4
Очнулся Кайданов только в поезде. Проводница начала разносить стаканы с чаем. Кто-то из попутчиков окликнул его, и Герман как будто проснулся от тяжелого полного пугающих видений сна, с удивлением обнаружив себя, лежащим на не застеленной верхней полке, в купе уносящегося в неизвестность поезда. Судя по всему, до этого момента он пребывал в полуобморочном состоянии. Во всяком случае, более или менее отчетливо прошедший день вспоминался только до того момента, как он услышал за спиной шум мотора приближающегося к ним с Лисой автомобиля, почти сразу сменившийся противным, дерущим за душу визгом тормозов. Все остальное тонуло в тумане. Помнился только властный голос незнакомца, возникшего из ниоткуда и в никуда затем исчезнувшего.
"Некто по имени Никто", – Кайданов напряг память, но, как оказалось, напрасно. Ни того, как он ушел с улицы Тургенева, ни того, как ехал в автобусе к вокзалу – ведь не пешком же он шел? – Герман вспомнить не смог. Припомнилось только размытое невнятное пятно дома Ипатьева, который он, вероятно, увидел из окна автобуса, и все. Зато слова страшного ("Да, да, – признался себе Кайданов. – Страшного!") человека, сказанные на пустой ("А почему, собственно, пустой, ведь не поздно еще было?") вечерней улице, звучали в его ушах так, как если бы, он услышал их только пять минут назад.
"Ужас! – подумал он, спускаясь с полки. – Мы попали в руки афериста!"
И в ту же секунду, вероятно, потому что ему пришлось расплачиваться за чай и постельное белье, Кайданов вспомнил о пачке денег, ощутимо оттягивавшей внутренний карман пиджака.
"Если там действительно деньги, значит…" – не додумав этой достаточно простой мысли, Герман сунул руку в карман и на ощупь вытянул из пачки одну купюру, но сдачи с двадцати пяти рублей у проводницы, естественно, не оказалось, и Герману пришлось выгребать из карманов брюк мелочь.
"Настоящие…" – Кайданов вышел в коридор, прошел к туалету, но там была очередь, а в тамбуре курили. Так что, не солоно хлебавши, то есть, не реализовав мгновенно возникшее у него острое желание рассмотреть всю эту гору денег, он вернулся в купе и присоединился к двум едущим в командировку средних лет теткам и отпускному подполковнику-артиллеристу, еще не старому, но уже почти совершенно седому. Попутчики уже разложили на столе снедь и принялись за поздний ужин, впрочем, как тут же подумал Кайданов, начинать путешествие без того, чтобы сначала перекусить, в России не принято.
– А вы, я вижу без вещей, – добродушно сказал подполковник, оборачиваясь, и обе женщины, устроившиеся на полке напротив, дружно посмотрели на Кайданова. – Да вы присоединяйтесь, товарищ, у меня на двоих хватит.
– Спасибо, – выдавил из себя улыбку Кайданов, присаживаясь рядом с военным. – Я не голоден.
Как ни странно, он действительно совершенно не испытывал чувства голода, хотя даже не помнил, когда в последний раз ел.
"Возможно, утром, – подумал он рассеянно. – Или я все-таки обедал в институте?"
Под любопытствующими взглядами попутчиков, Кайданов взял со стола упаковку с двумя сахарными кубиками и, разорвав бумагу, опустил их в чай, который был, на его вкус, конечно же, жидковат, но зато оказался обжигающе горячим.
– Случилось чего? – сочувственно спросил военный.
– Случилось? – переспросил Кайданов, мучительно соображая, что соврать. Он ведь и, в самом деле, ехал в поезде без вещей и выглядел, надо полагать, не лучшим образом.
– Да, случилось, – сказал он наконец. – Тетка из Москвы позвонила…
Сказав это, Герман вдруг испугался, что не помнит точно на каком поезде и куда он едет.
"А что если это не московский поезд?"
– Дедушка умирает, – обреченно закончил он, надеясь, что с поездом не ошибся.
– Так ты, значит, так и подхватился? – Переходя на "ты", спросил военный.
– Она мне на работу позвонила, – пожал плечами Кайданов. – Мы поздно работаем. Ну я у ребят денег одолжил и прямиком на вокзал.
– Ну и молодец! – хлопнул его по плечу подполковник. – Присоединяйся! Меня, между прочим, Борисом зовут.
– Герман, – протянул руку Кайданов.
Аппетита у него на самом деле не было совершенно, но Борис и женщины – экономист Варвара Гавриловна и инженер-конструктор Елена Евгеньевна – настаивали, и отказываться стало совсем уж неудобно. Так что следующие полчаса прошли в неспешном пустом разговоре с попутчиками, сопровождавшем трапезу, само собой, не ограничившуюся котлетами и пирожками с капустой, крутыми яйцами и прочей домашней снедью.
– Выпьем, – предложил подполковник, доставая из чемодана бутылку водки, и вот от этого предложения Кайданов не отказался бы даже из вежливости.
Ему было плохо. Это он только сейчас вдруг осознал, как ему плохо. В голове стоял туман, мысли путались, и водка представлялась замечательным средством, как от этого невнятного нездоровья, так и от тяжести на сердце, которую Герман чувствовал едва ли не впервые в жизни, и с непривычки, просто не знал, куда себя деть.
– С удовольствием.
5
Засиделись за полночь. Поезд ритмично стучал на стыках. За окном проносилась тьма, а в купе было тепло и уютно, и водка, которую Кайданов, вообще-то, не любил, уходила легко и незаметно, согревая тело и освобождая сердце от непривычной тяжести. Однако, после очередного возвращения из тамбура, куда они с Борисом выходили покурить "на сквознячок", они застали женщин уже в постелях. Свет был выключен, светились только синие ночные лампочки в изголовьях полок. Намек был, что называется, понятен без пояснений: пора спать. Они переглянулись, Борис пожал плечами, как бы показывая, что делать нечего, и, быстро допив оставшуюся в бутылке водку – там как раз и оставалось по четверти стакана на человека – стали устраиваться на ночь.
Кайданов встал на полку подполковника и, придерживая себя локтями, упертыми в верхнюю, стал застилать постель. Это и вообще-то – в раскачивающемся на ходу поезде – мероприятие непростое, но в данном случае процесс осложнялся еще и очевидным нарушением координации. Выпил-то Герман много, да и не закусывал почти. "На нерве" и за компанию пилось легко, однако сейчас, балансируя на ходившей ходуном полке, чувствовал он себя не очень уверенно, думая только об одном, как бы побыстрее застелить эту чертову постель и, забравшись в нее, наконец уснуть. Все-таки – с горем пополам – он с этой задачей справился, не упав и ничего себе не разбив, что уже являлось немалым достижением, и исполнил в конце концов свое "заветное" желание: растянулся на покачивающейся в такт движению поезда полке и натянул на себя пахнущее какой-то химией казенное одеяло.
Внизу еще возился устраивающийся на ночь Борис, но Герман на это внимания не обращал, неожиданным образом отрешившись, отъединившись от окружающего его мира, и оказавшись, вероятно, впервые за те считанные часы, что прошли со встречи на улице Тургенева, наедине с самим собой. Как ни странно, он не заснул сразу, как случалось обычно в сильном подпитии. Однако и бодрствованием, в полном смысле этого слова, состояние Кайданова назвать сейчас было нельзя. Голова стала "легкая", необязательные мысли вяло ворочались в ней, не в силах привлечь его рассеянного внимания, и жесткая вагонная полка медленно кружилась – под ним и вместе с ним – или это кружился над Германом смутно различимый в размытом, как гуашь, мраке потолок купе? Кайданов лежал, убаюканный ритмом движения, фальшивым теплом, гулявшим в крови, и усталостью, которая, впрочем, не гнула, но властно прижимала его тело к жесткой полке. Лежал и смотрел прямо перед собой, зависнув в зыбком нигде между явью и сном.
В этом состоянии, может быть, даже легче, чем во сне, могли происходить и происходили совершенно невероятные вещи. И вот уже смутно различимый потолок, по которому гуляли невнятные блики неведомых огней, стремительно и плавно превратился в бездонное и бескрайнее звездное небо. Он как-то сразу, но не резко, раздвинулся, охватив все пространство вокруг Кайданова, исполнился глубокой бархатистой тьмы, подразумевавшей бесконечность, и мечущиеся отсветы пролетающих за вагонным окном неведомых огней превратились в неподвижные светила, различающиеся между собой, как и положено настоящим звездам, относительными размерами, цветностью и яркостью свечения. Их было много, но рисунок созвездий был Кайданову незнаком, хотя Герман полагал, что хорошо знает звездное небо северного полушария. Мог он, пусть и не безошибочно, представить себе – по картам, разумеется, – и ночное небо южных широт. Однако дело было в другом. Сейчас, в отличие от нескольких других случаев, когда Кайданов смотрел на "звездное небо", он был ошеломлен не тем, что видит "чужой" космос – или, быть может, свой собственный, но под необычным и непривычным углом – а грозной и тревожной красотой, неожиданно открывшейся перед ним. Потрясенный и восхищенный, переводил он взгляд с одной крупной звезды (сияющего льдистой голубизной кристалла) на другую – алую, пульсирующую, как маленькое гневное сердце. С одного созвездия, вызвавшего в памяти мгновенный образ молота и наковальни, к другому, похожему на схематическое изображение вставшего на хвост дельфина.