Катя взяла себя в руки, собрала пальцы в щепоть и поднесла к лицу:
– Ты чуть-чуть, – она немного раздвинула пальцы, – всего-то ничего – постарел.
– Вряд ли, – наконец-то услышала она давно забытый голос. – Между старым и коллекционным огромная разница.
– А-а… Так ты у нас из коллекции… Отрадно.
– Тренируешься?
Катя мгновенно насторожилась. Ей показалось, что Сергей во время ее ужимок перед зеркалом наблюдал за ней, проник в ее мысли и задал вопрос: «С отражением все в порядке?»
– В каком смысле – тренируюсь?
– От фонаря ляпнул, не обращай внимания.
Он подошел ближе и взял Катю за руку. За щепоть, которую она, как фигу, продолжала держать.
– С какими помыслами ты это делаешь? – спросила она, соображая, как взять инициативу в свои руки. Насколько она знала Марковцева, а знала она его хорошо, тот заходил в тупик от ее вопросов. Всегда коварных, заключалась ли в них логика, были ли они абсолютно бессмысленными.
– Что? – переспросил Сергей.
– От фонаря ляпнула, не обращай внимания. – Ей захотелось дернуть его за короткую бородку-эспаньолку, а потом за длинные, прикрывающие наполовину уши волосы. Она видела его и таким, и наголо бритым. Что удивительно, облик его не менялся.
Она отпустила щепоть и, чуть поведя рукой, словно проводила кистевой прием, сцепила пальцы на ладони Сергея.
– Здравствуй, Марковцев. Рада тебя видеть. А ты? Взаимно, что ли? Как живешь? По-прежнему питаешься адреналином?
– Гормонами.
– Это одно и то же. С генетического пути не свернешь. Ну ладно, поплакали, теперь к делу. – Она заняла рабочее место, переложив на столе какие-то бумаги. – Алексей Матиас – знакомо это имя?
– Я о нем ни слова на суде не сказал, думаешь, сейчас отвечу?
Катя рассмеялась.
– Присаживайся.
Марковцев приблизился и остался стоять. Только что не согнулся и не облокотился на стол, подперев рукой подбородок. Потом запоздало оглядел рабочие хоромы Скворцовой и удовлетворительно покивал: «Нормально». Покосился на приемную: «Демократично».
– Сам иногда мечтаю о своем кабинете, но тут же гоню видения прочь: что я буду делать в четырех стенах? Как в склепе. Жуть.
Он теряется, заметила Катя. Стесняется. Не в своей тарелке. Впереди долгий вечер, часть ночи, а может, и вся ночь. Время, которое оба проведут вдалеке друг от друга, но думая друг о друге, улыбаясь, хмурясь, разочарованно качая головой, вздыхая, гоня прочь воспоминания и неловкость, которая зародилась днем и явилась на свет ближе к ночи.
– Вижу, за четыре года здесь многое изменилось.
– Да, – подтвердила Катя. В 2000 году она была оперативным офицером в звании старшего лейтенанта. Через год ее повысили в звании и поставили во главе оперативной группы. Теперь она руководит подразделением. – Упразднили группу боевого планирования, увеличили оперативно-следственную, – перечисляла она. – Дважды сменилось начальство, один раз кабинет начальника.
– Я сразу заметил, что те две смежные комнаты пропитаны какой-то заразой. Натуральная приемная в лепрозории.
– Не знаю, не замечала. Как тебе живется-работается в «Аквариуме»?
– Теперь он с подачи министра называется по-другому – «глаза и уши» государства. Все остальное уже разобрали. Кто-то урвал мозг, кто-то сердце, кто-то стал счастливым обладателем органа, от которого, когда он встает, мозги перестают соображать. Так что живу – уши вянут, работаю – глаза щиплет.
– Знаешь полковника Баженова? – спросила Катя, дождавшись, когда Сергей наконец-то устроится за столом. Нужно переключаться на деловой лад, резко, оставить в стороне пикировку.
– Да, знал такого человека, – нахмурился Сергей. – Он брал меня в Новограде в 98-м. Мы будем говорить о нем? В самый раз – у меня паршивое настроение. Когда сел в такси, водила врубил Эминема. Слышала стук в дверь – громкий, безапелляционный, требующий, настырный, идиотский?
– Много раз, – призналась Скворцова. – И всегда обнаруживала за дверью тебя.
– Я-то что. Купи диск Эминема.
– Со своими домашними общаешься? – Катя резко свернула в сторону. И это последний маневр. За ним – дело и только дело.
– Для всех я – труп, – отозвался Сергей. – Поэтому плохого о себе никогда не слышал.
– Везет тебе. Прямо ягненок. Так сколько твоей дочери? – Скворцова продолжала гнуть семейную линию. – Двадцать три, кажется?
– Двадцать четвертый пошел.
– Хороший возраст.
– Для нее – да. Давай лучше про Баженова поговорим.
– Поговорим про Алексея Матиаса. Как думаешь, он обязан тебе?
– Я ему обязан, – после недолгого раздумья ответил Сергей, прикидывая, куда ветер дует, к чему все эти вопросы, к чему Скворцова ворошит прошлое, оперирует знакомыми именами. – В зоне каждый день ждал, когда меня грохнут. Матиас и сам страшный человек, а вот люди в его услужении еще страшнее. Он не просто богатый человек, он человек состоявшийся . Он так подал себя в свое время и с той поры не менял этой вывески. Он человек незаметный. Я думаю так: он простил меня. Во-первых, за то, что меня вычислили, а потом арестовали. А вообще он забыл, что я существую. Фактически я исчез четыре года назад, когда сбежал из колонии. Он слышал про меня в качестве обугленного трупа. По версии следователей, я сгорел в котельной.
– Кому ты это рассказываешь! – усмехнулась Катя. – Из-за твоей идиотской выходки меня едва не вышибли с работы. Мы бы вытащили тебя из зоны.
– Не люблю ходить в должниках, ты же знаешь.
– Ладно, к делу. Сейчас Матиас председатель совета директоров группы банков «Капитал Ренессанс».
– Слышал. – Сергей вынул сигареты, кивком спросил разрешения и прикурил. – Недавно про него статью в газете прочитал. Он что-то про инвестиции пенсионных накоплений в ценные бумаги гнал. Лично у меня отбило охоту стать пенсионером.
– Подумай над следующим. Матиас случайно узнает, что ты жив.
– Что? – Сергей от неожиданности поперхнулся дымом и закашлялся.
– Марковцев жив, – повторила Катя, оставшаяся довольной произведенным эффектом. – Прикинь разные варианты, но с одной отправной точкой: для него ты как был исполнителем, так и остался.