— Не знаю, Федор Ильич… Я понимаю, ваши опасения имеют основания, но… Право, не знаю!
Вы в курсе, что я за свои услуги беру немало?
— Да, разумеется, но какое это имеет сейчас значение? То есть, конечно, театр — банк, мы считаем каждую копейку, но доброе имя, знаете ли, дороже! Мы заплатим сколько надо, не сомневайтесь, только найдите плащ, Танечка! У нас еще три дня и три ночи… Если надо, я руку дам на отсечение, но восемнадцатого апреля Мигель должен петь Радамеса в своем плаще. Со своей стороны он тоже готов предложить вам гонорар, очень приличный. Помимо той суммы, что заплатит вам театр, естественно… Я вас умоляю!
— Не умоляйте, Федор Ильич, я уже прониклась вашей болью. И ваша отсеченная рука делу не поможет, так что лучше используйте ее по назначению. А мы пойдем другим путем. Кто еще знает об исчезновении плаща, кроме вас и господина Мартинеса?
— Одну секунду… — Я услышала, как директор повторил мой вопрос в глубь кабинета, но не разобрала, что ему ответили. — Кроме нас, в курсе только Хосе, костюмер и гример Мигеля… то есть господина Мартинеса. Ведь это он находился в гостинице, когда… все это случилось. Мигель был в театре.
— А кому известно, что вы привлекли к расследованию меня?
После нового уточнения я узнала, что об этом пока неизвестно даже Хосе.
— Вот и отлично, пусть никто ничего не знает. Пока. Думаю, поскольку вы теперь мои клиенты, нам необходимо продолжить наше трехстороннее совещание без посредства телефона. Причем немедленно: три дня и три ночи — это не так уж много, Федор Ильич. Сочувствую вам и господину Мартинесу, у вас был трудный день, но через полчаса я буду у вас в кабинете.
— Конечно, конечно! Ждем вас. Я так рад, Таня, так благодарен! Спасибо…
По-моему, он был весьма возбужден и не скоро заметил, что я уже положила трубку.