Валерий, мысленно выругавшись, закурил сигарету. Гаибов обернулся мгновенно.
— Немедленно потуши, — приказал замдиректора. Московский гость недоуменно выдохнул дым через ноздри.
— А что, нельзя?
— Ты на бензоколонке тоже куришь?
— А здесь что, бензоколонка?
Вместо ответа Гаибов показал рукой.
— Видишь холмик вокруг цеха? Знаешь, зачем он?
В проеме открытой двери и в самом деле был виден высокий холм с розоватым снегом, опоясывавший все здание.
— Зачем?
— Обваловка. Чтобы при взрыве не пострадали соседние цеха.
Валерий, подумав, тщательно затушил сигарету.
За время их разговора рабочий с инженером куда-то смылись. Валерий и замдиректора оказались одни возле пузатеньких реакторов. От кожуха едва ощутимо тянуло теплом.
— И что вы здесь варите? — спросил Валерий.
— Бетаферон.
— Это от чего?
— Генно-инженерный препарат. От почек. Лекарство впервые испытано в прошлом году. Разработка Игоря.
Валерий с легким подозрением посмотрел на шеренгу реакторов. Он не был большим спецом в биохимии, но ему смутно всегда казалось, что генная инженерия — это пробирки, халаты и стерильная чистота, которой вокруг, как ни крути, не наблюдалось.
— Его прямо здесь и синтезируют? — уточнил москвич.
— Вы представляете себе, чем отличается реактор от роллера? — насмешливо спросил Гаибов. — Конечно, нет. Субстанцию бетаферона выращивают в другом месте. В институте через дорогу А здесь ее просто берут и смешивают со всякими наполнителями.
— Зачем?
— Чтобы легче усваивалась организмом. Чтобы хранилась дольше… Пара дюжин «чтобы».
— И это со всеми лекарствами так?
— Со всеми. В таблетке димедрола на сто миллиграммов таблетки — пять миллиграммов действующего вещества. В таблетке феназепама — одна десятая миллиграмма.
Гаибов помолчал и добавил:
— Российские фармзаводы редко делают субстанции. Мы — исключение. Мы почти все свое делаем сами, только субстанцию эритромицина у китайцев закупаем…
— Потому что ваши лекарства придумывал Игорь?
— Ну… не все. Но несколько самых дорогих — да. Одна разработка еще институтская, это как раз бетаферон, мы на него лицензию получили, еще когда я в Алицке работал, два препарата сейчас запускаем плюс феноцистин. Это такая штука от почек, ее «Беррингер» разработал и взял патент на синтез так, чтобы его обойти было невозможно. А Игорь — обошел. И не только обошел, а впятеро дешевле сделал… Ихний феноцистин стоит сорок долларов, а мы поставляем за двенадцать и еще чиновнику при этом можем откатывать вдвое больше, чем иноземцы…
Гаибов помолчал.
— Плюс еще шесть веществ, три сейчас проходят клинические испытания, три на очереди…
— Не много ли? — спокойно спросил Валерий. — Для одного человека?
— Нет. Не много. Вы не представляете себе, Валерий Игоревич, какое число замечательных разработок валялось у нас по военным и всяким прочим институтам. Вот теперь мы эти разработки и берем. Почему наши старые научные достижения должны красть только иностранцы вроде «Ланки-Гештальт»?
— То есть внедрять эти разработки мог бы не только Игорь?
— Так и теорию относительности мог кто-нибудь другой выдумать, — раздраженно заметил Гаибов, — рано или поздно…
Гаибов прошел куда-то в глубь цеха, открутил вентиль и нацедил в стоявший рядом стакан прозрачной жидкости. Выпил и вытер усики.
— Хочешь?
— Это что? Не спирт, часом?
— Нет. Вода. Спирт у нас тут пили при предыдущем директоре. Врезались прямо в трубу и пили.
— И много выпивали?
— Влияло на выход конечного продукта, — Гаибов усмехнулся.
— Тут много веселого было, — добавил он, — этот директор бывший, Корзун, он тут баньку построил областное начальство парить. Одно мероприятие заводу в полтора лимона зелеными влетело.
— Почему?
— Котельная. Одна и та же котельная обслуживает и баньку, и цеха. Когда топили баньку, давление в кохужах реакторов падало, реакция замедлялась… Обычно эти парилочки заводу в тридцать-сорок тысяч зеленых обходились, а тут у них как-то совсем не на ту стадию пришлось, реагентам это не понравилось, они возьми и вылети через лючок — и по всему цеху…
— Это когда было? При Союзе?
Гаибов пристально поглядел на Валерия.
— Если бы здесь чего при Союзе из лючка вылетело, Валерий Игоревич, то Тарской области бы не было. Здесь делали бактериологическое оружие.
Валерий помолчал и спросил:
— Кто убил Игоря?
С железных перилец к Гаибову перегнулась какая-то тетка в белом халате.
— Фархад Гафурович, — сказала она, — тут стекло ничего не показывает.
Гаибов повернулся, чтоб идти разбираться со стеклом.
— Вы на мой вопрос не ответили, — позвал Валера.
Гаибов внимательно оглядел московского гостя.
— Я — лицо подчиненное, — сказал замдиректора, — если у вас есть вопросы о бензольных кольцах и метальных группах, валяйте, не стесняйтесь. А все прочее к Демьяну.
***Кабинет генерального директора Санычева выглядел так, будто в нем ничего не менялось с семидесятых годов. Посреди квадратной комнаты — Т-образный стол соломенного цвета, дешевые стулья и громоздкий черный коммутатор вместо современного телефона. За спиной директора стояли три бархатных красных знамени с желтыми кистями, и над ними висел портрет человека с орденом Ленина. Впоследствии Валерию сказали, что на портрете значился Виктор Ишенцев, первый директор «Зари» и изготовитель советского бактериологического оружия.
Из окна открывался вид на бесконечные переплетения труб, крашенных светлой серебряной краской, и несовременный вид кабинета странно контрастировал с отремонтированными цехами.
Валерий молча прошел в кабинет, кинул плащ на один из стульев, протянувшихся вдоль стола заседаний, и уселся в удобное кресло, располагавшееся сбоку, за небольшим круглым столом для более интимных бесед. Передовик производства Ишенцев, герой «холодной» войны, из кабинета которого, бывало, людей уводили прямо на расстрел, смотрел на молодого бандита с присущей портретам надменностью.