— Вадим Фёдорович, разрешите вас познакомить с моим учителем, — голос юноши выдавал некоторое волнение. — Господин Жоффре говорит по-английски.
Это другое дело, на языке Шекспира я "шпрехал" вполне свободно. Мы раскланялись и француз вежливо, но не очень приветливо начал:
— Месье Демидов, Алекс сказал, что вы невысокого мнения о моих педагогических способностях, как учителя фехтования.
— Боюсь, что произошло досадное недоразумение. Я не мог такого сказать, так как даже не видел вашего воспитанника в деле. Было сделано замечание по поводу необдуманно резкого его поведения при встрече с незнакомым мужчиной. Алексей дал повод к поединку и, окажись на моём месте не очень порядочный, но достаточно искушённый в обращении со шпагой человек, это могло бы кончиться весьма печально для вашего воспитанника. И от таких поступков, по моему мнению, вы должны были удержать юношу заранее.
— Что? — воспитатель повернулся к Настиному брату и опять зажурчала французская речь.
Было видно, как краска заливает лицо Алексея. А учитель явно высказывал ему весьма неприятные вещи.
— Прошу прощения, месье, вы правы, — слегка смущённо возвратился к общению со мной француз. — Я, конечно, не мог предвидеть сложившейся ситуации и не инструктировал Алекса конкретно, но он сам мог бы понять, что не с его мастерством искать ссоры с…
— Первым встречным? — улыбнулся я, заметив смущение собеседника. — Всё правильно, я и был именно первым встречным.
— А вы в самом деле владеете шпагой? — поспешил сменить скользкую тему мэтр Жоффре.
— Смею надеяться, что недурно.
— В таком случае не откажете в учебном поединке с моим воспитанником? Ведь когда есть новый соперник, это всегда полезно. Вы меня понимаете?
— Несомненно. Но, с вашего позволения, не сегодня. Мне нужно следить за состоянием Анастасии Сергеевны. Да и не устроился я ещё здесь.
— На этот счёт не беспокойтесь, Вадим Фёдорович, — вступил в разговор Алексей. — Отец уже распорядился насчёт комнаты для вас. Разрешите вас проводить?
Комнатку мне отвели вполне приличную, а на пороге уже ожидали два человека. Как выяснилось: портной и сапожник. Да уж, широко живёт господин отставной подполковник – всё необходимое у него есть и рядом. Распростившись на время с юношей, я отдал своё тело на изучение и измерение. Чего терпеть не могу. В смысле – пассивной роли. Поход в парикмахерскую для меня всегда был пыткой: сидишь чурка-чуркой, а с тобой в это время чего-то вытворяют. Но пришлось потерпеть. Как и в парикмахерской. Одежду обещали через два дня, обувь – через три. Пока пришлось сменить комбез на джинсы и майку. Благо, что на майке никаких "Дольче и Габано" или "Рибок" не отметилось. Или как на моей любимой: "Мы пели так, что вытрезвитель плакал". Не. Нейтрально всё вполне и за неё можно не беспокоиться. Ну и в кроссовках пока. Благо, что внимания на них ещё не обратили. Чтобы не появляться на людях с голыми руками – не поймут-с, пришлось накинуть и джинсовку, хотя было и жарковато для такого "обмундирования".
Честно говоря, уже серьёзно хотелось чего-нибудь пожевать. С утра только чаем "позавтракал". Но хозяева не особенно спешили пригласить поесть хотя бы с прислугой. Хотя вряд ли они до такого опустятся… Но я был согласен уже разделить трапезу с кем угодно, лишь бы она была. Не звали. Решили, небось, дать время на обустройство и не беспокоить лишний раз.
Пришлось пока, завалившись в кресло, осматривать свою "келью": комнатка невелика, но вполне себе роскошная. От кровати я слегка ошизел: просто как в фильмах – с пологом от летающих насекомых (ночью я оценил полезность этого, как мне казалось, дамского излишества).
Стол, полукресло почти как в фильме "Двенадцать стульев", разве что не в цветочек, а в полоску, такой же окраски занавески и обивка стен. Совершенно обалденный паркет, по моему чуть ли не вишня. В покинутом мною мире только совершенно зажравшиеся набобы могут позволить себе такую роскошь. Окно выходит в сад, прямо в цветник.
В дверь постучали и, в ответ на моё приглашение войти, на пороге появился рыжий мужик лет сорока, опять же я сужу с колокольни жителя конца двадцатого века.
— Здравия желаю, господин. Так что его высокоблагородие велели, чтобы я у вас в услужении был.
Надо сказать, что возмущения в душе у меня не возникло: ни ездить верхом на своём слуге, ни пороть его я не собирался, а вот знающий местность проводник был бы мне очень полезен.
— Звать то ва… тебя как? Даже своих восьмиклашек всегда называл на "вы", а тут взрослый незнакомый мужчина.
— Тихоном кличут.
— А в каком году родился?
— От Рождества Христова, в тысяча семьсот семьдесят пятом.
— То есть тебе лет сорок уже? — закинул я удочку.
— Тридцать пять через месяц будет.
Уф-ф! Ну наконец-то! Значит на дворе лето тысяча восемьсот десятого года.
— Скажи, Тихон, а обед скоро будет?
— Так к вечеру, как обычно, — удивлённо посмотрел на меня мужик.
Н-да, особой сообразительностью моя прислуга не отличается: откуда мне знать как тут обычно. Хотя может, я и поторопился с выводами:
— Так вы поснедать желаете? — сообразил мой новоиспеченный "ангел-хранитель". — Это я мигом!
Казалось, что он даже рад получить какое-то распоряжение. Шустро развернувшись, Тихон исчез за дверью.
Ждать его пришлось недолго и, минут через десять, слуга уже пристраивал поднос с едой на моём столике.
Да, неплохо: дымилась кружка с бульоном, рядом на тарелке горкой были сложены ломти лососины, кусочки маринованного угря, очищенные раковые шейки, хлеб, соленья и даже розетка с чёрной икрой. Ну и графинчик граммов на двести. Расстарался мой опекун на славу.
— Чего-нить ещё изволите? — спросил, явно не желающий уходить Тихон, прикипев глазами к чему-то на столе, старательно шевеля губами в окладистой бороде.
— Ты, Тихон, если спросить хочешь, спрашивай сразу, не верти.
— Ох, книжка-то у вас странная. Про охоту видать. А кто енто – пи-ра-ни-я?
— Так ты читать умеешь?
— Дык, обучены барином, дабы порученья евойные выполнять. Не шибко конечно… — мужик смущённо развёл руками…
— Так. С этим потом. А пока будь добр, дай поесть спокойно. И… Спасибо тебе за хлопоты.
— Дык… Всегда пожалуйста, господин Демидов, — Тихон, поклонившись, исчез за дверью.
Вот ёксель-моксель! Надо же таким идиотом быть: пока ждал обеда, стал выкладывать из рюкзака то, что может понадобиться в ближайшее время и, чисто машинально, выложил на стол книжку Бушкова, прихваченную с собой в дорогу. Не дай Бог, её увидел бы кто-то из хозяев усадьбы.
Ну да ладно. Пронесло на этот раз. Пора заняться плотскими утехами. В хорошем смысле. Сейчас я буду ЖРА-А-АТЬ!
Да, такого я себе давно не позволял: чуть ли не трясущимися руками густо намазал икрой кус хлеба и набулькав из графина граммов пятьдесят… Положил на поднос бутерброд и поставил рюмку. Сначала поесть надо. Нечего. Как алкаш себя веду.
С огромным удовольствием, отпив из кружки с бульоном – явно варят тройную уху, и мне достался бульон "первого проявления" – жидковат, конечно, куснул хлеба с сёмгой – замечательно. Просто замычал от удовольствия. Мы, наверное, уже почти забыли вкус настоящего хлеба, да и вообще, настоящей, с душой приготовленной пищи. Эх! А ведь сегодня, как я понял, постный день. Всю жизнь бы так "постничал".
Вот теперь, прожевав и запив бульоном, потянулся за рюмочкой…
Ну, в общем, я ещё сибаритствовал минут двадцать. На подносе остались только металл, стекло и фарфор. Всё, что имело органическое происхождение, переселилось в мой организм, к вящему удовольствию последнего.
Пора бы и прогуляться.
Тихон дисциплинированно ждал меня за дверью. На мою просьбу провести экскурсию по усадьбе и её окрестностям откликнулся с готовностью, но без особого подобострастия. Нормально, в общем отреагировал. Но как следует осмотреться, мне на этот раз не удалось: заглянув в комнату Анастасии, чтобы проверить её состояние, я убедился, что девушка спит под неустанным надзором Наташи. Однако, когда мы вышли во двор, то практически сразу встретились с Алексеем и мэтром Жоффре, который давал урок своему воспитаннику.