Николай Григорьевич Ярославцев
Преднозначение
Пролог
Взрыв прогремел неожиданно.
А, хотя, положа руку на сердце и на все другие, доступные и, что характерно, не всегда приличные места, любой даже самый ожидаемый взрыв, всегда гремит неожиданно. Да и был ли он, этот взрыв?
Армейский открытый «УАЗик» подбросило вверх, снизу, из – под капота рвануло пламя. И ему показалось, что время потянулось мучительно медленно и неохотно. Он слышал, как противно, с зубовным скрежетом, рвется обшивка. Как лениво, подобно отсыревшим дровам в костре, разгорается пламя в соединениях бензо - и маслопроводов. Как раздувается и трещит по швам бензобак, выплевывая огонь. Картинка прямо для стоп-кадра. Типа того, «Остановись мгновенье, ты прекрасно».
Прежде, когда - то, очень давно, читал в одной, очень умной и жутко героической книжке, что в такие минуты перед глазами проскакивает вся жизнь. Не проскочила. Даже не подумала. Ни единой картинки в мозгу. Ни единой мысли. Ни задней, ни передней. Ни какой другой. Не говоря уж про гениальные.
Взгляд застыл на том, что минутой назад было драным, битым и перебитым войсковым имуществом, которое верой и правдой честно служило транспортным средством его разведгруппе. А его, это самое транспортное средство жадно и, практически, самым бессовестным образом, пожирало пламя, пошло игнорируя его, Олега Ольховского, капитана и славного командира означенной армейской разведгруппы.
А ведь при желании было бы что вспомнить. Так сказать, в благовременье. И в теплой кампании «за выпить стопку водки».
Но, спрашивается, кому сейчас нужны его воспоминания?
А если кратенько, чисто символически или конспективно, учился, учился, а потом воевал, воевал. И никакого понятия о романтике воинской службы…
Вот она, эта самая романтика! Горит синим пламенем вверх тормашками, то есть колесами, бесстыдно показывая его глазам лысую резину. Вместе с его, выражаясь высоким штилем, боевыми товарищами. И что уж совсем не понятно, и он сам там же… Глаза бы не глядели. Сплошное нарушение установленной формы одежды и, что характерно, ни какого уважения к воинскому Уставу. Все в ремки и клочья!
Нет, не пролетела, вопреки мудрому писательскому слову, жизнь перед глазами. Не пробежала. Не ожила, заставив трепетать душу или то что у него осталось.
Может, потому, что не почувствовал ни страха, ни боли. Словно и не сидел он в этом драном «УАЗике». Хотя, отоварили по полной программе. Круто замутили. Вот, когда первый раз, еще в ту, первую Чеченскую на пулю налетел почувствовал. От боли света белого невзвидел. «Антидот» воткнуть не мог. Хорошо, что рядом солдатик сердобольный оказался… А сейчас, хоть на дискотеку! Или сразу от шока вырубился и крышу снесло до банальных заморочек?
Но народец бойкий их поджидал. Им бы сейчас когти рвать, а они из почерневших окон, как из бойниц, из подствольников шарашат. И «Калашей». Этого добра сейчас навалом. Вот, оно, стоит скалится равнодушными, слепыми глазницами на перекресток! На горящую машину, на безжизненные, изуродованные до безобразия тела его товарищей. И на его собственное тело. Но, почему - то далеко внизу.
Не долго мучилась старушка! Даже из города выбраться не успели, как на самодел налетели.
Не повезло ребятам. Хотя, для всех уже не первая командировка. Кто-то, как Андрюха, сам ждал ее, как Христова праздника. Словно неведомая сила его тянула сюда. А, может, и не такая уж неведомая. Как и он, на первой успел отметиться, соплей на кулак помотать. Но точно, не из-за бабок. А сам Андрюха простыми, доступными армейским мозгам, словами объяснить не мог. Взрыв выбросил его из машины. Смерть лицо не изуродовала. Чистое, спокойное. В широко распахнутых глазах багровеют блики от горящей машины.
А в шаге от Андрюхи он сам. Но на это безобразие лучше не смотреть. В крови с ног до головы, как говядина на скотобойне.
Но если он там, тогда кто здесь?
И где это здесь?
Не фига себе заморочки!
Остается только честно и откровенно признаться, что крыша таки поехала основательно.
Но как, господа хорошие, прикажете не смотреть, когда взгляд с дикой силой сам тянется к этой бесформенной груде костей и плоти? И что особенно обидно, со всех экранов, нещадно бия себя в грудь или груди, убеждают всех и вся, что здешнее население всей душой жаждет мира и правопорядка. И сгорает от страстной любви, к тем, кто несет на их многострадальную землю этот порядок. К тому же и сама война, если таковая была когда-то, закончилась, практически так и не начавшись.
Накрылся отпуск в этом году жизненно важным, хоть и до крайности тоже неприличным, органом! Каким и чьим, чтобы оставаться в рамках светских приличий, лучше не уточнять. Мысль возникла в голове спокойно и равнодушно. Не только не пробрала его пошлой безысходностью, но даже не взволновала. И с чего бы ей волновать, когда голова, буквально выражаясь, лежит совершенно в стороне от мысли. Или мысль от головы. И нет ей никакого дела до отпуска, как и до него самого. То есть Олега Ольховского.
Можно и без тени сомнения сказать только одно, но очень емкое слово – непруха!
И ни одной заразы рядом. Даже ради смеха. Братва с «Калашами» уже благополучно, и без примитивной спешки, смылась. Или со слухом напряг? А,может, и нет. Затаились в этих, совсем не графских развалинах, чтобы встретить тех, кто поспешит на помощь короткими злыми очередями.
Но почему боли нет? Вот же вопрос! Должна же она где-то и когда-то прорезаться? Вот когда зуб прихватило, кайф словил! Приятно вспомнить. Аж морда на бок И не пикнешь. Аборигенов в этом месте, ну ни как не должно было быть. А они поджидали, притаившись в кустиках, в смысле в городских развалинах. И не постонать себе в удовольствие, не поохать. А обиднее всего то, что все богатство русского языка осталось по ту сторону зубов, где-то на уровне гландов. Сейчас же раздергало в разные стороны и ни каких эмоций. Ну, ни малейшего желания конкретизировать мысль для прояснения ситуации коротким, ядреным, а потому особенно ясным междометием. И где спрошу я вас, господа хорошие, тот сказочный и безумно восхитительный белый свет, к которому я сейчас должен стремиться с сумасшедшей скоростью? И о котором, помнится, все уши прожужжали. Или не решили еще, в какие двери отправить?
А может права была мать? Пошел бы в институт, как все приличные люди, и без проблем. Военная кафедра бы от армии отмазала. И все довольны.
Из боковой улицы, в дыму и грохоте, выпал БТР. Без раздумий полоснул длиннющей очередью по окнам из пулемета. Для гарантии. Или для поддержки штанов. Это как кому нравится. А если и не нравится, то, по крайней мере, можно выбирать. И ГАЗон с ребятами. Бойцы посыпались на землю и сразу же, четко и красиво, как на ротных учениях, заняли круговую оборону, заглядывая прицелами автоматов в закопченные окна. Вот что значит тренировка! Все без суеты, все на полном серьезе. Не генеральское шоу, красоту показывать не обязательно. Но работают ребята – залюбуешься. По высшему разряду.
Да, как не обидно, а согласиться с тем, что пропал отпуск, все же придется. Но вопрос не этом. А совсем в другом. Прямо противоположном. А дальше что? В смысле куда?
Вся операция по эвакуации их бренных останков уложилась в несколько минут. И ГАЗон, старчески пофыркивая, первым втянулся в улицу. Вслед за ним, пятясь и водя стволами автоматов по угрюмым развалинам, отступили бойцы. Последним с перекрестка уполз БТР, угрожая закопченным окнам развалин, пулеметом.
-А как же я? Братцы, я же… - Закричал он, провожая взглядом рычащий БТР.
И замолчал. Понял ли, догадался ли, что не услышат, не остановятся и не вернутся.
Улицу же с уходящими машинами закрыла серая, неясная и зыбкая тень. Медленно поплыла к нему и остановилась в трех шагах. Не скрывая досады, так не хотелось оставаться одному в этой звенящей пугающей неизвестности, и не очень любезным взглядом окинул то, что молча висело перед его глазами – длинный черный плащ, похожий на балахонистый, судейский и капюшон, закрывающий лицо до самого рта. Неведомым образом угадал, что и плащ и капюшон – женские. И лицо под капюшоном тоже женское. Неестественное белое. Но не бледное. И притягивающее взгляд, как дорогой старинный фарфор. И с художественно вычерченными губами. Даже ножкой под черным балахоном постукивает. Откинула капюшон. Рука белая, с точеными пальчиками. Волосы, как вороново крыло, по плечам рассыпались. Над пронзительно черными глазами брови разбежались. И не угадаешь, сколько же лет под этой дивной, в прямом смысле, не земной красотой, прячется.