— Алфедов, идешь впереди, — скомандовал политрук.
Мы выстроились в колонну. Алфедов исчез за деревьями, остальные подождали с минуту и двинулись следом. Первым шел Терехин, за ним – Михалыч, потом мы с Олей, и замыкал строй Гримченко с ДП наперевес.
По лесу мы шли не спеша, стараясь не шуметь. Я немного пришел в себя – ноги уже не так гудели, да и руки чуть отошли. Правда, немного пекли вздувшиеся на ладонях пузыри, но терпимо. Оля тоже держалась молодцом. Судя по всему, долгие прогулки были ей не в новинку. Шла спокойно, начала даже немного посматривать по сторонам. Молодец девка, оправляется от пережитого потихоньку! Так прошло полдня. Очень хотелось пить – вся вода ушла, когда копали. Обеда у нас тоже не было. То ли Терехин не хотел останавливаться, то ли он экономил хлеб – шли мы на пустой желудок и без остановок.
Первый привал сделали, когда солнце уже начало уходить к западу. Под разлапистым деревом стоял Алфедов. На вопросительный взгляд Терехина он молча указал на бьющий в десятке метров от дерева небольшой родничок, от которого куда-то влево убегал тоненький ручеек. Вода была очень кстати. Мы наполнили все три имеющиеся фляги, две из которых были моими, и напились в кого сколько влезло. Терехин обвел взглядом бойцов, сидевших на земле и не выражавших никакого энтузиазма по поводу продолжения похода:
— Десять минут отдыхаем.
Кстати о птичках. А я ведь сегодня еще не курил.
Такими темпами я же и курить брошу! Если не загнусь раньше – о сигаретах я забыл совсем не от хорошей жизни. Достал из кармана остатки трофейных сигарет. Михалыч тоже вытащил откуда-то из пилотки сигарету. Он что, две у меня взял вчера? Остальные, то ли более стеснительные, то ли просто прощелкавшие вчера клювом, жадно смотрели на нас. Все, кроме Терехина. Тот, похоже, все-таки не курил. Я посмотрел на пачку, потом на страждущих – нет, сигареты я им не дам. У самого осталось две штуки плюс вчерашний бычок. Немного порылся в сидоре и протянул Лешке завернутый в газетку кисет с табаком и одну из зажигалок.
— Слушай, а пожрать-то там у тебя больше ничего нету? — Тот, развернув газету и увидев табак, явно воспрянул духом. — У тебя сумка-то, похоже, волшебная. Вот хлеб вчера – нате, сигареты – нате, водички – нате, покопать чем – нате, а щас вот и табачок сыскался!
— А я запасливый, — отшутился в тон ему. — Только жратвы больше нет.
— А мож, у тебя там и патроны отыщутся? А то у меня в пулемете полдиска только осталось. А у этих, — неопределенно мотнул головой в сторону присоединившийся к разговору Гримченко, — у кого два, у кого четыре патрона. Самый богатый – Михалыч. Он целых пять патронов сберег.
— Патроны есть, — затягиваясь вчерашним окурком, повернулся я к Гримченко. — Только немецкие. Я же у них карабин отобрал. Да еще магазин с пулемета снял, когда уходил. А зачем тебе пулемет, раз патронов мало? Выкинь его да раздай патроны тем, кто с карабином.
Краем глаза я заметил, что политрук как-то странно посмотрел на меня. Только сейчас мне пришло в голову, что я ляпнул. Я же открыто предложил бойцу бросить оружие! Йоооо… Но, слава богу, обошлось. Терехин смолчал. Зато Гримченко насупился:
— Скажешь тоже – выкинь! Я ж за него в ответе. Мне взводный наш говорил: «Смотри, Гримченко, прое…шь пулемет – буду с тебя так шкуру спускать, трибунала, как в увольнение, просить будешь!»
— Сурово, — кивнул я. — А чего так, случаи уже были?
— Чего? — Гримченко явно меня не понял.
— Ну, в смысле, прое…л уже чего, что командир тебя так?
— Да было дело… Мы как-то, за месяц до войны, реку переходили вброд. Ну, там яма была, так у меня нога туда соскользнула. Я – бултых! А пулемет над головой же держал. Ну и выпустил. Потом нырял чуть не час, пока достал. Хорошо, течения там почти не было. А взводный тогда меня по всякой матери, говорит, мол, из-за меня взвод в норматив не уложился. Да трибуналом стращал, если пулемет не найду.
— Шкуру с тебя спустить надо было! — Михалыч, выпустив целое облако дыма, аккуратно забычковал сигарету и сунул окурок обратно в пилотку. — Ишь, пулемет утопил он. А если враг? Так ты им что скажешь? Счас, подождите, я пулемет только выловлю? От же раздолбай… — Михалыч еще что-то выговаривал Гримченко, а я уже повернулся к Оле:
— Ты как? Сильно устала?
— Да нет, все в порядке. — Она подняла на меня глаза. — Спасибо тебе… Ну, что там… на хуторе…
— Да не за что! — Мне стало даже как-то неловко. — Ты выкинь поскорее из головы тот хутор. Или попытайся хотя бы выкинуть. Не надо оно тебе…
— Все в порядке, — повторила Оля, и вдруг взгляд ее приобрел какой-то холодный блеск. — А забывать я не хочу. Я и деда своего, и себя тоже фашистам припомню!
М-да. Вот тебе и девчушка с хутора. Глаза такие – видно, зубами рвать немцев собирается. А почему бы и нет? После всего пережитого имеет право. Да и лучше уж так, чем если бы занялась самокопанием и впала в депрессию. Характер, похоже, у Оли тот еще.
— Все, идем дальше. — Терехин поднялся. — Алфедов, ты впереди.
* * *Следующая наша остановка случилась уже под вечер. Мы оказались перед пологим склоном. Алфедов ждал нас, сидя на старом пне, при этом не забывал поглядывать по сторонам.
— Товарищ младший политрук, — сказал он, когда мы остановились. — Там, метров через двести, дорога. А если направо отсюда пойти – полянка будет. На ней наши лежат. Расчет минометный…
Терехин кивнул:
— Показывай, где та поляна.
На поляну мы вышли буквально через пару минут.
Тут действительно был бой. Почти посередине поляны валялись два разбитых миномета, 82 миллиметра, и пустые лотки из-под мин. Рядом, в основном с противоположной от дороги стороны, лежали тела расчета. Трупный запах уже ощущался довольно сильно.
Похоже, кто-то оставил здесь заслон, чтобы держать дорогу. Минометчики явно были не одни – ближе к дороге должна быть основная позиция, а эти ее прикрывали. Немцы, скорее всего, обошли позицию с фланга – через лес, — и минометчики оказались зажаты между дорогой, на которой тоже кто-то был, с одной стороны, и немцами в лесу – с другой. Мы стояли и смотрели на последствия разыгравшейся здесь трагедии.
— Осмотреть тела. Боеприпасы и, если найдете, гранаты – собрать, — скомандовал Терехин.
Бойцы разошлись в стороны, осматривая погибших. Я постоял немного и, попросив Олю оставаться с политруком, тоже вышел на полянку. При виде минометов у меня возникла идея. Даже не знаю почему, но очень вдруг захотелось нагадить немцам. Сильно нагадить. И за тех ребят у грузовика, у которых я раздобыл одежду, и за деда на хуторе, и за майора, за этих, когда-то живых и радовавшихся жизни ребят, тела которых сейчас разбросаны на лесной поляне, где, скорее всего, и останутся на долгие десятилетия, если не навсегда… За Олю… Хотелось мстить. Мстить жестоко. Чтобы за каждую пролитую каплю советской крови где-то в Германии взвыла вдова или мать. Чтобы больше никто и никогда…
Я подошел к разбитым минометам и осмотрел землю вокруг. Среди валяющегося на земле я и нашел то, что искал, — несколько неиспользованных летучек. Осколочные шестиперки. Летучка, она же – минометная мина, довольно частая находка в местах боев. Чаще всего, конечно, попадаются уже стреляные, неразорвавшиеся. Но можно найти и те, которые не успели выстрелить. Поэтому, как обращаться с этим добром, я хорошо знал. Положил рядом сидор, карабин, присел на корточки и внимательно осмотрел взрыватели (это оказались знакомые М1), взял одну мину и снял колпачок взрывателя. «Папироска» не торчит, красной полоски не видно. Хорошо – значит, не на взводе. Закрыл колпачок обратно и осмотрел еще одну – тоже не на взводе.
— Михалыч! — крикнул я обыскивающему убитых сержанту, который был ближе всех ко мне. — Если у кого-то ключ найдешь – такую хреновину с двумя рожками, — дай мне.
Подошел Терехин:
— Вы что делаете, боец Найденов?
— Товарищ младший политрук, разрешите взять пару мин. — И, решив позволить себе не по уставу: – Я знаю, как с ними обращаться. Думаю, ими дорогу можно заминировать.