобой не виделись.
— Мам? Это правда ты? — голос Ходжа предательски задрожал.
— Ну конечно, я, кто же еще? Такое скажешь иногда, — она рассмеялась, — как ты там? Не болеешь?
— Я… эм… — он взглянул на свою руку, пальцы на которой уже начали чернеть. — Нет, мам, все хорошо, не волнуйся. А ты как?
— Да что со мной станется? Так, временами спина побаливает, но ты же знаешь, возраст уже не тот.
— Да какой у тебя возраст, мам? Тебя же всегда с моей сестрой путают.
— Ой, прекрати, я никогда не любила подлиз, ты же знаешь. Как твоя работа, по-прежнему единственный ходишь в костюме?
— Хожу… — ему было сложно сконцентрироваться и подбирать слова.
— Это хорошо. Уверена, рано или поздно все твои сотрудники тоже станут их носить, но ты этого не увидишь, если не начнешь идти.
— Что?
— У тебя встреча, Феликс, или ты забыл? Тебе пора. Тебе нужно идти, иначе ты опоздаешь. Пунктуальность — вежливость королей, а вежливость города берет. Помнишь?
— Конечно, помню, мам. А куда идти? — спросил он, но телефон молчал. — Алло? Мам? Мама?
Ходж взглянул на мобильник, который по-прежнему был покрыт густой сетью трещин. Слезы заволокли глаза, а губы скривились в немом стоне. На мгновение он поверил этой галлюцинации. На один микроскопический миг он решил, что его мать действительно жива, что не было никакой авиакатастрофы, кто-то просто очень сильно ошибся.
Простояв, бездумно пялясь в телефон, несколько минут, Ходж стал замерзать и немного пришел в себя. Во избежание повторения таких неприятных инцидентов он хорошенько размахнулся и закинул все равно бесполезный мобильник подальше в лес. Затем, скомкав немного снега, вытер лицо и понял, что уже не чувствует щек, да и кончик носа ощущался как-то странно. Скорее всего, начиналось обморожение.
«Нужно идти, — подумал Ходж, — но куда? Мама сказала, что у меня какая-то встреча, а где и с кем — непонятно. Это всего лишь игра моего воображения, здесь на мили вокруг никого нет. Тем не менее, идти надо. Не буду же я просто сидеть и умирать? Или буду? Да нет, это как-то глупо».
Накинув рюкзак на плечо, Феликс снова зафиксировал сломанную руку в свободной лямке.
— По ощущениям, сейчас первая половина дня, — начал думать он вслух, — допустим. Значит, если я хочу идти на юг, то… солнце должно быть слева от меня.
Ходж поднял голову и, сощурившись, посмотрел наверх. Солнце было ярким, но совсем не грело. Он развернулся так, чтобы оно оказалось над левым плечом, наметил приблизительное направление движения и неуверенно пошел вперед.
Первые шаги давались с трудом, задубевшие мышцы нехотя подчинялись воле, но чем больше он двигался, тем больше согревался, и дорога постепенно становилась легче.
Стараясь держать ритм и не терять направления, Феликс двигался к своей цели. Его не покидали мысли о том, что сказала ему мать. Он прекрасно понимал, что это не могла быть она, что телефон сломан и даже не включается, а человек, чей голос он слышал в трубке, давно лежит в могиле, но сознание зацепилось за спасительную соломинку и не давало думать ни о чем другом. Он прокручивал телефонный разговор в своем сознании снова и снова, надеясь, что найдет зацепку. Где же его ждут, и кто?
Лес постепенно редел, и Феликсу показалось, что он слышит запах воды. Мало кто знает, но для человека, испытывающего сильную жажду, вода имеет особый запах — запах жизни.