— Так точно, товарищ майор, — доложил я. — Двоих убил на хуторе, а потом, когда через лес бежали, слышали, как колонна в ту сторону шла по дороге.
— Сколько машин?
— Точно не скажу, товарищ майор. Вроде по звуку пять или шесть моторов.
— Пять… Шесть… — Майор уже держался из последних сил. — Боец, поступаешь… под мое командование. Терехин… из леса не выходить… идем дальше на… восток…
И отключился. Вот так для меня, в первый же день, едва начавшись, мой боевой путь чуть не оборвался. Причем пулю я мог получить от своих же. Но, слава богу, все обошлось. Плюсом в моей ситуации было то, что я теперь не один. Минусы – неадекватный чекист, который продолжает подозрительно поглядывать в мою сторону, и то, что, похоже, эта компания собралась прорываться через линию фронта.
После моего разговора с майором бойцы расслабились. Из кустов появились еще двое с карабинами. Никто в меня уже не целился. Правда, подозрения политрука все еще не были рассеяны – он как раз что-то шептал на ухо ранее целившемуся в меня бойцу. Видимо, давал указания не спускать глаз с возможного вражеского диверсанта. Закончив это безусловно полезное дело, он подошел ко мне:
— Фамилия?
— Товарищ младший политрук, я не помню своей фамилии! — Я все же встал по стойке «смирно». — Помню только, что зовут Алексеем.
Политрук поморщился:
— Значит, до выяснения будешь Найденовым. По имени к тебе обращаться – не по уставу. Что в мешке?
Я присел перед взятым на хуторе сидором и распахнул горловину.
— Патроны к карабину, гранаты, фляга, одежда для девушки, штык-нож и хлеб.
При слове «хлеб» глаза стоявшего рядом бойца заблестели. Видимо, они уже долгое время питались подножным кормом. Увидев это, я протянул буханку Терехину.
— Это ребятам, — пояснил я, для верности кивнув на глядевших голодными глазами бойцов. — Еще есть второй штык-нож, пустая фляга и пистолет.
— А ТТ у тебя откуда? — Политрук взял хлеб и не глядя протянул буханку солдату, стоявшему сзади.
Вот этого вопроса я явно не ожидал. Блин, ну почему мне не пришло в голову, что надо продумать даже эту мелочь? Я ведь кто? Судя по форме – боец РККА. И ТТ мне по званию никак не положен. Еще понятно, как у меня оказался «парабеллум»… Понятно, что он трофейный и достался мне тем же путем, что и остальной немецкий хабар. Но я уже достал из кармана и положил рядом со своим остальным имуществом отечественный ТТ.
— У машины, где я очнулся, командир лежал… Младший лейтенант вроде… — Я попытался изобразить, что изо всех сил пытаюсь припомнить подробности. На самом деле я лихорадочно пытался тщательно сформулировать свой ответ. Прямо как на экзамене – ответить так, чтобы из моего ответа не возникло дополнительных вопросов. Только здесь покруче, чем на экзамене. Здесь «неуд» ставят пулей в голову.
— …У него пистолет взял.
— Значит, винтовку свою ты не взял, а пистолет…
Этот экзамен я провалил.
Похоже, опять придется съезжать на контузию. «Голова – предмет темный…» и так далее. А какие еще варианты?
— Так… Не знаю, товарищ младший политрук… Я плохо помню, что до хутора было…
Терехин мне явно не поверил. Ну, не приказал меня арестовать – и чудненько. Все равно он меня подозревает.
— ТТ я забираю. У меня как раз патроны заканчиваются, так что он мне очень кстати. — Покачал головой, но, глянув на лежащего неподалеку майора, решил прекратить допрос, положил пистолет и протянутую мной запасную обойму в карман и кивнул бойцам. — Странный ты какой-то… Ладно, посмотрим, как дальше будешь. Винтовку и патроны отдать, второй пистолет – Гримченко, гранаты распределите. А теперь с вами, девушка.
Оля все это время так и стояла, переводя взгляд то на меня, то на Терехина, то на лежащего в беспамятстве майора. Когда политрук повернулся к ней, она, словно испуганная зверушка, сделала робкий шажок поближе ко мне. Она меня что, теперь ангелом-хранителем считает? Хотя после того, как я ее спас…
— Товарищ младший политрук, разрешите обратиться!
Тот, похоже, немного опешил от такой смелости человека, которого несколько минут назад собирался пустить в расход.
Я обнаглел окончательно и кивнул в сторону:
— Я хотел бы поговорить с вами лично.
Мы отошли на несколько шагов, и я продолжил:
— Товарищ младший политрук, разрешите девушке пойти с нами. — Видя, что тот собирается отказать, я затараторил с такой скоростью, с которой только мог, не давая ему вставить слово: – Ее деда немцы на хуторе убили, а саму – насиловали. Убьют ведь ее, если туда вернется. И село ее рядом. Если туда пойдет, а фашисты узнают, что она связана со смертью двоих солдат, — опять же убьют. Нельзя ее отпускать. А если допросят, и она про вас рас скажет?..
— Да куда ей с нами? — Мой словесный поток, похоже, до такой степени выбил чекиста из равновесия, что тот забыл даже про уставную форму разговора командира с бойцом. — Мы же по лесам, а потом через линию фронта…
— Потом, может, что-то придумаем. — Раз ты решил не по уставу, позволим и себе вольность. — У вас ведь командир ранен, а девушка может помочь. Перевязать там… Приготовить что-то опять же… И на разведку ее, если что, можно будет в село какое заслать по дороге. Немцы ж не заподозрят одинокую девушку…
Глава 2
Оля осталась с нами. Все-таки я уговорил Терехина. Да и она не протестовала. Сейчас девушка сидела возле носилок с раненым майором и, изредка бросая на меня косые взгляды, колдовала над его бинтами. Мужская же половина – я, четыре бойца и политрук – сгрудились вокруг горевшего в предварительно выкопанной ямке небольшого костерка. Да, Терехин тоже сидел с нами. Видимо, все же не такой он и зажравшийся тип – с рядовыми бойцами посидеть не брезгует. А то, что требует вести себя исключительно по уставу и бдителен без меры, — так работа ведь у него такая. Следить за моральным (и не только) обликом бойцов доблестной Рабоче-крестьянской Красной армии, пресекая при этом всяческое разложение ее рядов и выявляя в них врагов трудового народа. Загнул, да? Это меня после ужина потянуло на философию. Мы только закончили поедать удивительно вкусный хлеб (я же никогда не любил хлеб!), запивая его водой, и теперь ловили уставшими телами остатки тепла, уходящего вместе с солнцем.
После памятного разговора с Терехиным прошло где-то полчаса. Поскольку майору становилось все хуже, политрук, поразмыслив, решил устроить привал прямо на месте нашего знакомства и возобновить продвижение к линии фронта утром. За это время майор так и не пришел в сознание. Только время от времени тихонько постанывал. Так что, пользуясь тем, что пока никто никуда бежать не собирается, я успел провести инвентаризацию оставшегося имущества, зарядить трофейный карабин, который после стрельбы по мотоциклу так и оставался пустым, и познакомиться с остальными четырьмя членами вышедшей на меня группы окруженцев.
Слева от меня сидел представившийся Сашей среднего роста молодой парень с давно нуждающейся в мытье густой шевелюрой, не менее грязным, но, несмотря на это, открытым и вызывающим доверие лицом. Это был тот самый Гримченко – обладатель ДП, которому Терехин отдал мой «парабеллум». Он был одет в форму бойца, причем от правого рукава гимнастерки остались одни лохмотья чуть выше локтя, а оставшееся зияло многочисленными прорехами, из-под которых проглядывало где покрытое грязью тело, а где не менее грязные остатки нижней рубахи. Сапоги пулеметчика уже давно просились даже не на пенсию – на кладбище. Правый сапог, если не считать разорванного голенища, был еще относительно цел. Зато подошва левого держалась в основном на тряпке, которой Гримченко перемотал носок сапога. В данный момент он сидел привалившись к дереву и тупо смотрел на выглядывающий из ямки мерцающий язычок огня. Время от времени почесывал голову – в волосах, после долгих скитаний по лесам, явно завелась и сейчас вовсю хозяйничала какая-то живность.
Рядом с ним сидел Михалыч. Так его называли остальные бойцы этого маленького отряда, кроме Терехина, обращавшегося к нему исключительно «товарищ старший сержант», и так он представился мне. Он единственный из всех сохранил головной убор – низко надвинутую на лоб пилотку, из-под которой строго поблескивали серые, почти бесцветные глаза. Кроме выразительных глаз, которые сразу отбивали всякую охоту шутить с этим человеком, его лицо могло похвастаться внушительными усами, на общем фоне которых явственно выделялись седые волоски. Михалыч был одет в не менее антуражную, чем у остальных, гимнастерку, которая к тому же могла похвастаться внушительной пропаленной дырой на правом боку, из-под которой виднелись пятна ожогов. На левой петлице поблескивали, отражая свет костра, три треугольника, а правая петлица отсутствовала. Михалыч сидел и задумчиво приглаживал рукой ус, время от времени его покусывая. Иногда он морщился, и тогда его вторая рука на миг дергалась в направлении ожогов, но тут же снова замирала на колене.