Трулл никак не мог в это поверить. Тюремщики. С этим словом он до сих пор не смирился. Они ведь братья! Родичи. Лица, которые он знал всю свою жизнь, лица, на которых видел улыбки и радость, и лица, на которых – порой – отражалось горе сродни его собственной тоске. Он стоял с ними плечом к плечу всегда – в упоительных победах и в разрывающих душу поражениях.
Тюремщики.
Теперь не до улыбок. Не до смеха. На лицах тех, кто его держал, застыло холодное, решительное выражение.
До чего же мы дошли.
Они замерли. Трулла Сэнгара бросили на камни, не обращая внимания на его синяки, порезы и колотые, по-прежнему кровоточащие раны. Умершие обитатели этого мира зачем-то врезали в огромные камни массивные железные кольца. Насколько хватало глаз, они шли по всей длине стены, на расстоянии полутора десятков шагов друг от друга.
Теперь этим кольцам нашлось применение.
Трулл Сэнгар был закован в цепи, на его запястьях и лодыжках темнели кандалы. Покрытый заклёпками обод больно врезался в живот, в его железные ушки продели цепи и туго натянули, закрепили в кольце. Челюсть Трулла удерживала металлическая конструкция, которая не позволяла закрыть рот, прижимая пластиной язык.
Затем последовало Острижение. Кинжалом ему вырезали на лбу круг, а после нанесли глубокий – до кости – порез, чтобы рассечь этот круг надвое. В рану втёрли пепел. Длинную косу отсекли грубыми ударами, которые превратили макушку в кровавое месиво. Затем в кожу под оставшимися волосами втёрли густую, приторную мазь. Через несколько часов остатки волос выпадут, и Трулл навсегда останется лысым.
Острижение было бесповоротным, окончательным актом отречения. Отныне он стал изгоем. Для братьев он больше просто не существовал. Его не будут оплакивать. Деяния его исчезнут из памяти вместе с именем. Будет считаться, что у его отца и матери было на одного ребёнка меньше. В народе Трулла Сэнгара такая кара считалась самой страшной – куда хуже казни.
Но никакого преступления Трулл Сэнгар не совершал.
Вот до чего мы дошли.
Бывшие братья стояли над ним и, кажется, лишь теперь осознавали, что́ сотворили.
Молчание нарушил знакомый голос:
– Ныне мы скажем о нём, а когда уйдём отсюда, он перестанет быть нашим братом.
– Ныне мы скажем о нём, – нараспев отозвались остальные, и один добавил: – Он предал тебя.
Первый голос прозвучал холодно, ничем не выдал злорадства, которое – как Трулл Сэнгар отлично знал – испытывал:
– Ты говоришь, он предал меня.
– Верно, брат.
– Каковы доказательства?
– Его собственный язык.
– Только ты один слышал, как он говорил о предательстве?
– Нет, я тоже слышал, брат.
– И я.
– И что же наш брат говорил всем вам?
– Он говорил, что ты отделил свою кровь от нашей.
– Что ныне ты служишь тайному господину.
– Что твои амбиции всех нас приведут к смерти…
– Весь наш народ.
– Он говорил против меня.
– Верно.
– Его собственный язык обвинил меня в предательстве собственного народа.
– Верно.
– Так ли это? Давайте рассмотрим его обвинения. Южные земли пылают. Вражеские армии бежали. Недруги ныне преклонили перед нами колена и умоляют сделать их нашими рабами. И сила наша растёт. Но! Чтобы стать сильнее, что мы должны, братья мои?
– Мы должны искать.
– Да. И когда найдёте, что следует сделать?
– Отнести. Тебе, брат.
– Вы осознаёте необходимость этого?
– Осознаём.
– Вы осознаёте те жертвы, на которые я иду – ради вас, ради нашего народа и его будущего?
– Осознаём.
– Но даже в дни поиска этот человек, бывший наш брат, говорил против меня.
– Говорил.
– Хуже того, он говорил в защиту наших новых врагов.
– Говорил. Он называл их Чистыми Родичами, утверждал, что мы не должны их убивать.
– А если бы они вправду были Чистыми Родичами…
– Они бы не умирали столь легко.
– Именно.
– Он предал тебя, брат.
– Он предал всех нас.
Воцарилась тишина. А, теперь ты хочешь разделить своё преступление на всех. И они колеблются.
– Он предал всех нас, не так ли, братья?
– Да.
Ответ прозвучал глухо, почти шёпотом, многие его промямлили – хор неуверенности и сомнений.
Долгое время все молчали, затем он вновь заговорил – с едва сдерживаемым гневом:
– Именно, братья. Не должно ли нам унять эту опасность? Угрозу предательства, этот яд, этот мор, что стремится разорвать нашу семью на части? Распространится ли он? Вернёмся ли мы сюда ещё раз? Мы должны быть начеку, братья. Даже среди самих себя. Друг с другом. Ныне мы говорили о нём. И ныне его не стало.
– Его не стало.
– Его никогда не было.
– Никогда не было.
– Давайте же уйдём отсюда.
– Да, уйдём.
Трулл Сэнгар прислушивался до тех пор, пока не перестал слышать топот сапог по камням, чувствовать дрожь удаляющихся шагов. Он остался один, не мог пошевелиться, видел лишь измазанный грязью камень у основания железного кольца.
Море плескалось среди трупов у берега. Перебегали с места на место крабы. Вода продолжала сочиться сквозь раствор, населяя громадную стену призрачными голосами, и стекала на другую сторону.
Его народ давно знал истину, возможно, единственную великую истину: Природа ведёт лишь одну, вечную войну. Сражается лишь с одним врагом. И понять это – значит понять мир. Любой мир.
У Природы есть лишь один враг.
И это – нарушение равновесия.
Стена удерживала море.
И в том – два значения. Братья мои, неужели вы не видите истину? Два значения. Стена удерживает море.
Пока что.
Этот потоп не знал сопротивления. Он лишь начался – этого братья не могли понять и, вероятно, никогда не поймут.
Для его сородичей утонуть было обычным делом. Этого не боялись. Ну что же, Трулл Сэнгар утонет. Скоро.
И он подозревал, что вскоре к нему присоединится весь народ.
Его брат нарушил равновесие.
И Природа этого не потерпит.
Книга первая
Лики в скале
Чем медленней река, тем красней вода.
Глава первая
Дети из тёмного дома и дороги выбирают тенистые.
Пёс растерзал женщину, старика и ребёнка, прежде чем воины загнали его в заброшенную сушильню на краю деревни. Никогда раньше этот зверь не проявлял злости к хозяевам. С яростным рвением стерёг он земли уридов, был рядом со своими сородичами в суровых, но справедливых трудах. У него не было загноившихся ран, через которые могли бы войти в жилы духи безумия. Не коснулась его пенистая хворь. И положение пса в деревенской стае никто не оспаривал. Ничего, совершенно ничего не давало причин для этого внезапного предательства.
Воины пригвоздили рычащего, воющего зверя копьями к вогнутой задней стене глинобитной сушильни и продолжали наносить удар за ударом, пока тот не сдох. Выдернув копья, они увидели следы клыков на древках, потёки слюны и крови, погнутые наконечники.
Воины знали, что безумие может долго прятаться, скрываться в глубине, точно едва уловимый привкус, от которого кровь становится горькой. Шаманы осмотрели трёх пострадавших; двое уже скончались от ран, лишь ребёнок продолжал цепляться за жизнь.
Во главе торжественной процессии отец отнёс его к Ликам в Скале, уложил на поляне перед Семью богами теблоров и ушёл.
Ребёнок вскоре умер. Один, объятый болью перед суровыми лицами, высеченными в каменной стене.
Этого и следовало ожидать. Он ведь был слишком мал, чтобы молиться.
Всё это, разумеется, произошло много сотен лет тому.
Задолго до того, как Семь богов открыли глаза.