Я покинул Фалконплеин тем же путем, через зловещую Хюикстраат.
Я пришел на бук-фэр где Мириамм сообщила мне, что жители города называют Фалконплеин, — Красная площадь. Мириамм вручила мне конверт с несколькими местными крупными банкнотами, — плата за присутствие на бук-фэр, и я откланялся. Оказавшись на широкой МЭИР, я попал в толпу особенно хорошо одетых мужчин и женщин. Густая очередь вливалась в отворенные ворота малорослого здания, которое я не размышляя назвал про себя «дворцом». Полотнище флага, свисавшего с балкона дворца, оповещало по-английски: «Наш город — дайамонд'с бэст фрэнд. Посетите Дайамонд-лэнд!» Также как и на Фалконплеин, — местной Красной площади, мне нечего было делать на Мэир, и раздраженный, в поисках небанальности, я исчез в первой подвернувшейся боковой улице. Ею оказалась узкая Эикэнстраат.
Улица привела меня к храму Синт Джакоб. На табличке, пришитой к стене, очевидно сообщающей прохожим историю храма, я обнаружил фамилию Рубенса. Очевидно художник каким-либо образом принадлежал к истории церкви Святого Якова. Сдвинув всем телом тяжелую дверь, я оказался в предхрамии, а сдвинув вторую тяжелую дверь, в одном из крыльев храма. Седовласый священнослужитель в белой робе с капюшоном на спине, беседовал с двумя господами, и может быть даже выше, джентльменами. Группа верующих ожидала чего-то на стульях. В таком высоком храме хорошо летать, но, обыкновенно, летать в храмах некому. Птиц нет, а люди летать никогда не научились. Может быть, рассевшиеся на стульях ждут инструктора, дабы робко, парами, держась за руку инструктора учиться подниматься под купол?
Высокий храм Святого Якова с большим основанием следовало бы посвятить Богу Льда и Горного Каменного Холода, нежели заставлять служить местом культа южного бога из горячей полупустынной страны, где кровь и песок одинаковой температуры. (Христос был всегда потный и горячий, и двигался в горячих стихиях, Эдвард…) Замерзшие скульптуры, замерзшие картины, оледеневшие на века стены и колонны и пол. (Чтобы выжить в таком храме, Эдвард, необходимо выпивать несколько литров горячего вина ежедневно, и ежечасно выбегая за кулисы съедать чашку кипящей похлебки с бараниной. И много раз в день совокупляться с жирными рубенсовскими женщинами…) Обойдя весь каменный Рефрижератор, я его не одобрил. Релистически удачным символом северного христианства показалась мне лишь белая, на черном камне, многорукая и многоногая, и многокосая как Шива, Смерть. Смерть была высечена на плите пола, под которой покоился прах местного богатого человека по имени Фабрициус, покинувшего этот мир в 1606 году. Я позволил себе продолжительное время всмотреться в Смерть, с которой и мне в свое время придется познакомиться. Не от ужаса ли перед рефрижераторной белой Смертью Рубене создавал своих горячих, животастых и сисястых дам — отличные передвижные обогреватели-прошлых неразвитых эпох? А на Мэир столько теплых магазинов не по причине ли этого же ужаса?
Неподалеку от отеля у женщины, стоящей в сосисочной на колесах, я купил горячий вурст. Проглотил его, жирный. Купил еще один. И третий.
В Альфатиатэротель черноволосая в цвету сообщила мне, что поезд в Париж отправляется только в шесть вечера, но увы, она вынужден» попросить меня исчезнуть из номера, ибо book-fair оплатил его лишь до полудня, а посмотрите, мсье, уже два часа дня. Она извиняется, но мэйд должна успеть приготовить комнату. Разумеется мсье может оставить свои вещи в багажной комнате, рядом с рэсэпсьен. Я сказа что ОК, я так и поступлю. Я проявил слабость. Мне хотелось спать, и намеревался, приняв горячую ванну и выпив все виски из мини-бар спать до пяти тридцати. Я не был уверен, что «book-fair» оплатил мою комнату лишь до полудня, Мириамм знала, что я собираюсь оставаться в городе все воскресенье. Черноволосая в цвету, ожидая миллиардерра с большим членом не тратила времени даром, но жульничала. В мелких жизненных операциях людям порой удается обмануть меня: бороться за сидячее место в автобусе, — не мой стиль.
Я все же принял относительно долгую и достаточно горячую ванну. Виски в наличии оказалась лишь одна пятидесятиграммовая бутылочка, содержимое мини-бара не успели или не захотели пополнить. Я сложил несколько книг и бутыль местной водки (подарок издателя) в сумку, взял бушлат и спустился в лобби. Заплатил черноволосой за услуги (мини-бар) и оставив сумку и бушлат в «багажной», вышел в город.
Было все так же серо. Редкие прохожие, загипнотизированные серостью, сонно двигались по Аренбергстраат. Я решил устремиться по Аренберг… в иную, нежели обычно, сторону. Полиэстеровая дорожная пара, рубашка, свитер Супермена, руки в карманах брюк, пошел. На углу оживленной, с трамвайными рельсами Леопольдстраат, остановился раздумывая. Решил свернуть к островку зелени в отдалении между домами…
Войдя в ворота (зеленый островок был огражден от Леопольдстраат забором), я сбавил скорость до минимума. Растений оказалось много, различных растительных рас, наций и племен. Меж растений я увидел, повсюду имелись указующие таблички с латинскими именами. Северный народ, обстоятельный и серьезный, желал, чтобы блуждая по тропинкам его скверов, граждане одновременно познавали бы основы ботаники. Несколько старых знакомых улыбнулись мне с обочин тропинок. Майоры! Их бархатистые на ощупь красно-охровые цветы я не видел со времен детства на далекой Украине. Вполне нормальные советские ромашки, полевая и садовая, были там. Вербена. Цветок, называемый на Украине мальва, рос там. Даже крошечные, как брызги краски, но с каким сильным удушливым запахом метеолы были там. Я вынул клок бумаги, ручку и, присев на корточки, стал записывать латинские имена моих старых друзей. (К сожалению я в тот же день потерял этот клок бумаги, и остался по-прежнему лишь с их украинскими именами. Простите, старые приятели!)
Бамбук китайский сумел вырасти в северном городе всего на три метра, однако мексиканский лопух-гигант (каждым листом возможно было обернуть торс взрослого человека) впечатлял. Ель вполне обыкновенная соседствовала на том же пригорке с елью, на ветвях которой из чешуйчатых бутонов распустились алые толстые цветы. Я набрел на гниющее (бедное!) африканское растение ice-plant (я видел целые поля его, здоровые, в Монтерее, Калифорния). Следует сказать, что многие растения по причине осеннего времени были поражены всяческими язвами и имели жалкий вид. Допустить, что граждане города довели их до такого состояния, я не желал.
Быстро выяснилось, что зеленый остров принадлежит Ботаническому Музею. Музей был закрыт по случаю уикэнда и лишь случайные граждане бродили по тропинкам зеленого острова. Старое здание музея молча глядело на случайных граждан. К старому, к нему была прислонена старая же, очевидно еще в стиле даже не прошлого, но восемнадцатого века, теплица-замок. Круглые башни и галереи теплицы состояли из отдельных листов толстого стекла, запаянных в свинцовые рамы. Пробравшись сквозь кусты к ближайшей галерее, пытливый исследователь, я увидел за стеклом на различной высоты ярусах-стендах самые разнообразные формы растительного мира жарких стран. Всяческие зеленые вздутия, именующие себя растениями, орхидеи — пожиратели насекомых, цветы-вампиры, сосущие кровь растения, к которому они прилипли… великолепная компания собралась, защищенная свинцовыми рамами. Медный термометр (я прилип носом к стеклу чтобы разглядеть температуру) отмечал 110 градусов Фаренгейта. Совсем близко к стеклу из жирно унавоженной почвы (были видны даже непереваренные полностью зерна. Может быть навоз прибывал в Ботанический Музей из Зоологического Сада?) выпрастывался толстый слабозеленый росток, а из него, без листьев, голая жирная лиловая кисть цветов. Влажные и таинственные растения жили в замке, не узники, но привилегированные аристократы-обитатели, а я — пролетарий животного мира, спотыкаясь и цепляясь за стену пытался заглянуть в недоступную мне жизнь.