Раздумья Атланта - Корепанов Алексей Яковлевич

Алексей Корепанов

Раздумья Атланта

Дождь барабанил по корпусу «москвича» с таким остервенением, словно хотел изрешетить его, добраться до меня и вырвать-таки долгожданное согласие. Дождь лил неспроста, дождь был орудием врагов, поразившим меня при возвращении в город. Лобовое стекло уцелело, хотя «москвич» перевернулся раза три, не меньше, а вот стекла обоих задних дверей были разбиты; кувыркаясь вниз по склону вместе с автомобилем, я слышал их хруст о прибрежные камни. Ничего, могло быть хуже. Гораздо хуже. И не только «москвичу». Впрочем, каждое мое движение отдавалось резкой болью в боку, а левую ногу нельзя было повернуть – похоже, там был даже не вывих, а перелом…

Я, привалившись к дверце, полулежал на переднем сиденье, смотрел в темноту, сдавившую мой «москвич», и слушал, как беснуется дождь. Мне ничего не хотелось. Я готов был сидеть так до скончания веков – что такое боль? К боли можно привыкнуть, сжиться с ней, перестать ее замечать. К другому нельзя привыкнуть… Я чувствовал себя беспредельно уставшим. Ни разу в жизни, ни разу за все тридцать с лишним лет своего существования на земле я так не уставал. Я был бы рад навсегда слиться с этой темнотой и этим дождем…

И всего-то, наверное, не больше часа провел я здесь, в своем разбитом «москвиче», превратившемся после аварии в простое укрытие от непогоды, но казалось, что уйма времени прошло с тех пор, как я, ни на мгновение не забывая о необходимости быть предельно осторожным, тащился со своего «садово-огородного» участка по знакомой до каждой колдобинки проселочной дороге. Лучше было бы, конечно, вообще не садиться за руль – но садово-огородные дела надо делать в срок, их не отложишь на зиму.

Так и тащился я со скоростью катафалка мимо пригородных полей, прямо навстречу заходящему солнцу, и, выехав на очередной холм, уже разглядел вдалеке, в низине, зеленые сады и домики городской окраины, когда у «москвича» вдруг заглох мотор. Поломка была не из самых серьезных, но все-таки я провозился до сумерек, изрядно покопавшись во внутренностях своего давно достигшего пенсионного возраста и чиненного уже перечиненного средства передвижения. (Автомобиль достался мне от отца, и сосед мой по лестничной площадке величал его за дряхлость «Агасфером».) А потом вдруг налетел ветер, и оказалось, что полнеба закрыла незаметно подползшая сизо-черная туча – и начало лить, сперва потоками, потом потише, но с таким самоупоением, что можно было смело утверждать: это на всю ночь. С натужным гулом проплыл мимо, расплескивая жижу, последний рейсовый автобус, битком набитый возвращающимися в город садово-огородниками, и я потихоньку тронулся следом, стараясь не допускать ни малейшей доли риска.

Но ни разу не посещали меня вещие сны, и не было у меня никаких зачатков ясновидения. И я совершенно не был готов к тому, что целый участок дороги над откосом, спускающимся к заросшей камышами речушке, участок, по которому только что успешно прокатил переполненный автобус, вдруг провалится под колесами моего «Агасфера». Дождь ли был в этом виноват или что-то другое? Я был уверен, что дело тут отнюдь не в дожде…

Ничего не успел я сообразить, когда мокрая земля в полном смысле слова разверзлась под колесами и «москвич» нырнул носом в образовавшуюся промоину. Выскочить я тоже не успел, и ни о чем не думал, оцепенев в скользящем к откосу автомобиле.

Отделался я все-таки сравнительно легко, и теперь сидел поздним июньским вечером в помятом своем труженике дорог, который после этих кувырков въехал в речушку и застрял передними колесами в илистом дне.

Звать на помощь было бессмысленно – некого было звать на помощь в этой дождливой темноте. Пробираться вдоль речки к городу тоже не имело смысла, потому что чуть дальше, в излучине, берег превращался в болото; да и мог ли я пускаться в путь с этой своей то ли вывихнутой, то ли сломанной ногой? Я ведь не Маресьев… Выбраться на дорогу я тоже вряд ли бы сумел. В общем, оставалось коротать ночь вдвоем с «Агасфером» и уповать на то, что все-таки настанет утро и кто-нибудь поедет по этой дороге.

Могло быть хуже, продолжал утешать я себя. Хотя не знаю, можно ли придумать что-нибудь хуже того положения, в котором я находился с недавних пор. С очень недавних пор…

В тот день мне на работу позвонила Алена. Было уже около пяти, производственная деятельность в отделе потихоньку затухала, а я так и вообще закрыл программу и осваивал новую компьютерную игру, добытую по бартеру у соседей-конкурентов.

– Привет, Дрюня! – сказал телефонный голос Алены. – Не утомился от своих компьютеров?

Ничего такого особенного в ее словах не было. Это были обычные слова, но только их всегда произносил я. «Привет, Алена, – говорил я, позвонив в ее лабораторию. – Не устала от возни с пробирками?» И мы договаривались о встрече.

А теперь вдруг позвонила она.

– Могу угостить шампанским, – заговорщицки продолжала Алена. – Если пригласишь, конечно. Или у тебя какие-то планы?

– Жалованье, наконец, выдали, что ли? – сообразил я.

– Ага, – подтвердила Алена.

– Счастливая! – позавидовал я. – А в нашей конторе жалованьем пока и не пахнет, так что угостить не могу. А твое распивать… Я же не сутенер какой-нибудь. И не альфонс. Я простой котяга. – («Котяга» – это наше производное от нашего же определения собственной специальности: «компьютерный работяга».)

– Дурак ты, Андрюша, а не сутенер, – ласково сказала Алена. – С получки отдашь. Ну так что?

В общем, мы договорились, и по окончании рабочего дня, заскочив в магазин за хлебом, я поехал забирать Алену. Обгоняя меня, с презрительным шелестом проносились мимо изящные мощные «иномарки» с мордастыми парнями за рулем и их златовласыми спутницами. Я не испытывал зависти. У меня был мой «Агасфер» и меня ждала очаровательная Алена.

Уж не знаю, что такое неотразимое нашла Алена в давно пережившем сезон молодости и к тому же разведенном котяге. Ситуация, в которой мы познакомились, не отличалась необычностью; я не вытаскивал ее из морских глубин, и не спасал от пьяных хулиганов, и не вызволял с балкона пятого этажа охваченного пламенем дома – мы просто однажды оказались соседями по купе, как в старом кинофильме. Ничего необычного. Необычным для меня было то, что Алена, кажется, не собиралась упускать меня из виду, и намерения у нее, по-моему, были самые серьезные. Миновала зима, и миновала весна, а мы продолжали встречаться, и совсем неплохо проводили время в моей квартире; это было уже нечто большее, чем рядовая развлекаловка, я все чаще ловил себя на том, что мне как будто бы уже и не хватает Алены… И все-таки не решался переступить черту перемен – имел уже печальные уроки и побаивался их повторения. Алена тоже не форсировала события, наверняка понимая все женским своим чутьем. Так пока что и шли мы с ней – вроде бы и рядышком, но вроде бы и не вместе…

Я затормозил возле скверика, не доезжая до автобусной остановки, и начал высматривать Алену. Толпа там собралась порядочная, но Алена выскочила откуда-то сбоку, из-за буйно разросшихся кустов, и быстро забралась в машину, проскользнув в предусмотрительно открытую мною переднюю дверцу.

– Привет, – сказал я и поцеловал ее. От ее щеки слабо повеяло незнакомыми духами. – За тобой гонятся поклонники?

– Ага, целая орава, – подтвердила Алена, перебрасывая на заднее сиденье довольно плотно загруженный полиэтиленовый пакет.

– Духи зачем-то поменяла, – ворчливо сказал я, отруливая от тротуара.

– Бережешь, что ли?

– Почему берегу? – не поняла Алена.

Я взглянул на нее. Она была чертовски привлекательна, за ней действительно не грех было погнаться не то что сквозь кусты, но и по болотищу нехоженому; светлые, в меру подкрашенные чем-то золотистым волосы, серо-зеленые глаза, умеющие смотреть с какой-то особенной нежностью… Желтая полупрозрачная блузка в обтяжку давала возможность убедиться в прелести линий тела, а вот брюки Алена, по-моему, носила совсем зря – с ее-то ножками! («Я от ног твоих, Алена, делаюсь умалишенным», – сам сочинил!)