Из Амстердама автор направляется на португальском корабле «Тахо» в Остию, после чего прибывает в Рим. Следует долгое описание красот и достопримечательностей Вечного города, справедливо именуемого всеми друзьями истины Вертепом Блудницы Вавилонской и Пристанищем Антихриста.
Глава IV
О том, что довелось увидеть и услышать на Campo di Fiori, а также о школах Комедии дель Арте, неаполитанских винах и о пользе еретиков
Илочечонк: Но отчего мне возвращаться к людям, отец мой, Я-Та? Я изучил их повадки и обычаи и скажу, что смело выбираю нашу вольную жизнь в Прохладном Лесу.
Я-Та: Ты человек!
Илочечонк: Нет! Я – ягуар и сын ягуара! Мне нечего делать среди людей! Я выбираю Прохладный Лес!
Я-Та: Да, ты выбрал, значит, ты – человек. Звери не умеют выбирать.
1
Костер уже догорел.
Давно – полвека назад.
Костер догорел, и обугленный прах Великого Еретика без следа сгинул в желтоватой воде Тибра.
Campo di Fiori – площадь Цветов.
Я не был здесь двадцать лет и в первый миг не узнал это место. Дома, старые, обшарпанные, занавешенные белыми штандартами мокрого белья, казалось, вросли в серую брусчатку, став ниже, и мне уже не приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть растрескавшуюся лепнину карнизов и нелепые круглые башенки с осыпавшимися зубцами. И сама площадь скукожилась, теряя пространство, задыхаясь в сером каменном кольце.
Я посмотрел вверх, на окруженное красными черепичными крышами небо. Оно осталось прежним – блеклое, с бесформенными клочьями низких туч. Холодное февральское небо. Утром прошел дождь, но после полудня проглянуло солнце – тоже блеклое, больше похожее на луну в третьей четверти, решившую покинуть свой эпицикл и забрести на дневной небосвод. Теплее не стало – промозглый ветер был вездесущ, и даже мой плащ – новый и, если верить словам амстердамского проныры-лавочника, необыкновенно теплый – помогал мало.
Февраль. Италия. Илочечонк, сын ягуара, вернулся к людям.
* * *Узкая улочка, название которой я забыл начисто, осталась позади. Неровный булыжник лег под ноги, и я оглянулся, все еще не веря. Двадцать лет! Тогда площадь казалась мне огромной и почему-то страшной. Глаза искали темное пятно давно отгоревшего костра, хотя я твердо знал, что искать здесь нечего, и разве что дряхлые старухи, выглядывавшие из-за некрашеных ставен, могли вспомнить тот далекий день, когда небо услыхало предсмертное молчание Джордано Ноланца.
Странно, никогда не любил этого еретика! Тут мое мнение полностью совпадало с приговором Святейшего Трибунала. Но все-таки что-то в этом страшном человеке, обрушившем Небо на Землю, было – недаром я запомнил рассказ падре Масселино, когда-то стоявшего в толпе, окружавшей костер. Запомнил – и попросил сводить меня на площадь. Странная просьба для новиция римского коллегиума, но старик почему-то не удивился. Тогда тоже был февраль, дул холодный ветер, и Campo di Fiori была пуста и огромна…
Меня толкнули, и я наконец-то очнулся. Вовремя – толпа окружала со всех сторон, и в первый миг я никак не мог сообразить, каким образом эти люди оказались тут и почему пуста площадь…
Я оглянулся – и все понял. Площадь, конечно, не была пустой. Плохо смотреть на небо – и под ноги тоже плохо. А еще хуже бродить по переулкам воспоминаний и пустым площадям прошлого. Хотя я почти что угадал – толпа, когда-то окружавшая помост, на котором умирал Ноланец, вновь собралась тут, на неровном булыжнике, и помост оказался тоже на месте – в самом центре. Такой же, как тогда, – деревянный, в пол моего роста. Нынешнего – тогда, в тот далекий зимний день, я едва достал бы до края подбородком.
Помост был на месте, но на нем никто не умирал. Никого не убивали – просто били палками. В полный размах, с присвистом, под гогот и хлопанье десятков ладоней.
Тот, кого били, застрял в окне и теперь пытался вырваться, размахивая ногами в тяжелых желтых башмаках. Каждая новая попытка припечатывалась очередным ударом сучковатой дубинки и одобрительными криками собравшихся. Экзекутор – в нелепом полосатом трико и пятнистой маске с длинным носом – то и дело оглядывался, словно ожидая одобрения.
– Bravo! Bravo!
Новый крик подстегнул обоих – и носатого, и того, кого лупили. Ноги в нелепых желтых ботинках дернулись, да так, что задрожали стены…
…Фанерные, свежепокрашенные, ненастоящие – как и окно, как длинный нос экзекутора в маске. Полвека не прошли даром. Трагедия забылась, и теперь на том же месте такая же толпа собралась поглазеть на комедиантов.
И вновь вспомнилось. Падре Масселино рассказывал, что в Кастилии первые Акты Веры проводились при помощи постановщиков рождественских мистерий. Что ж, кемадеро – тоже театр! Те же зрители, актеры, постановщики. А тем, кто не хотел играть, помогали, чем могли. Как Джордано Ноланцу, которому, по слухам, зашили губы. Только суровые нитки могли заставить молчать Еретика…
Сосед – плечистый детина в крестьянской куртке мехом наружу – толкнул меня локтем и, дохнув луком, что-то проговорил, кивая на помост. Не думая, я кивнул в ответ, постаравшись улыбнуться. Кажется, я подзабыл итальянский. Немудрено! В Прохладном Лесу, где жил Илочечонк, говорят на ином языке.
А на сцене вновь кого-то лупили, и снова палкой – по-моему, той же самой. Длинноносый куда-то исчез, зато появилась девушка в малиновой блузке и красно-зеленой юбке – и тоже в маске, а рядом с ней ползал по неструганым доскам помоста некто в красном, в знакомой четырехугольной шляпе. Малиновое рядом с красным, два ярких пятна на фоне лилового занавеса…
– Bravo! Bravo!
Я не поверил своим глазам. Кажется, Комедия дель Арте, на представление которой довелось нежданно-негаданно попасть, тоже изменилась за эти годы. В детстве такое приходилось видеть не раз: Ковьелло, Пульчинелло, Скарамуччо, Тарталья, Леандро… Простак, Интриган, Забияка, Злодей, Красавчик. Веревочные лестницы, любовные записки, розыгрыши, драки. Ну и, конечно, Серветта с Коломбиной, на которых мы, желторотые новиции, дружно пялили глаза. Но никто из них не щеголял в красной мантии да еще и с большим наперсным крестом. Медным, само собой, но с явной претензией показаться золотым.
– Bravo!!!
Теперь красную мантию охаживали с двух сторон. К красавице в маске присоединился давешний носатый – на этот раз с вожжами, и я окончательно понял, что со зрением у меня все в порядке. Приходилось признать очевидное: на площади Цветов, всего в часе неспешной ходьбы от иной площади – Святого Петра, лупили кардинала. Лупили при всем честном народе, с явного одобрения добрых римлян.
– Bravo! Bravissimo!
Кардинал сделал явно неудачную попытку отмахнуться от очередного удара уже замеченным мною крестом. В ответ носатый – судя по всему, Арлекин – надел ему на голову валявшийся тут же мешок, предварительно ловким движением сбросив с бедняги красную шляпу. Это вызвало новый взрыв эмоций, а я еле удержался, чтобы не перекреститься. Да, Илочечонк давно не бывал в людской стае! В Прохладном Лесу все проще…
Девушка в разноцветной юбке, на миг опустив дубинку, повернулась к публике и левой – свободной – рукой послала ей воздушный поцелуй. Наверно, это Коломбина. Правда, в прежние годы Коломбины не лупили кардиналов, а если и лупили, то не на сцене. В частной жизни Их Высокопреосвященств (по крайней мере некоторых) случалось и не такое.