При свете масляной лампы, по-прежнему свисавшей с потолка, он заметил в лице Уайтмора нечто такое, на что раньше не обратил внимания: беспокойный блеск в глазах, крайнюю напряженность мускулов рта и более острую линию челюстей.
Они не виделись почти два года, и радость в первые минуты встречи была так велика, что скрыла от Грегсона то тревожное выражение, которое он теперь ясно читал на лице Уайтмора. К тому же его друг все время держал себя так легко и непринужденно, что окончательно ввел его в обман. И вдруг, на один только миг пред его мысленным взором пронесся портрет, который он когда-то рисовал с Уайтмора. Это было давно, но друзья были уверены, что воспоминания об этом времени никогда не изгладятся из их памяти. Грегсон вспомнил прежнего, холодного упрямого и уверенного Уайтмора, который всегда смеялся в лицо опасности, шутя одолевал всевозможные препятствия и неизменно был готов к бою — с оружием в руках и добродушной улыбкой на устах. Свой портрет художник делал для журнала Бёрка, где он и появился на обложке с надписью «Борец». Сам Бёрк отнесся с большим недоверием к улыбке Уайтмора, но Грегсон знал этого человека. Это был настоящий Уайтмор!
Но теперь он видел разительную перемену. Его приятель постарел, страшно постарел. Вокруг глаз собрались преждевременные морщинки. Лицо вытянулось, и Грегсон инстинктивно чувствовал, что кажущаяся непринужденность Уайтмора — лишь слабый отголосок прежней живости и что огонь и пыл временно погасли в том, на кого он теперь так пристально глядел. За два года, — думал он про себя, — что-то случилось. Что именно, он не мог еще понять, но не сомневался уже, что тут таилась причина столь долгого и упорного молчания Уайтмора, который почти два года ничего не давал знать о себе.
Они сидели теперь за столом, друг против друга. Филипп вынул из бокового кармана небольшую связку бумаг, из которых вытащил географический чертеж. Разгладив пальцами карту, он заявил следующее:
— Вот где, друг мой, таятся все те великие возможности, о которых я только что говорил тебе! Если я вызвал тебя сюда, то отнюдь не для завоевания воздуха или эксплуатации лунной энергии. Я пригласил тебя для борьбы и не обманул тебя. Но позволь теперь спросить тебя о следующем. Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть крысу в ловушке, возле которой с налитыми кровью глазами замер жестокий терьер? Ты представляешь себе состояние крысы? Так, вот, допусти на минуту, что в западне находится не крыса, а человек…
— Я предполагал, что туда попала рыба! — мягко заметил Грегсон. — Боюсь только, что ты сейчас сунешь туда какую-нибудь красивую девушку… Нет?
— А если бы даже так? — воскликнул Уайтмор, не отрывая пылающего взора от приятеля. — Что бы ты сказал, если бы я увидел в этой самой западне девушку, женщину! И не одну, и не десять, и не сто, а неимоверное количество девушек? Что бы ты сказал тогда?
— Я сказал бы, что там собрался недурной букет!
— О, Грегги, позволь заверить тебя, что такого букета ты никогда в жизни не видел и не увидишь! Должен сказать тебе, что нам с тобой предстоит совершенно исключительная борьба. Весьма возможно, что в борьбе этой мы будем побеждены. Нас с тобой — только двое! А придется выдержать бой с такими силами, которые могут в полторы минуты произвести с полдюжины южноамериканских революций! Погляди сюда!
Повернув карту в сторону Грегсона, он стал водить по ней указательным пальцем:
— Ты видишь эту красную линию? Это — новая железнодорожная линия, которая ведет к Гудзонову заливу. В настоящее время работают около Ле-Пас, и строители надеются закончить дорогу к будущей весне. Надо тебе знать, Грегги, что это — самая замечательная железнодорожная ветвь на всем американском континенте, — замечательная, главным образом, в том отношении, что за нее так поздно взялись.