Королевство на грани нервного срыва - Первухина Надежда Валентиновна

Посвящается Юлии.

Твоей улыбки достаточно для вдохновения.

— Ваша светлость!

— Э, да…

— И… Ваша светлость!!!

— Ну, какого дрына?

— Оливия, прекрати самовыражаться. Петруччо, вечно вы с обновкой — с разодранным локтем. Достаньте календарь, введите меня в курс — не так, как хрип-хипарь, а с чувством, с толком, с расстановкой. Что там у нас, Петруччо?

— Его светлость изволил передать, что весь день он будет в Скриптории и просил его не беспокоить.

— О, это легче легкого!

— Командор Виктор Мессало сожалеет, но учитель фехтования для вас вряд ли появится в замке в ближайшие три дня. Погода, дороги развезло…

— Ага, погода. Эта погода называется кабачок «Прекрасная Розина». Пусть мессер Виктор отправит туда кого-нибудь. Наверняка фехтовальщик там. Пусть ему объяснят, что не следует заставлять ждать двух высокородных синьор. Только не калечить. Все?

— Маэстро Рафачелли с нетерпением ждет госпожу Оливию на очередной сеанс.

— Дрын мне в спину, если я хочу, чтобы с меня писали портрет! Люци, вот зачем?

— Я хочу тебя обессмертить, дорогая. И к тому же у мессера Рафачелли девять детей, ему надо как-то зарабатывать им на хлеб.

— Давай просто дадим ему мешок денег и кастрируем, а портрет в топку?

— Оливия, это нерационально. К тому же у художника есть своя гордость… Петруччо, вы свободны. Ступайте, и пусть кто-нибудь из белошвеек заштопает ваш рукав.

— Да, госпожа. Хрип-хип — это пруха, рыцарей мочит хипарь Петруха!

— Жалко, что у нас крысиный яд закончился. Хрип-хип, надо же! И это в родовом поместье Монтессори!

— Забей.

— Петруччо откланялся. Вот уже и славно. Продолжим партию?

— Само собой, мамочка, — ехидно прищурилась Оливия.

Оливия — единственная дочь герцога Альбино Монтессори, великого поэта, гения, которого чтят не только на родине — в Старой Литании, но и по всему миру. Я же — Люция Монтессори, супруга герцога и мачеха Оливии. Мою падчерицу это чрезвычайно веселит, поскольку мы с ней одногодки, нам почти по шестнадцать. Скоро — пятого февруария — у нас день рождения, но в винные погреба мы регулярно наведываемся с тех пор, как отпраздновали Новый год. Домоправитель только разводит руками — я, будучи женой герцога, хозяйка всему, и дубликаты ключей от погребов у меня есть всегда. Только вы, далекий собеседник, не подумайте, что мы с Оливией — жуткие пьяницы. Мы вполне адекватные девчонки, но иногда любим подурачиться. Последний раз мы в погреба ходили не за вином. Мы надели простыни и с жуткими завываниями носились друг за дружкой. К нашему счастью, в погреб как раз спустились два поваренка. Теперь они так славно заикаются!

Но вернемся к настоящему моменту. В настоящий момент я и моя падчерица заняты игрой. Вполне благопристойной, если со стороны. Мы бросаем боевые дротики в днище дубовой бочки. Правда, тут сторонний наблюдатель может заинтересоваться тем, что бочка наполовину застряла в стене, и если зайти в комнату с другой стороны этой стены, верхней части бочки там не окажется. Дело в том, что на самом деле эта бочка — метаморфическая реальность, обладающая сознанием, находящаяся одновременно в четырнадцати измерениях, и по каким-то своим соображениям здесь принявшая форму бочки. Точнее, полубочки. Может быть, в какой-то реальности, она мраморная статуя прекрасной девы. Или поле брюквы. Или музыкальная шкатулка. Мессер Софус, наш общий друг, о коем еще будет немало сказано, рассмотрев это явление со всех сторон, развел лапками: девочки, многомерность еще никто не отменял. Скажите спасибо, что у вас в замке параллельные прямые прямо в спальнях или в уборных не пересекаются. А чтобы бочка не пропадала впустую, вот вам набор из двадцати боевых дротиков, расчертите днище и обучайтесь меткости, глазомеру и ловкости рук. Еще мессер Софус растолковал нам кое-что простенькое насчет индивидуальных гравитационных полей, силовых линий, световых волн, и игра у нас пошла полным ходом!

— Мой черед метать, — заявила Оливия и принялась покачивать вперед-назад рукой с дротиком. Я смотрела на это дело толерантно. Я шла впереди Оливии на восемь очков, так что можно было дать ей насладиться вкусом минутной победы.

Оливия метнула. Дротик полетел со свистом и вонзился в днище на отметке «пять». В воздухе буйно запахло кишечными газами — бочка оценила меткость моей падчерицы, вот оно метаморфическое сознание, ничего святого нет!

— Гадство, — пробормотала Оливия. — Давай, Люция.

Я честно не стремилась обойти Оливию. Себе дороже. С тех пор как она стала сажать в оранжерее хищные травы и цветы-убийцы, а в одной из пустующих галерей замка оборудовала террариум, мне совершенно не улыбалась перспектива обнаружить в постели гремучую змею. Или кактус-самострел.

Поэтому я прицелилась и пустила дротик, отлично зная, что Оливия повлияет на него своим гравитационным полем и он воткнется в тройку. Ну и пусть. В этой игре мне была важна Оливия, а не победа.

Дротик воткнулся в тройку. С потолка мне на макушку упала довольно увесистая неприятная жаба. Оливия ядовито захихикала.

— На, — голосом, полным фальшивого отчаяния, молвила я и вручила ей жабу. — Подселишь в свой террариум.

Пока же жабу посадили в горшок с фикусом. Этот фикус был вообще многострадальный. Чего только в него не выливали и не выкидывали, а он все так же мирно краснел и буйно колосился. Правда, иногда плакал тоненьким голоском. Мне временами казалось, что он все-таки не из нашей реальности, хотя я абсолютно ничего не понимаю в фикусах, не мне судить. Может, у них, у фикусов, так полагается жить.

И тут наша игра была непотребнейшим образом нарушена.

Двери распахнулись, и на пороге комнаты объявился великий мастер кисти и резца Брунгильдус Рафачелли. Он стоял в своем алом берете с пышным плюмажем, в черном плаще с алым же подбоем и олицетворял собой глубочайшее возмущение.

— Дражайшая донна! — возопил он, обращаясь ко мне. — Я прибыл сюда, чтобы увековечить в красках лик вашей прелестной падчерицы. Сегодня должен быть сеанс. Я уже развел краски, и тут является этот наглый Петруччо, который, кстати, ворует у меня прекрасные колумбанские сигариллы, но это детали… Так вот, он заявляет, что сеанса не будет!

— Он лжет, маэстро, — наисмиреннейшим голосом молвила я. — Мы немедленно идем в вашу студию. Оливия, искусство не может ждать. Дротики в чехлы, протри лысину влажной салфеткой — и вперед, навстречу своему бессмертию!

Взгляд, коим одарила меня моя падчерица, не поддается никакому описанию. Боюсь, где-то далеко-далеко взорвалась еще одна галактика, такая мощная негативная энергия была аккумулирована в этом взгляде. И даже у меня ухо зачесалось.

Студией маэстро Рафачелли была самая светлая комната на втором этаже замка. Маэстро хотел (и справедливо) создать шедевр — и деньги достойные, и слава среди современников и потомков. Все пригодится. Именно поэтому в студии, помимо мольбертов, этюдников, мастихинов, ящиков с красками, имелись старинные резные кресла из черного дерева, задрапированные разными дорогущими тканями, серебряные блюда и кувшины, обвитые шелковыми цветами, и прочий антураж, в коем моя падчерица должна была блистать, как алмаз в бархатном футляре.

Да, но сигариллы?! Неужели этот прыщавый хрип-хипарь Петруччо тоже их таскает? Надо его зажать в каком-нибудь особо темном углу и доходчиво объяснить, что позволяемое хозяйке замка не позволено какому-то хрип-хипарю и полному балбесу. А то как-то совсем некрасиво получается.

— Я не одета для сеанса, — в последний раз решила отлынить Оливия, но я развернула ее от выхода железной рукой:

— Твое платье во-он там.

«Во-он там» стояла старинная ширма красного дерева, и Оливия прекрасно знала, что за нею находится. Парадное платье дочери герцога Альбино Монтессори — это были не просто слова. Надеть его Оливия могла только с посторонней помощью — моей, подобно рыцарю, которого оруженосец облачает в парадные доспехи.